...С самого начала она знала, что этот роман закончится, едва она успеет ощутить первый глоток его горько-сладкого, терпкого вкуса, и потому ужасно торопилась собирать впечатления.
Она даже не успевала разглядеть и переварить цветные эпизоды их коротеньких встреч в своем трепещущем от напряжения сознании, распихивала их по карманам памяти, зная, что скоро, долгими зимними вечерами, ей будет абсолютно нечем развлечь себя, кроме как заняться бережной классификацией своей наспех собранной коллекции...
Кадры – зарисовки, отпечатки важнейших мгновений…
Вот – начало. Вечеринка в дорогом ресторане, банкет с дружественной фирмой, она поглядывает на него украдкой с другого конца стола. Вдруг он подходит и приглашает ее танцевать, и сразу теплой волной ее окутывает запах его разогретого тела, парфюма и табака, она чувствует мускулы под тонкой тканью и видит загорелую шею, контрастирующую с белым воротником рубашки.
…Вот он – в синей бейсболке и голубых джинсах, а она – в темно-сером платье с незабудками в волосах, в каком-то лесу недалеко от Кольцевой дороги. Полдневное светило нещадно нагревает их темную одежду. Они сидят на траве на самом солнцепеке. По его руке ползет жук-пожарник, щекочет рыжие волоски, доползает до локтя и улетает. Она снимает заколку, волосы волною падают на плечи. Трещат кузнечики. Марево зноя поднимается от нагретой земли. Он расстегивает рубашку и тянется к ее застежке на платье. Кузнечики пугливо замолкают. Солнце прячется за облако, неизвестно откуда взявшееся на фиолетовом небе… Смена декораций.
Она сидит на старом кожаном диване в мастерской его отчима, известного скульптора. Тело - белое, диван - черный. Ужасно холодно. Из форточки тянет запахом талого снега. Кругом – барельефы и корявые статуи, на полу – гипсовые осколки, мусор и пустые бутылки - во всех углах огромной комнаты… Он стоит у окна, абсолютно голый, курит восьмую за час сигарету… В прихожей звонят. Они не открывают… Стоп кадр.
А это уже – из последнего. Они едут куда-то на машине. В CD-плеере юродствует «Аукцион». Он ведет нервно, обгоняя по встречной полосе сигналящие грузовики. Она плачет, он молчит. У нее по этому поводу в голове пугливо рождается стих:
Не мой! Это может закончиться линькой:
Слиняет и все. От воды и тоски.
Не мой, а чужой, обувает ботинки
И быстро уходит туда, где не зги.
Забыв сигареты, оставив сомнения,
Сквозь елочный трепет, настырной зимой
Он едет домой, проводить воскресение,
И нервно молчит. Потому, что немой!
Нет, он не был немым. Просто говорить казалось ему лишним, а когда женатый мужчина дает влюбленной девушке пустые обещания, это нечестно. Так он считал. Наверное, правильно. Но это добавляло горечи в их, и без того безнадежную, ситуацию.
Правда, в самом начале, он спросил: «Надеюсь, ты понимаешь, чем все это закончиться? Мы же не дети?» А она, кажется, ответила утвердительно.
...И вот роковой момент настал. Он не звонил неделю. Когда ожидание стало невыносимым, позвонила она сама (здравый смысл подсказывал, что этого делать не следовало, но разве кто-нибудь когда-нибудь спрашивал совета у здравого смысла?!). Позвонила на работу. Его долго звали к телефону, она зависала в томительном ожидании, сдерживая дыхание, прижав к уху шуршащую трубку, боясь, что связь прервется и, наконец, совершенно другой человек, чужой и усталый, подошел и сказал его голосом прощальные слова. Про то, что мол все когда-нибудь проходит, изменить и вернуть ничего нельзя, потому что у него семья - жена и ребенок, и на два фронта воевать невозможно, а она ведь не девочка и сама знала, на что шла...
Ноги сразу стали ватными, язык – шершавым, голос - писклявым и дрожащим от слез...И было очень тяжело повесить трубку, и все хотелось задать какой-то, как казалось, очень важный, ключевой вопрос, ответ на который сразу расставит все на свои места и развеет это чудовищное ощущение неизбежной беды...
Но вопрос не формулировался, пауза в трубке раздувалась жирной пиявкой, кто-то третий, как будто подслушивающий их диалог, казалось, злорадно усмехался ее неуклюжести и слабости, и он, наконец, сухо попрощавшись, первым повесил трубку.
Потом наступила знакомая болезнь: всепоглощающее, мучительное чувство обиды и одиночества, когда не можешь ни пить, ни есть, ни смотреть телевизор, ни читать книги, ни ходить в магазин, ни, тем более, работать. Когда каждый телефонный звонок подает тебе робкую надежду на счастье, и тут же ее отнимает, прорезая тишину голосом ненужного знакомого или подруги...
Когда любимый предатель мерещится в каждом случайном прохожем и, подходя вечером к подъезду, силуэт случайного человека или дерева принимаешь за фигуру своего мучителя...
Днем, в суете обыденности, страдания были еще не так сильны, но ночью они усиливались стократ, как эхо в колодце: щемящая безысходность, ностальгические воспоминания, его голос, касания рук, - как наяву, озноб от страшной пустоты и тишины сиротливой квартиры.
Она по нескольку раз брала телефонную трубку, проверяя, есть ли сигнал на линии, и даже открывала почтовый ящик в парадном, выискивая в бумажном ворохе рекламок какую-то несуществующую записку…Неизвестно, сколько времени это длилось. Она чуть не сошла с ума.
…Но потом испугалась и стала потихоньку выздоравливать.
Вначале проснулась утром с ощущением, что боль из острой перешла в тупую. Вышла на улицу (кажется, уже было лето), дошла до станции, купила билет на электричку.
«Куда вам?» –спросила тетка в окошке. «Все равно… – немой вопрос в глазах билетерши. - Пятая зона.» – ответила глупо, но билет получила. Затем – запах нагретых шпал, суетливые дачники, мелькание березок и сосен за немытым окном, молчаливые грибники и веселые студенты на перроне… Тут впервые за весь месяц прорвало слезами – текли по лицу, она не вытирала… Маленькая девочка напротив перестала есть мороженое и испугано смотрела на странную женщину в синей кофте, беззвучно, с досадою роняющую из глаз крупные капли… Чтобы не пугать девочку, она вышла в тамбур. Сразу стало внутри легко и пусто, как в коконе, из которого вылетела бабочка… Кадры в голове выцвели и перемешались… На остановке вошел мужчина с рюкзаком и белозубо улыбнулся. Она ощутила от его куртки запах костра, и еще – свежескошенной травы из открытых дверей вагона… осторожно улыбнулась в ответ и решила жить дальше. Потому, что хуже уже не будет и, может быть, даже станет лучше?
Последним проблеском былого всплыли чьи-то циничные слова: «Любовь пройдет, как насморк…»
Бесценная коллекция впечатлений прошедшей любви ждала своего часа в пыльном сундуке, на чердаке ее памяти… Когда-нибудь она сможет рассмотреть ее спокойно и отстраненно, и сделать надписи под снимками, - но еще не сейчас, не сейчас…