Александр Минкин

фото: Виктор Баженов

Девять дней назад Юрий Любимов покинул театр. Навсегда.

Мир — театр, люди — актёры (Шекспир). Добавим: иногда талантливые, иногда бездарные. Бездарные ненавидят талантливых и с упоением играют свою роль: сплетничают, клевещут, травят, жрут. И даже когда затравят и сожрут — не могут остановиться. Дантесы всю свою оставшуюся жизнь продолжают доказывать, что Пушкин был негодяй.

…В 1984-м Любимова лишили гражданства. В 1989-м ему разрешили приехать в СССР. Гражданство ещё не вернули, но уже позволили ставить на Таганке «Маленькие трагедии» Пушкина.

Встречали, прыгали от счастья. Сам факт, что опальный изгнанник мог вернуться, был неправдоподобным, пьянил, рождал немыслимые надежды (время показало: несбыточные).

Была уверенность, что это возвращение (чуть ли не первое за 70 лет) — историческое событие, и надо, надо-надо зафиксировать — записать, снять на видео...

Удалось всё. Были долгие разговоры, оставшиеся на магнитофонных кассетах. Сняли фильм, где навсегда сохранилась атмосфера любимовских репетиций, его байки о Сталине... Фильм, где Историческое Время несколько раз появлялось в виде часового механизма (шестерёнки, маятник) и в виде парадно марширующих солдат. Может, и не все зрители поняли, что механизм — это главные часы Родины, настоящие Кремлёвские куранты изнутри. Но все поняли, что солдаты — это почётный караул Мавзолея Ленина.

Прошло 25 лет. Время вернулось. Стоит вернуться к тем разговорам; они — и часть истории, и её учебник. А то, что Любимов 9 дней назад покинул театр, поможет вам читать внимательно. На кладбище не принято торопиться.

***

— Сталин рака жрал. Выломал клешню, хрустит, сосет, чмокает, хлюпает. Рихтер бедный сидит за роялем, не начинает — тишины ждет. А у него за спиной вся эта кодла чавкает, звякает, булькает. Генерал — рожа красная — уже Рихтеру кулаком грозит: начинай, мать твою! Не начинает — ждет тишины. Злодей догадался, рака бросил, лапы об крахмальную скатерть вытер и демонстративно в ладоши — хлоп. Мертвая тишина мгновенно. Рихтер бедный склонился и — музыка.

…С Любимовым разговаривать трудно. Своенравный, раздражительный. Спросишь одно — говорит о другом. Вопроса не дослушав, начинает философствовать и тут же съезжает на анекдот. Повторишь вопрос — в ответ актерская байка. Перебивать бессмысленно, да и неловко. (И диалоги, и эти комментарии — всё написано в 1989-м.)

— Ваш театр не в лучшей форме, вы сами говорите.

— А кто в лучшей? Я не вижу. Лубянка разве что. Надо Таганку сделать подведомственной Лубянке.

— Шутки.

— Какие шутки? Я же служил в ансамбле у Берии. Там была дисциплина, строгость. Видите надпись? (Стены кабинета Ю.П. исписаны автографами знаменитостей и друзей. Среди прочего: «Юра! Не зря мы с тобой 8 лет плясали в органах. Юткевич».)

— Плясали?

— Там Шостакович плясал, Мессерер, Рубен Симонов, Охлопков; ставили программы; преподавал Тарханов, приходил Немирович-Данченко. Берия всех объединил.

— Так вы — питомец бериевского гнезда?

— Конечно. Он меня и приучил к скромности, тихости.

— Он тихо разговаривал?

— Громко. Громко-громко. Он вошел, мальчики вмиг все двери закрыли, пауза была зловещая. Быстро сел, не снимая кепки, весь в кашне, воротник поднят, мальчики тоже с поднятыми воротниками, руки в карманах, видно, там пистолеты. Сел: «Начинайтэ». Всё закружилось, завертелось. 45 минут вертелось. Он: «В Крэмыл паэдыт «Пэсна а важдэ», потом паэдыт вот эта «шари-вари-Берия» — обо мнэ, потом вот эта танц, где девки хорошо очень кружат юбки, — всэ ляжки видно. Всо!». Ждали его ценных указаний. Путей развития ансамблевых искусств. Шостакович, Юткевич, Тарханов, Эрдман — все ждали с трепетом. Но он не пожелал дать указаний и исчез. Это он выбирал программу для показа в Кремле Сталину.

— А Шостакович-то что там делал?

— Песенки писал и с пустым бидоном ходил. У него дети были, а жрать нечего, как всегда. И мы уговаривали нашего идейного руководителя — не Берию, конечно, а начальника ансамбля — скромному Шостаковичу, который ходит третий день с пустым бидоном: нельзя ли со склада ему повидла положить. Уже война шла вовсю. В армии я послужил, повоевал. Медалей у меня много — я швейцаром могу работать. (В первой половине прошлого века считалось престижным и необходимым, чтобы у входа в «Метрополь», «Националь», «Савой» (в роскошные места) стоял швейцар, увешанный медалями и орденами, георгиевский кавалер. — А.М.) …Я в Ленинграде сидел в блокаде, насилу ноги унес через Ладогу с несчастными ополченцами, которые почти все погибли. Вошел в Москву как раз 16 октября, когда тут жгли все документы, и шел черный снег, и все бежали из Москвы, и метро было минировано…
продолжение

СТАНИСЛАВ САДАЛЬСКИЙ

Какое роскошное фото! Только что рассмотрел подписи, хотя оно давно у меня.

США, 1923 год. Константин Сергеевич Станиславский и идол Голливуда Рудольф Валентино (в центре) в перерыве съемок немой фильмы "Господин Бокер".
Судя по автографам под фото, слева - кинорежиссер и продюсер Сидней Олкотт, справа от К.С. еще две звезды немого кино - Биби Даниелс и Лоис Уилсон.
"Великому мэтру..."

Биби Дэниелс и Рудольф Валентино в фильме "Monsieur Beaucaire", 1924 год.

В 1922 году труппа МХАТ во главе со Станиславским отправилась на длительные полуторагодовые гастроли по Европе и Америке. В Москву родным полетели телеграммы и письма от К.С.:

"Описывать Нью-Йорк не стоит. Хорошо тем, что здесь решительно нечего смотреть, кроме театров. По театрам нас водят усердно. Каждая знаменитость наперебой спешит заполучить нас, отзыв о ней, потом статьи в газету, вместе с нами сняться в кинематографе, после спектакля, и целую неделю по всему городу показывают в кино. Меня здесь на улицах больше и чаще узнают, чем в Москве. Постоянно приходится обедать у богачей, говорить речи по-французски. Все это милые, простые и гостеприимные люди, без европейского снобизма, больше всего похожи на москвичей времен царизма. Очень наивная и расположенная публика…"

"...Изменил совершенно свое мнение об американцах. Не знаю, какой это народ в смысле долларов, т. е. в торговом деле. Вероятно, там они очень неприятны, но во всем другом они чрезвычайно сходятся с русскими. Нас, русских, они искренно любят. В Америке без языка чувствуешь себя совершенно как дома".



О встрече с великой Элеонорой Дузе, уже очень больной (через год ее не станет) Станиславский написал:
"Дузе была на открытии, так как спектакль был в ее честь, но после 1-го акта уехала (так как на следующее утро играла), оставив мне записку со всевозможными похвалами "Карамазовым". Я счел, что это слова обычной любезности. На следующий день, т. е. 20 ноября утром, она играла, а вечером мне звонят, что она приехала и сидит в задних рядах, досматривает спектакль "Карамазовы" (это после своего утреннего спектакля). Я пошел в театр, сидел с ней. Она говорила, что выше ничего не знает, что это не театр, а церковь, что мы единственная труппа в мире…"
источник
пурпур