ЖЖ возмущен моим молчанием - почему ничего не пишу в дневнике?! "Что же ты, ЖЖ-пользователь, ЖизниЖеватель, Эмоций-Глотатель, существуешь, видимо, как насекомое, раз тебе нечего сказать Электронному сообществу?" - корит меня чуткий робот. Ну вот, робот, специально для тебя - мараю буквами блокнот, изображаю бурную деятельность... Радуйся)) Ну, на сегодня все пока))

МАРШ БОМЖЕЙ:

На помойке дует ветер. я - в одних бретельках,
Рядом - мой бой-френд Андрюха, накирявшись в стельку
Виски (где нашел, не знаю) мне копает ямку,
Чтобы скрылась я от ветра, не тянула лямку

Жизни этой непутевой. Солнце небо гложет...
Кто, ребята, отлюбил - тот любить НЕ МОЖЕТ!!!

Часть 1

Отодвинув плечом часового,
Мы проходим во тьму мавзолея...
Я немного робею, не скрою,
И Андрюха, похоже, фигеет...

В красном свете, как в фотопроявке,
В ветхом гробике, шелком обитом,
Наш Ильич распластался на лавке -
Он не дышит, как будто убитый.

Я снимаю бретельку развратно,
И слегка оголяю плечо...
Не взирая на трупные пятна,
У дедульки в гробу горячо -

(Видно в гробик положены грелки,
Чтоб не мерз по ночам фараон)
Мы с Андрюхой, как будто сиделки,
Нарушаем полуденный сон

И вождю предлагаем укольчик...
Он молчит (это значит отказ?)
Не шевелится, старая сволочь,
И не дрогнут ни брови, не глаз...

Значит спит. Или умер?! О боже!
Некрофильство у нас не в чести...
Я состроила глупую рожу,
И меня начинает трясти...

Но Андрюха (ни тени сомненья!) -
Настоящий орел и джигит!
Отвечает мне без сожаленья:
Ты не бойся, он просто убит!

- Ах, убит, но тогда это ладно...
Я спокойно снимаю колготки,
Достаю бутерброд шоколадный,
Наливаю две рюмочки водки

(Ведь кураж - это мощная сила,
Он для акции очень нужон,
Я как выпью, бываю игривой,
И всегда норовлю - на рожон!)

Выпиваем с Андрюхой по рюмке…
Ильича отодвинув к стене,
Достаем два бинокля из сумки,
Фотографию друга – Ренэ,

Пол-флакону дезодоранта
(Чтоб Ильич не вонял – поливать),
Эполеты и аксельбанты,
Пять гранат РГД номер 5,

Куклу Барби (Андрюхины штучки),
Вазелин (это что за фигня?!),
Две тетради, от Паркера – ручки,
Так же ножки…Затем – конопля

Просыпается на пол зачем-то…
Эта сумка набита дерьмом!!
Я ищу в ней заколку и ленты,
Но меня ожидает облом, -

Потому, что Андрюха их продал!
(Часовому, за десять рублей)
…Никогда я не дую на воду,
Молока мне скорее налей!

Вот - рукою меня за колено...
Кто, Андрюха? О, боже - Ильич!!!!
А лежал, паразит, как полено!
Издавая пронзительный клич,

Я на пол бутерброды роняю,
И в слезах уползаю под стол...
Вот и праздничек, первое мая...
А Ильич, этот наглый козел,

Знаменитый прищур исполняя,
Говорит мне картаво: "Мон шэр,
А хотите, пойдем погуляем?"
Достает мне из гроба...эклер! -

И протягивает непредвзято,
Заложивши ладонь за сюртук...
Часовой: «Первый, Первый, я –Пятый!!»
А Ильич, этот мерзкий паук,

Отвечает хранителю входа:
«Ты не пятый, ты третий, пойми»,
Разумею, что эти уроды,
Как ожившие монстры Дали,

Не пропустят меня без эксцессов…
Что же делать? Не знаю пока.
Я в душе – гениальный повеса,
И люблю повалять дурака…

Часть 2

Достаю, не спеша, трех-литровую клизьму,
Отвечаю подонкам: кто первый, але?
Или может, «теории – вам - коммунизма»??
Или тортик – несвежий – из крема –брюле???

От чего вас проносит по полной программе?
Я – сестра милосердия, вы – контингент!!!
Тут Ильич свои зубы из пасти роняет,
И роняется в обморок глупенький мент

(Иль солдат? Я в погонах не смыслю ни капли…)
Уберите – командую – это дерьмо!
А над Красною площадью кружатся цапли…
Понимаю: Остапа опять понесло!

(Пронесло то исть на фиг Остапа – кацапа,
Это кличка такая у парня была…
Он играл в часового и числился Пятым) -
Изумительны, право, господни дела…

Ильичу подаю его челюсть обратно,
Часового Андрюха спускает в подвал,
Объясняю парням, чтоб не стало повадно,
Что вообще-то по паспорту я – генерал,

Не смотрите, что в юбке и нету нагана,
Психотропным владею оружием я,
Тренируюсь сердца разбивать непрестанно,
Внешне – ангел, в душе, как обычно – свинья…

Я не знаю, что значит "глубокие чувства",
Не желаю сканировать "крики души",
Для меня раздолбайство - порода искусства,
А табак - как замена, порой, анаши...

Вот Ильич в своем гробике плачет по Наде:
"Где же ты, боевая подруга моя?"
А кому-то милее заботы о саде...
Нет покоя людям от такого вранья!!

Я устала.....Не вижу людского накала......
Мне тоска - ежедневно - родная сестра.....
Я хочу - удивленного Марса оскала,
Но имею - загадочный пепел костра...

К ЧЕРТУ - ВСЕ!!!! Я желаю - бескрайности воли!!!
Чтоб - пустыня, ковыль, пустыри и жнивьё...
Что мне - скушные пиплы? Отбросы - не боле....
И кружит, как всегда, на полях - вороньё...................

(продолжение нашей «Сказки для взрослых» читайте в следующем номере «Жмурзилки» – журнал про мурзиков, ну то исть жмуриков)

...С самого начала она знала, что этот роман закончится, едва она успеет ощутить первый глоток его горько-сладкого, терпкого вкуса, и потому ужасно торопилась собирать впечатления.
Она даже не успевала разглядеть и переварить цветные эпизоды их коротеньких встреч в своем трепещущем от напряжения сознании, распихивала их по карманам памяти, зная, что скоро, долгими зимними вечерами, ей будет абсолютно нечем развлечь себя, кроме как заняться бережной классификацией своей наспех собранной коллекции...
Кадры – зарисовки, отпечатки важнейших мгновений…
Вот – начало. Вечеринка в дорогом ресторане, банкет с дружественной фирмой, она поглядывает на него украдкой с другого конца стола. Вдруг он подходит и приглашает ее танцевать, и сразу теплой волной ее окутывает запах его разогретого тела, парфюма и табака, она чувствует мускулы под тонкой тканью и видит загорелую шею, контрастирующую с белым воротником рубашки.
…Вот он – в синей бейсболке и голубых джинсах, а она – в темно-сером платье с незабудками в волосах, в каком-то лесу недалеко от Кольцевой дороги. Полдневное светило нещадно нагревает их темную одежду. Они сидят на траве на самом солнцепеке. По его руке ползет жук-пожарник, щекочет рыжие волоски, доползает до локтя и улетает. Она снимает заколку, волосы волною падают на плечи. Трещат кузнечики. Марево зноя поднимается от нагретой земли. Он расстегивает рубашку и тянется к ее застежке на платье. Кузнечики пугливо замолкают. Солнце прячется за облако, неизвестно откуда взявшееся на фиолетовом небе… Смена декораций.
Она сидит на старом кожаном диване в мастерской его отчима, известного скульптора. Тело - белое, диван - черный. Ужасно холодно. Из форточки тянет запахом талого снега. Кругом – барельефы и корявые статуи, на полу – гипсовые осколки, мусор и пустые бутылки - во всех углах огромной комнаты… Он стоит у окна, абсолютно голый, курит восьмую за час сигарету… В прихожей звонят. Они не открывают… Стоп кадр.
А это уже – из последнего. Они едут куда-то на машине. В CD-плеере юродствует «Аукцион». Он ведет нервно, обгоняя по встречной полосе сигналящие грузовики. Она плачет, он молчит. У нее по этому поводу в голове пугливо рождается стих:
Не мой! Это может закончиться линькой:
Слиняет и все. От воды и тоски.
Не мой, а чужой, обувает ботинки
И быстро уходит туда, где не зги.
Забыв сигареты, оставив сомнения,
Сквозь елочный трепет, настырной зимой
Он едет домой, проводить воскресение,
И нервно молчит. Потому, что немой!
Нет, он не был немым. Просто говорить казалось ему лишним, а когда женатый мужчина дает влюбленной девушке пустые обещания, это нечестно. Так он считал. Наверное, правильно. Но это добавляло горечи в их, и без того безнадежную, ситуацию.
Правда, в самом начале, он спросил: «Надеюсь, ты понимаешь, чем все это закончиться? Мы же не дети?» А она, кажется, ответила утвердительно.
...И вот роковой момент настал. Он не звонил неделю. Когда ожидание стало невыносимым, позвонила она сама (здравый смысл подсказывал, что этого делать не следовало, но разве кто-нибудь когда-нибудь спрашивал совета у здравого смысла?!). Позвонила на работу. Его долго звали к телефону, она зависала в томительном ожидании, сдерживая дыхание, прижав к уху шуршащую трубку, боясь, что связь прервется и, наконец, совершенно другой человек, чужой и усталый, подошел и сказал его голосом прощальные слова. Про то, что мол все когда-нибудь проходит, изменить и вернуть ничего нельзя, потому что у него семья - жена и ребенок, и на два фронта воевать невозможно, а она ведь не девочка и сама знала, на что шла...
Ноги сразу стали ватными, язык – шершавым, голос - писклявым и дрожащим от слез...И было очень тяжело повесить трубку, и все хотелось задать какой-то, как казалось, очень важный, ключевой вопрос, ответ на который сразу расставит все на свои места и развеет это чудовищное ощущение неизбежной беды...
Но вопрос не формулировался, пауза в трубке раздувалась жирной пиявкой, кто-то третий, как будто подслушивающий их диалог, казалось, злорадно усмехался ее неуклюжести и слабости, и он, наконец, сухо попрощавшись, первым повесил трубку.
Потом наступила знакомая болезнь: всепоглощающее, мучительное чувство обиды и одиночества, когда не можешь ни пить, ни есть, ни смотреть телевизор, ни читать книги, ни ходить в магазин, ни, тем более, работать. Когда каждый телефонный звонок подает тебе робкую надежду на счастье, и тут же ее отнимает, прорезая тишину голосом ненужного знакомого или подруги...
Когда любимый предатель мерещится в каждом случайном прохожем и, подходя вечером к подъезду, силуэт случайного человека или дерева принимаешь за фигуру своего мучителя...
Днем, в суете обыденности, страдания были еще не так сильны, но ночью они усиливались стократ, как эхо в колодце: щемящая безысходность, ностальгические воспоминания, его голос, касания рук, - как наяву, озноб от страшной пустоты и тишины сиротливой квартиры.
Она по нескольку раз брала телефонную трубку, проверяя, есть ли сигнал на линии, и даже открывала почтовый ящик в парадном, выискивая в бумажном ворохе рекламок какую-то несуществующую записку…Неизвестно, сколько времени это длилось. Она чуть не сошла с ума.
…Но потом испугалась и стала потихоньку выздоравливать.
Вначале проснулась утром с ощущением, что боль из острой перешла в тупую. Вышла на улицу (кажется, уже было лето), дошла до станции, купила билет на электричку.
«Куда вам?» –спросила тетка в окошке. «Все равно… – немой вопрос в глазах билетерши. - Пятая зона.» – ответила глупо, но билет получила. Затем – запах нагретых шпал, суетливые дачники, мелькание березок и сосен за немытым окном, молчаливые грибники и веселые студенты на перроне… Тут впервые за весь месяц прорвало слезами – текли по лицу, она не вытирала… Маленькая девочка напротив перестала есть мороженое и испугано смотрела на странную женщину в синей кофте, беззвучно, с досадою роняющую из глаз крупные капли… Чтобы не пугать девочку, она вышла в тамбур. Сразу стало внутри легко и пусто, как в коконе, из которого вылетела бабочка… Кадры в голове выцвели и перемешались… На остановке вошел мужчина с рюкзаком и белозубо улыбнулся. Она ощутила от его куртки запах костра, и еще – свежескошенной травы из открытых дверей вагона… осторожно улыбнулась в ответ и решила жить дальше. Потому, что хуже уже не будет и, может быть, даже станет лучше?
Последним проблеском былого всплыли чьи-то циничные слова: «Любовь пройдет, как насморк…»
Бесценная коллекция впечатлений прошедшей любви ждала своего часа в пыльном сундуке, на чердаке ее памяти… Когда-нибудь она сможет рассмотреть ее спокойно и отстраненно, и сделать надписи под снимками, - но еще не сейчас, не сейчас…

журналист, оптимист, фаталист