О Великой княжне Марии, можно сказать: жила сердцем... Из всех дочерей Николая II она была самой настоящей царевной, Великой княжной с большой буквы.За всю свою короткую жизнь она была только украшением мира. Трепетно собираешь кусочки ее разбитой жизни. Рассматриваешь фотографии... И прямо в душу смотрит она своими огромными синими глазами, которые в семье в шутку называли «Машкиными блюдцами»...

В семье ее всегда заслоняли старшие сестры и, конечно же, ее любимая младшая сестренка Настенька – та самая легендарная Анастасия. О ней же почти нечего сказать. Осколки, фрагменты, недопетая песня... Читаешь те коротенькие, но чарующие воспоминания и все время хочется спросить, спросить в пустоту, спросить кого-то: за что же в том страшном июле 1918 года вы кололи штыками это милое создание? 

Она была самой настоящей царевной со сказочным именем Марьюшка... И даже описывая Великую княжну, всем так хочется вспомнить сказку! Софья Офросимова писала о ней: «Ее смело можно назвать русской красавицей. Высокая, полная, с соболиными бровями, с ярким румянцем на открытом русском лице, она особенно мила русскому сердцу.

Смотришь на нее и невольно представляешь ее одетой в русский боярский сарафан; вокруг ее рук чудятся белоснежные кисейные рукава, на высоко вздымающийся груди – самоцветные камни, а над высоким белым челом – кокошник с самокатным жемчугом...» Грустная, грустная сказка... А она – Русская Спящая Красавица, Вечная Спящая Царевна, которой никогда не проснуться...

Ее последняя записная книжка, как у старших сестер, в синем кожаном переплете с золотой монограммой осталось незаполненной. Машенька только начала переписывать в нее свое любимое стихотворение «Колыбельную» Лермонтова: «Спи, младенец мой прекрасный, батюшки бою...» Дальше – пустота. Кто знает, быть может, княжна переписывала его в свою последнюю июльскую ночь, а поэтические строчки оборванны внезапным стуком коменданта дома Ипатьева с требованием немедленно спуститься в подвал...

Мария Николаевна была третьей девочкой в царской семье. Она появилась на свет 14 июня 1899 года и была названа в честь бабушки, Императрицы Марии Федоровны, которая стала ее крестной матерью. По традиции, во время крестин, когда маленькую опустили три раза в золотую купель, у нее состригли локон с головки и бросили в воду. Локон моментально опустился на дно. Все вздохнули с облегчением – хорошая примета, обещающая девочке прожить долго и счастливо. Тогда казалось, не могло быть иначе для малютки, чья жизнь началась среди блестящих дворцов Петергофа.

Тенистый парк с разбросанными павильонами, беседками и диковинными скульптурами, запах морских волн, аллеи, ведущие к дворцу... И сам дворец, в обрамлении золотых каскадов и фонтанов, искрящихся солнечными лучами, лучами того июньского солнца. «Это же дворец снежной королевы!» – восторженно отозвался поэт Рильке о петергофском палаццо.

Светлое начало. И за всю свою короткую девятнадцатилетнюю жизнь Мария дарила только свет всем тем, с которыми сводила ее судьба. Будь это кузен-принц Людовик или комиссар Временного правительства Панкратов... Она всех одинаково восхищала. И тяжело сказать чем, это так трудно описать словами, это надо понять сердцем...

Родители впервые почувствовали разочарование при слове: «У вас дочь». Для правителя великого государства одно из самых горячих желаний иметь Наследника, продолжателя дела и Династии. На принципе наследия держится сама система монархии… Понимающая королева Виктория писала своим русским внукам: «...Сожалею, что это третья девочка – далеко не самое предпочтительное для страны. Знаю, что с большей радостью приветствовали бы Наследника вместо дочери».

Разочарование было настолько сильным, что в телеграммах, сообщающих о прибавлении в царском семействе, были только скупые строчки: «Великая княжна Мария Николаевна».

В дневнике Вел. Кн. Ксении еще кратче, зато точней: «Бедная Аликс!»

Двоюродный дядюшка Николая II, Вел. Кн. Константин Константинович патетически воскликнул: «Вся Россия будет огорчена!»

«В Петергофе в жаркую июньскую погоду родилась маленькая Великая княжна Мария, – вспоминает Мисс Игер. – Она родилась хорошенькой, слишком хорошенькой, я часто думаю, с какими-то лукавством чертенка в чертах лица. Великий князь Владимир назвал ее "Добродушной Малышкой", ибо она всегда была такой прелестной, и улыбчивой, и веселой. Она очень милый и очаровательный ребенок, с огромными темно-голубыми глазами и красивыми ровными темными бровями – фамильной чертой семьи Романовых». Один из гостей, любуясь новорожденной, сравнил ее с ангелом на одном из готических соборов Европы. С тех пор домашние так ее и прозвали – «наш ангелочек». Царь же всегда шутил, когда малышка проказничала: «Вот видите! Нормальный живой ребенок, а я то всегда боялся, что у нее вырастут крылышки!»

Все отмечали необычную для ее ранних лет привязанность Великой княжны Марии к отцу: «Когда она только научилась ходить, – пишет Мисс Игер, – она всегда пыталась сбежать из детской комнаты к своему папе. Где бы она не видела его в саду или в парке, она всегда звала его. А он всегда, как только видел или слышал ее, ждал ее и немного нес на руках. Когда он болел в Крыму, ее горе не видеть своего отца не знало границ.

Мне приходилось запирать дверь детской, иначе она пробиралась в коридор и беспокоила его своими попытками добраться до него. Если ей удавалось случайно услышать его голос, она протягивала свои маленькие ручки и звала: "Папа, папа!" Зато и восторг, когда ей позволяли повидать отца, был огромный. Когда Императрица пришла навестить детей в первый вечер после того, когда у царя нашли брюшной тиф, на ней была надета брошка с миниатюрным портретом Императора.

Всхлипывая и плача, маленькая Мария заметила брошку; она забралась на колени к матери и покрыла нарисованное лицо поцелуями. И не один вечер во время его болезни она не желала идти спать, если не поцелует эту миниатюру»...

Возможно, сильные чувства княжны Марии не были равносильно взаимными со стороны родителей. Во всяком случае, ей так казалось... Она считала себя слишком глупенькой, неуклюжей, простоватой девочкой, с которой даже сестрам неинтересно играть. «Моя дорогая Машенька! – пишет мать своей третьей дочери, – Твое письмо меня очень опечалило. Милое дитя, ты должна пообещать мне никогда впредь не думать, что тебя никто не любит. Как в твою головку пришла такая необычная мысль?

Быстро прогони ее оттуда! Мы все очень нежно тебя любим тебя, и, только когда ты чересчур расшалишься, раскапризничаешься и не слушаешься, тебя бранят, но бранить не значит – не любить... Ты обычно держишься в стороне от других, думаешь, что ты им мешаешь, и остаешься одна... вместо того, чтобы быть с ними.

Они воображают, что ты и не хочешь с ними быть... Ну, не думай больше об этом и помни, что ты точно так же нам дорога, как и остальные четверо, и что мы любим тебя всем сердцем. Очень тебя любящая старая мама»...

Ольга и Татьяна были слишком привязаны к друг другу, чтобы впустить в свой круг хотя бы и родную сестренку – обычное дело в больших семьях. Николай II писал своей матери, Вдовствующей Императрице Марии Федоровне: «...Маленькая baby (т.е. Мария – Т.Н.) отлично ходит, но часто падает, потому что старшие сестры толкают ее и вообще, если не смотреть за ними, грубо обращаются с ней». Но все изменилось вот после какого случая.

Однажды старшие девочки сделали домик из стульев в углу детской и прогнали бедную Марию, потом, правда, сказали, что она может быть «стражником», но должна стоять снаружи. Гувернантка сделала другой домик для малышки в противоположном углу, но она постоянно смотрела, как играют ее сестры, и ей очень хотелось играть вместе с ними. Внезапно она промчалась по комнате и ворвалась в злополучный домик, закатила оплеуху каждой сестре и также неожиданно выбежала в соседнюю комнату, от куда вернулась с целой охапкой своих любимых кукол.

«Я не хочу быть стражником, я хочу быть королем, добрым королем, который раздает подарки», – сказала Маша, блеснув не дюжим государственным умом. Воздействие «кнута и пряника» не прошло даром. Старшие сестры пристыжено переглянулись. Татьяна сказала: «Мы были жестокими к бедненькой Марии. Она правильно ударила нас». Они усвоили этот урок и стали уважать ее права в семье...

Вообще же Мария была тихим, несколько долговязым и простодушным созданием. Ее называли «наш добрый толстый Туту» или «Бау-Во», действительно она была полноватой, что служило предметом шуток со стороны матери и отца. Николай II даже на конвертах писем к своей третьей дочке проставлял непременное «Толстой Марú» – именно так, с ударением на последней гласной, на французский манер. Сестры и брат частенько обращались к ней чисто по-русски: «Машенька» или того проще «Машка»...

Никто и не ожидал, что их «Толстая Машка» превратится в одну из главных красавиц Дома Романовых. Великие княжны Татьяна и Мария, были хороши по-особенному. Татьяна была истинно греческой богиней, высокой и недоступной, Мария же походила на сказочную царевну-красавицу.

«Великая Княжна была поразительно красива, будучи наделена типично романовской внешностью: темно-синие глаза, опушенные длинными ресницами, копна темно-каштановых волос...» – пишет Лили Ден. Продолжает сей чарующий образ С. Я. Офросимова: «Ее глаза освещают все лицо особенным, лучистым блеском; они... по временам кажутся черными, длинные ресницы бросают тень на яркий румянец ее нежных щек. Она весела и жива, но еще не проснулась для жизни; в ней, верно, таятся необъятные силы настоящей русской женщины».

«В семье она была самая простоя, самая ласковая, приветливая, – пишет следователь Н. А. Соколов. – По натуре это была типичная мать. Ее сферой были маленькие дети. Больше всего она любила возиться и нянчится с ними. Она любила быть с простым народом, умела поговорить с солдатами, расспросить их про их домашнюю жизнь и в совершенстве знала, какое у кого хозяйство, сколько детей, сколько земли и т.п..."

За свою короткую жизнь Мария не успела даже по-настоящему влюбиться. Хотя в нее неустанно влюблялись все! Добродушную Машеньку Романову вспоминал Георгий Светлани, юнга царской яхты «Штандарт»: «Больше других княжон мне нравилась Мария, третья по счету. Если говорить о красоте, то она, по-моему, была самая симпатичная, хоть и толстушка. Может, я это говорю потому, что она без всякого стеснения при ком бы то ни было очень любила "чмокаться". По-детски, конечно. Ни с того ни с сего подбежит, обнимет и поцелует. Не знаешь, куда при таком конфузе деваться. А все кругом смеются! Ей тогда лет семь было...»

Любовь к кокетству стала появляться у нее совсем в раннем возрасте. Каково же было удивление гувернантки, когда ее воспитанница, глядя в окно на проходящие полки солдат, заявила, что хочет всех их перецеловать… Гувернантка мягко напомнила царской дочери о правилах приличия и, что «хорошенькие девочки не должны целоваться».

Та урок усвоила, и когда ее хотел чмокнуть в щечку один из Великих князей, одетый в военный мундир, она с достоинством сказала: «Я не целуюсь с военными». Все долго смеялись… Особенно, вспоминая этот эпизод через десять лет, когда Мария Николаевна, уже цветущая барышня, окруженная целой «свитой» из влюбленных офицеров, весело кружила им головы с невольным или подсознательным кокетством. Своим поклонникам она любила шить рубашки… Еще одна рубашка – еще одно разбитое сердце. По дочери Императора можно было только вздыхать!...

Но были увлечения, готовые перерасти и в династический брак. Первый раз, тогда княжне было всего лишь десять лет, в нее влюбился ее кузен – граф Людовик Маунтбеттен. Случилось это во время официального визита царской семьи в Великобританию. Но то ли Марии не понравился маленький Луи, то ли он состоял в слишком близком родстве – о браке серьезно не говорили. Зато на самого принца эта встреча с русской красавицей произвела очень сильное впечатление. Будучи уже взрослым и женатым человеком, отцом большого семейства, он будет с благоговением вспоминать Великую княжну и свой невинно-розовый детский роман. Людовик переживет ее на целую бесконечность. Но и его жизнь оборвется страшно. В 1979 году лорда убьет ирландский террорист...

Второй раз, во время другого семейного визита, это было уже в 1914 году, в Великую княжну влюбился Румынский Престолонаследник Кароль, через год он уже просил ее руки у Николая II. Тот ответил решительным отказом: Машенька была еще совсем девочкой, да и Кароля пророчили в мужья ее старшей сестре Ольге… Если бы знал тогда заботливый отец, что обрек ее тем самым на гибель...

О Великой княжне Марии, можно сказать: жила сердцем... Из всех дочерей Николая II она была самой настоящей царевной, Великой княжной с большой буквы. Во время тобольской ссылки, она будет вызывать симпатию даже у социалистов-комиссаров. «Она любила и умела поговорить с каждым, в особенности – с простым народом, солдатами. У нее было много общих тем с ними: дети, природа, отношение к родным... Ее очень любил, прямо обожал комиссар В.С. Панкратов. К ней, вероятно, хорошо относился и Яковлев.

Девочки потом смеялись, получив письмо из Екатеринбурга, в котором она, вероятно, писала им что-нибудь про Яковлева: "Маше везет на комиссаров". Она была душой семьи», – писала ее тобольская преподавательница К.М. Битнер....

Степанов, один из тех, кто лежал в годы войны в госпитале в Царском селе, писал, что раненые офицеры живо интересовались судьбой Великих Княжон и часто обсуждали между собой их будущее. «В отсутствии Княжон мы постоянно говорили между собой о них.

Мы предполагали, что Княжны выйдут замуж за четырех Балканских наследников: сербского, греческого, болгарского и румынского. К тому же этот проект казался нам наилучшим способом разрешения всех балканских конфликтов. Нам хотелось видеть княжон счастливыми. Мы им готовили венцы».

Господь приготовил св. мц. Великой Княжне Марии венец лучше и краше.

Наиболее полный портрет Великой Княжны Марии Николаевны составил Дитерихс:"Великая Княжна Мария Николаевна была Самая красивая, типично русская, добродушная, веселая, с ровным характером, приветливая девушка. Она любила и умела поговорить с каждым, в особенности с простым человеком. Во время прогулок в парке вечно Она, бывало, заводила разговор с солдатами охраны, расспрашивала их и прекрасно помнила, у кого как звать жену, сколько детишек, сколько земли и т. п. У нее находилось всегда много общих тем для бесед с ними.

За Свою простоту Она получила в Семье кличку "Машка" - так звали Ее сестры и Алексей Николаевич. Говорили, что наружностью и силой Она уродилась в Императора Александра III. И действительно, Она была очень сильна: когда больному Алексею Николаевичу нужно было куда-нибудь передвинуться, Он зовет: "Машка, неси Меня". Она легко Его поднимала и несла. Заболела Она корью последней из Семьи; вследствие простуды в исторический вечер 27 февраля болезнь ее приняла особую тяжелую форму, перейдя в крупозное воспаление легких очень сильной степени.

Только сильный организм Великой Княжны помог в конце концов побороть тяжелую болезнь, но неоднократно положение принимало критическое состояние. Во время ареста Она сумела расположить к себе всех окружающих, не исключая и комиссаров Панкратова и Яковлева, а в Екатеринбурге охранники-рабочие обучали Ее готовить лепешки из муки без дрожжей".

Режим в доме особого назначения был достаточно однообразным — утром чай с хлебом, оставшимся после вчерашнего дня, в обед — горячее (мясной суп, котлеты или жаркое), кроме того, повар Седнев варил макароны, для чего в его распоряжение предоставлен был примус. Вечером полагалось разогревать то, что осталось от обеда. За стол по приказу бывшего царя садились вместе с прислугой, так как столовых приборов не хватало и есть приходилось по очереди.

Гулять разрешалось в небольшом дворике, окружённом со всех сторон двойным забором, причём во время прогулок приказано было держаться всем вместе, и охрана в саду значительно увеличивалась.

По воспоминаниям оставшихся в живых приближенных, красноармейцы, охранявшие дом Ипатьева, проявляли иногда бестактность и грубость по отношению к узникам. Однако и здесь Мария сумела внушить охране уважение к себе; так, сохранились рассказы о случае, когда охранники в присутствии двух сестёр позволили себе отпустить пару сальных шуток, после чего Татьяна «белая как смерть» выскочила вон, Мария же строгим голосом отчитала солдат, заявив, что подобным образом они лишь могут вызвать к себе неприязненное отношение.

14 июня Мария отметила в доме Ипатьева свой последний, 19-й день рождения. В «Книги записей дежурств Членов Отряда особого назначения по охране Николая II» за этот день сохранилась отметка, что она вместе с Татьяной подступила с просьбой к охранникам позволить ей воспользоваться фотоаппаратом «для того, чтобы доделать пластинки», в чём сёстрам было отказано.

Николай записал в дневнике:

Тогда же произошло событие, показавшее, насколько Мария смогла расположить к себе красноармейцев: один из них — Иван Скороходов — попытался тайком пронести в дом Ипатьева именинный пирог. Ничем хорошим эта попытка, впрочем, не кончилась, так как он был остановлен патрулём, внезапно явившимся с обыском, и выдворен прочь, навсегда лишившись возможности входа в дом, Мария же получила строгий выговор от старших сестёр.

Расстрел

Вопрос о ликвидации Романовых был принципиально решён в первых числах июля, когда стала окончательно ясна неизбежность сдачи Екатеринбурга наступающим антибольшевистским силам, а также ввиду страха перед возможными попытками со стороны местных монархистов силой освободить царскую семью.  Среди исполнителей не было согласия о способе приведения в исполнение приговора; высказывались предложения заколоть их в постелях во время сна или же забросать спальни гранатами. Наконец, победила точка зрения Якова Юровского, предложившего разбудить их среди ночи и приказать спуститься в подвал под предлогом того, что в городе может начаться стрельба и оставаться на втором этаже станет небезопасно.

Из всех обитателей Ипатьевского дома решено было оставить в живых только поварёнка Леонида Седнева, которого в тот же день увели под предлогом встречи с дядей.

16 июля 1918 года Александра Фёдоровна записала в дневнике:

Романовы, встревоженные этой переменой, не ложились спать до полуночи. В половине второго ночи подъехал грузовик, заранее назначенный для того, чтобы вывезти трупы. Приблизительно в то же время Юровский разбудил доктора Боткина, приказав ему отвести царскую семью в подвал. Ещё около 30—40 минут Романовы и слуги, поднятые с постелей, одевались и приводили себя в порядок, затем спустились в подвал. Мария шла вместе с матерью и сёстрами.

В расстрельную комнату были внесены стулья для императрицы и Алексея, который, после того как ушиб колено, уже некоторое время не мог ходить. В подвал его нёс на руках отец. Мария встала позади матери. По воспоминаниям Я. М. Юровского, Романовы до последней минуты не подозревали о своей участи. Юровский ограничился заявлением о том, что Совет рабочих депутатов принял постановление о расстреле, после чего первым выстрелил в бывшего царя. Было около 2 часов 30 минут утра 17 июля. Вслед за тем поднялась общая стрельба и через полчаса всё было кончено.

Как полагают, Мария была убита из «браунинга» № 389965, принадлежавшего М. А. Медведеву-Кудрину, начальнику охраны Ипатьевского дома. Медведев стоял в первом ряду расстрельщиков, между Никулиным и Юровским.

Сам он возлагал вину в том на Ермакова и рассказывал о том, что вначале ему была предназначена Татьяна, но после долгих споров он выговорил себе разрешение стрелять в царя и действительно опередил в том Юровского. После первого залпа, если верить ему, Мария, оставшаяся невредимой, бросилась к запертой двери и какое-то время дёргала её, пытаясь открыть. Это привлекло внимание Ермакова, разрядившего в неё свой пистолет^[.

Юровский и Медведев расходятся между собой в вопросе, была ли она убита сразу — так, Медведев отвечал утвердительно, Юровский же в своих воспоминаниях рассказывал, будто после первых выстрелов в грудь все четыре девушки остались живы, их спасли зашитые в корсеты драгоценности.

Сохранились также свидетельства, что подобно младшей сестре — Анастасии, когда в комнату вошли люди, призванные вывезти трупы расстрелянных в лес у старой Коптяковской дороги, Мария вдруг села на полу и закричала. Её и сестру не удалось заколоть штыками, и потому расстрельщикам пришлось заканчивать свое дело выстрелами в голову.http://www.oneoflady.com/2012/12/blog-post_8103.html#more