Портрет Великой княжны Александры Николаевны

Почти все оставшееся до пышного торжества время - 16 января 1844 года - Адини не покидала своих комнат в Царском, Гатчине и Зимнем.

Фридрих навещал певунью-затворницу по утрам, с неизменною улыбкою и букетом свежих, еще не распустившихся примул или гортензий в руках… Иногда среди них нежно сверкала росою камелия или благоухала изящная фиалка… И тогда уже Адини знала точно: к букету Фридриха приложила руку ее милая, любящая Олли . И чувство нежной благодарности, тоски и невысказанной любви к сестре, вызывало невольные слезы на ее глазах. Она прятала их, эти слезы, спешно проглатывала ком в горле, и пыталась трогательно развеселить милого нареченного, (неизменно грустневшего при виде ее лихорадочного румянца или жаркой испарины на лбу!).

Условности дворцового протокола… Как часто они мешали Адини быть по-детски, полно счастливою! С какою непосредственностью, с каким пылким, живым огорчением рассказывала она Фридриху о балах, на которых столь часто блистали ее Царственные родители, и с которых ей надобно было до пятнадцати лет уходить строго после девяти вечера! Она всегда так сетовала в отрочестве на то, что не может просто взять и - остаться на позднюю мазурку, этот пленительный, волшебный танец, похожий на долгую песню, с замысловатыми вокализами и пассажами, рулладами и кодами, песню-романс, песню-признание…

МамА, ее восхитительная, ее обворожительная МамА, словно волшебное видение Лала Рукк  царившая на всех праздниках Зимнего, почти всегда танцует мазурку и вальс–лансье с самыми красивыми кавалергардами своих полков! Странно, их, ее пажей, почему-то называют так смешно: «красными» или – «синими», словно Сашиных оловянных солдатиков… Кавалергарды пылко обожают своего Шефа, жаль только что МамА по вечному нездоровью своему, все реже бывает на их праздниках и парадах.

Бал в Новом дворце,А.Менцель

Адини не так везло на балах, как МамА, она могла с позволения строгого ПапА танцевать полонез и кадриль, как и ее сестры, только с генералами или флигель-адъютантами. Генералы все были отменно стары и неуклюжи, а адъютанты - робели и смущались и наступали на ее платье. Небольшое, надо сказать, удовольствие - танцевать со столь неловкими кавалерами! Слава Богу, теперь ее партнером на балах всегда будет только ее милый Фредди, какое же это счастие, право! Счастливый жених при этих словах Адини смущался и приятно краснел, а она смотрела на него с тихой, теплою улыбкою, от которой снова появлялись милые, манящие ямочки на ее щеках, уже тронутых болезненной худобою…

Великая княжна Александра Николаевна

…На том настоящем своем, полном, январском свадебном, взрослом балу, в вечер после венчания, Адини была столь обворожительна, столь оживлена и мила, что все вокруг, казалось, забыли о предостережениях докторов… 

За высокими окнами сверкавших огнями парадных зал гулко звенели соборные и церковные колокола, блистали огни фейерверка: город радостно праздновал в белом серебре роскошной русской зимы браковенчание певуньи-Цесаревны и гессенского Герцога, и кое-кто из придворных уже сокрушенно качал головою: улетит, улетит скоро русский соловушка в земли чужие, и где-то будет звенеть голос его, прозрачный, как ручей, как горный хрусталь - в какой выси, в каких далях? Никто и не думал, что - в Небесных..

…Все строили планы на будущее, надеялись отчаянно видеть Адини вполне здоровою, ибо вскоре после свадьбы она почувствовала себя в ожидании наследника, и седовласый доктор, старый Вилие, лейб-медик еще покойного дядюшки - кесаря Александра Павловича, робко осмелился высказать венценосным родителям надежду, что сие новое состояние Великой княгини Александры Николаевны изменит течение ее роковой болезни в лучшую сторону. 

Таково ведь и древнее поверье русское: будущая мать в ожидании чада, часто расцветает столь неожиданно, что только диву даешься! Да, да и все хвори без следа тают, ибо Господь Всемогущий - милостив и дает новые силы…. Кроветворение ведь в организме меняется в этот миг!

Строгий же, молчаливый и щепетильный нынешний врачеватель Государя Николая Павловича Мандт, в ответ на сладкоречивые, тихие тирады Виллие лишь упорно качал головою, и за дверью покоев Адини умолял, обретших было луч надежды родных не обольщаться прежде времени, а самое главное, не разрешать новоявленной Ландграфине Гессен-Кассельской петь! Любое напряжение губительно для нее, особенно - в ее деликатном положении! Золотое горло должно молчать! И оно молчало…

Великая княгиня Александра Николаевна, принцесса Гессен-Кассельская.

Владимир Иванович Гау

Адини заботливо кутали в шали и пелерины, отпаивали теплым медовым молоком с имбирем и виш́инскою подогретою минеральною водою. По субботам ее непременно везли в душном, натопленном до непереносимого жара, возке с неоткрывающимися окнами в Гатчину.

 Мужчины всей большой Романовской семьи от мала до велика развлекались охотою в Гатчинском парке на тетеревов и гоном оленей, несколько манкируя всеми остальными своими занятиями.

Женщины днями и вечерами корпели над более изнеженным, привычным для их тонких рук занятием: шили приданное для ожидаемого в семье очередного царскородного младенца. Но изысканные узоры ришелье и просветы алансонских кружев уже не подчинялись исхудалым пальцам Адини. Она роняла из рук иглу и пяльцы, все как-то зябла, просила подкинуть дров в камин, и то и дело прижимала к бледным губам платок. Он моментально пропитывался кровью. Во время приступов лихорадочного кашля, она чувствовала резкие или, напротив, замедленные, словно растерянные, толчки ребенка, и даже самые слабые, они причиняли ей невыносимую боль. Закусив губы, она морщила бледное, в холодной испарине, чело и беспомощно, умоляюще смотрела на МамА, Олли, Мэри или верную Анну Алексеевну, тотчас подступавших к ней с вопросами и уговорами лечь в постель… 

Кристина Робертсон. Портрет неизвестной ,предположительно Александры Николаевны

Постель. Болезный одр… Иногда Адини лежала в ней дни напролет, пытаясь в полумраке спущенных гардин разглядеть слабый солнечный луч или услышать пение снегиря или синицы.. У нее же самой все слабее выходил птичий посвист: силы убывали, да и боялась, что услышит сии потуги встревоженная МамА, почти не выходившая в такие дни от нее, и ночевавшая в соседнем будуаре, на кушетке.

ПапА заходил каждый вечер или утро, навещая ее, нарочито бодрым голосом рассказывал свои новости: шутливые перепалки с министрами; казусы на военном плацу; анекдоты аудиенций или - новости последнего бала, который он открывал с госпожою Фикельмонт, как женою дуайена .

Николай I К.Робертсон

Умница графиня Дарья Феодоровна была очаровательна в своем платье из бледно-сиреневого шелка и гипюра, в стиле маркизы де Помпадур и завитом, пудреном парике осьмнадцатого столетия. Она вся походила на изящную фарфоровую фигурку, которую боишься ненароком сломать при неосторожном движении! Ради костюма супруги дуайена вообще-то и был придуман весь этот маскерад – костюмированный праздник эпохи Людовика Четырнадцатого.....

Графиня Да́рья Фёдоровна Фикельмо́н

Но фразерке-посольше Долли, безусловно, далеко до изящества МамА! - вздыхал в этом месте рассказа отец, и Адини согласно кивала в ответ слабою черноволосою головкою, то и дело томно откидывая ее на высоко взбитые подушки. Она тихонько улыбалась отцу, после двадцати с лишним лет супружества, все еще влюбленному в МамА, как мальчишка...

Портрет императрицы Александры Федоровны

Эта слабость властного кесаря, очевидная всем, импонировала и ей, она отлично знала «что удовольствие ПапА всегда состоит в том, чтобы доставить удовольствие МамА» , но иногда, с проницательностью много страдающего и рано повзрослевшего сердца, она замечала, что деспотичные вспышки сей любви, приносят ее несравненной, тихой и нежной МамА более огорчения, чем счастия, ибо гордой натуре дочери и вн́уки прусского короля было весьма непросто смирять себя и свою царственную мятежность и пылкость, воспитанную на драмах Шиллера, строфах Гете и романтических пассажах сэра Вальтера Скотта. В угоду любящей тирании царственного супруга!

Император Николай I и императрица Александра Федоровна

Иногда Адини осторожно подзывала к постели МамА, чтобы та своим тихим и нежным голосом прочла ей что-нибудь из Гете. МамА обычно выбирала любимую ими обеими «Ифигению в Тавриде». Адини, слушала, полузакрыв глаза, и, сквозь усиливающийся от вечной слабости шум в голове, улавливала ритм мерных, завораживающих слов и мысленно подбирала к ним тихую мелодию. Ей так хотелось напеть вновь сочиненное, и она - начинала было, но МамА испуганно взглядывала на нее, умолкала, прижимала палец к губам, и тотчас подносила ко рту Адини ложку с противною, пахучею анисовою микстурою или горячее молоко.

"Ифигения в Тавриде", А.Кауфман

Но как-то, однажды, в кремовую теплоту молока нечаянно попала капля сукровицы от сильного, изнуряющего кашля. Увидав ту роковую, рубиновую каплю в чуть синеватой белизне питья, МамА, внезапно судорожно закусила губу, зарыдала, почти беззвучно, и, как подкошенная, упала на колени перед постелью дочери.

Адини страшно и странно было видеть искаженное болезненною судорогою лицо матери; она всё силилась приподняться на подушках, дернуть сонетку звонка, свисавшую совсем близко от кровати, но ей никак не удавалось сие.. Наконец она – таки добралась слабою дланью до витого шелка шнура. Вбежали дежурные фрейлины, горничные, Олли, Мэри...

Великие княжны Ольга и Александра

Растерянный лейб-медик, позабывши нахлобучить на гладкую голову темный бобрик парика, стиснув зубы, тщетно пытался унять рыдания Государыни-матери, увещевая несчастную строгим, почти зловещим, шепотом, но та все повторяла и повторяла, зарывшись лицом в накрытые атласным одеялом исхудалые, острые колени дочери: 
- Адини, соловушка моя, не покидай нас, как же мы без тебя будем?!! И что же станется с бедным ПапА, кто его утешит, кто согреет его уставшее сердце?!! Как мне еще молить Господа Бога оставить тебя при нас?.. Не уходи, скоро – опять наступит весна, ты непременно оживешь, согреешься солнышком, мы с тобою поедем в Ореанду, это имение в Крыму, такое милое место, мне его недавно подарил ПапА, ты ведь знаешь, там архитектор-англичанин строит для нас с тобою чудесную виллу в духе романтических баллад Шиллера. Похоже на средневековый замок, на берегу моря... Ты так любишь все это... Там мы устроим для тебя беседку, увитую плющом, качели и ты будешь целыми днями наблюдать, как катится волна за волною, ты успокоишься и поправишься, моя милая, ведь правда, Ореанда спасет тебя?!

"Ифигения в Тавриде",  В.Серов

Утомленная и донельзя испуганная внезапным припадком отчаяния, нахлынувшим на МамА, Адини лишь беспомощно кивала в ответ головою, и все осторожно, по-детски пугливо, гладила руки матери, болезненно вцепившиеся в одеяло. Говорить, шептать что-либо от волнения она не могла, и потому - безропотно проглотила успокоительное, данное доктором. 

В облаке невольной дремоты, навалившейся на нее почти тотчас, она еще увидела, как Мэри и Олли под руки выводят МамА из комнаты; как доктор Мандт, отчаянно закусив губу, размешивает в тонкой склянке какое-то белое, мутное питье; как в анфиладе гулких, высоких комнат цветною каруселью мелькают чьи-то встревоженные лица, гудят голоса..

Мартын Мартынович Мандт

Слабою, почти безжизненною нитью в глубине ее истомившегося от боли лона, дернулся и тотчас затих ребенок. Она вспомнила, что они с Фридрихом уже придумали ему и имя, в честь деда: Вильгельм! Ведь будет непременно - мальчик! Как жаль, что ей, должно быть, так и не придется увидеть его взрослым! Таким же красивым, как тот отрок-иконописец, из общины Александро-Васильевской церкви, в чей сиротский приют она так любила ходить каждое воскресение вместе с ПапА и сестрами. Она давно не была там, так давно, Боже, прости ее, грешную! Когда-то ей снова удастся побывать на вольном воздухе?! 

Тарелка с портретом Александры Николаевны

Адини вздохнула, чуть приоткрыла ресницы и сомкнула их снова. Она погрузилась в сон, тяжелый, полный спутанных, странных видений, самым четким из которых было лицо ее покойной тетушки, палатины венгерской, Александры Павловны, старшей сестры ПапА, очаровательного создания, пленившего ее воображение навсегда, с младенческих лет. Она не знавала тетушку живою. 

Эрцгерцогиня Александра Павловна Австрийская, принцесса Венгрии и Богемии (1783–1801), урожденная великая княгиня России в традиционном венгерском костюме.

Та умерла в молодости, родами, в далеком от родного дома месте, в долине реки Ирем, неподалеку от своего дворца в Офене – старинной части Пешта - столицы владений своего мужа, Палатина, эрцгерцога Иосифа...

Иосиф Антон Иоганн Габсбург-Лотарингский (нем. Joseph Anton Johann; 9 марта 1776, Флоренция — 13 января 1847, Офен) — эрцгерцог Австрийский, палатин Венгерский с 1796 по 1847 годы.

Адини не была сильно похожа на нее, только знала, что тетушка тоже любила розы и пение соловьев... Они очень сильно напоминали ей родину. Юное лицо тетушки с прелестным мягким овалом подбородка и фамильною тонкостью черт, словно со старинного медальона, (наподобие того, который она недавно подарила ПапА) внезапно четко предстало перед спутанным горячкою мысленным взором Адини.

Тезка-Палатина, похожая на белую птицу, в полупрозрачном, кисейном одеянии, обшитом шелковою тесьмою, сияя неизъяснимою прелестью улыбки, тихо прошла по садам, в которых утопала долина Ирем, и внезапно остановилась у креста, увитого плющом. Ветви плюща, свисали прямо над кручею обрыва... У Адини и во сне внезапно захватило дух, закружилась голова, словно она вдруг птицею взлетела над всем увиденным.. С высоты небесной взору ее приоткрылась картина, щемящая сердце: у подножия креста она увидела плиту с выбитыми славянскою вязью буквами: «Александра Романова»... 

Тетушка Александра Павловна стояла возле увитого плющом надгробия не шелохнувшись, закрыв лицо руками, странным знаком – знамением: крест-накрест... В ту же секунду паренье Адини над родной, но такой далекой, почти бестелесною, фигурою, оборвалось, сердце камнем устремилось куда-то вниз... и она очнулась, поняв, что в мареве мучительной дремоты, устроенной ей заботливым доктором Мандтом, только что видела свою собственную Смерть. Но она ее больше не пугала, эта властная госпожа... Напротив, принесла мятущейся душе какое-то странное успокоение.

Адини внезапно поняла, чем так всегда влекло ее к себе пение, чем вечно чаровала, околдовывала музыка.. Просто она дарила ей ни с чем не сравнимое чувство полета в поднебесной выси, чувство оторванности от всего, что тяготило, тревожило, печалило несказанно здесь, на Земле. 

"Воспоминания "

Но теперь на музыку больше не оставалось сил. А, впрочем, может быть, стоит еще раз попробовать?.. Слабыми руками Адини откинула давящее грудь одеяло и попыталась сесть, сминая рукою батист и шелк простыней и кружево подушек.. Где-то в голове у нее звенела пчелою – мухой самая высокая нота каватины из «Лючии де Ламермур», ее любимой арии..
Как же там начинается? «До»? Нет, «ре»...
Да нет же! – «ля», непременно, «ля»; самое высокое, самое чистое, нежное... Как манящая Небесная даль. 

Она набрала в грудь воздуху, так странно легко, и от волшебной, трепетной, полной волны ее голоса закачались и слабо зазвенели в такт подвески хрустальных люстр, на узорчатом потолке, замигали огоньки свечей в кованых напольных шандалах, зашевелился бархатный занавес полога над ее альковом... 
Двери резко распахнулись, но лиц, вошедших толпою в ее тихий дотоле будуар, Адини не видела, шагов не воспринимала. Она - пела. Пела до тех пор, пока из горла ее широкою темно-красною струею – фонтаном не хлынула кровь. И последняя нота арии смешалась с испуганным криком Мэри, кинувшейся к постели сестры... 
Краем глаза Адини видела, что Мэри властно удержали на месте чьи-то хрупкие руки: МамА? Олли? Ольги Барятинской? Анны Алексеевны?.. Нельзя было разобрать. 

" Реальность "

Закончив арию, Адини бросила в сторону сестры усталый, нежный взгляд. Окровавленный рот ее странно искривился. Она едва удерживалась от слез. Но внезапно - улыбнулась, заслышав редкие, нежно-робкие толчки внутри себя, словно дерганье шелковой тончайшей нити.. На ее пение отозвался всем существом тот, кто еще не родился.. Он словно просил продолжения. Словно желал вместе с нею подняться к тем чистым хрустальным высям, где только что витал ее голос... И, вняв сей молчаливой просьбе, она тотчас же запела снова. По подбородку ее тоненькой черно-алой струйкой непрерывно стекала кровь. Но она все пела. Пела до самой темноты. Пока не иссякли последние силы. 

На следующее утро после потрясшего всех события, она была все еще жива. Чудом - жива. 
«…ночью с 28 на 29 июля у нее начались сильные боли; это были первые схватки. Ей ничего не сказали об этом, но она догадалась сама по встревоженным лицам сиделок, и начала нервно дрожать при мысли о преждевременных родах. “Фриц, Фриц, - вскричала она, - Бог хочет этого!” И неописуемый взгляд ее поднятых кверху глаз заставил догадаться о том, что она молится. Ее пульс ослабел, послали за священником, и о. Бажанов исповедал и причастил ее. Это было в восемь часов утра. Между девятью и десятью часами у нее родился мальчик. Ребенок заплакал. Это было ее последней радостью на земле, настоящее чудо, благословение Неба. 

 “Олли, - выдохнула она, - Я – мать”! Затем она склонила лицо, которое было белое, как ее подушки, и сейчас же заснула. Лютеранский пастор крестил ее маленького под именем Фриц Вильгельм Николай. Он жил до обеда. Адини спала спокойно, как ребенок. В четыре часа пополудни она перешла в иную жизнь. 
Вечером она уже лежала, утопая в море цветов, с ребенком в руках, в часовне Александровского дворца»

В день похорон Великой княгини Александры в Петропавловском соборе столицы на город опустилась почти осенняя мгла. Моросил мелкий, противный дождь. Ни один луч солнца не мог пробиться сквозь свинец, тяжелых обложивших небо туч. Первым ком земли на крышку гроба безвременно умолкшего гатчинского соловушки бросил ее отец – император Николай Павлович, сквозь безудержные рыдания едва прошептавший: «С Богом!» 

Камея: портрет великой княжны Александры Николаевны

По воспоминаниям брата Александры Николаевны, великого князя Константина, того самого, влюбленного до безумия в музыку, море и корабли Кост́и, «со смертью милой несравненной Адини в семье нашей навсегда померк солнечный луч, согревавший нас всех невольно, мягко, не напоказ... И отец и мать после смерти ее ничем не могли утешиться, хотя неустанно возносили молитвы Богу за то, что мы, оставшиеся, – рядом с ними». 

Государыня-мать, сломленная столь тяжким ударом судьбы, измученная не проходящею смертельною тоскою металась с одного европейского курорта на другой, но так и не смогла найти лекарства от разрывающей сердце и Душу боли. Государь-отец находил утешение только в молитве и в сознании того, «что такова Воля Господа нашего, рядом с которым Ей, призванной, несомненно, лучше» . 

СПб, Пушкин - Александровский парк, павильон Шапель, статуя вел. княгини Александры Николаевны

Вне всякого сомнения, смерть любимой дочери и неудачи Крымской войны – вот те два основных удара, которые сильно сократили жизнь Императора Николая Павловича. Пустота, которую он ощущал после безвременного ухода любимого дитяти, разумеется, тщательно скрывалась им в его гордом и мужественном сердце, которое многие безосновательно называли – холодным. Что ж, беспристрастная Клио – Муза истории - естественно, имеет право на несколько холодные оттенки своих оценок. Здесь же, на этих маленьких страницах, в эскизе, наброске, судьбы и биографии, вовсе нет места для спора о смещении привычных акцентов в восприятии отдельных ее страниц.. Тем более, что рыдающим и бьющимся головою о стену после смерти любимой дочери Императора Российского не видел никто!

Но доподлинно известно одно - после 1844 года Государь Император Николай Павлович почти что не посещал оперных спектаклей и домашних концертов.

И в Гатчину, место прежних семейных сборов, заповеданное, завещанное предками имение, осененное звуком незабвенного голоса, и тщательно лелеемой в памяти неутешных сердец тенью, неутешная Царственная Семья приезжала крайне редко, вопреки всем традициям и требованиям этикета Двора.
В 1845 году Карл Брюллов написал посмертный портрет Александры Николаевны, изобразив Великую княгиню в образе ее святой покровительницы - царицы Александры.

К.Брюллов. Св. царица Александра, возносящаяся на небо. Портрет-икона вел. кн. Александры Николаевны. 1845. 

Г.Виклес. Вид открытой капеллы в Александровском парке Царского Села, воздвигнутой согласно замыслу Николая I в 1845 году в память вл.кн. Александры Николаевны 

Неизвестный художник. Мраморная скамейка по проекту И.Штакеншнейдера с бюстом вел. кн. Александры Николаевны, работы И.Витали в петергофском парке Александрия. 1845. Акварель, гуашь. Государственный музей-заповедник «Петергоф»

Скамья -памятник Великой княгини Александре Николаевны

Рисунки Великой княжны Александры Николаевны 

Автопортрет великой княжны Александры Николаевны. 1836

Папка для рисунков великой княжны Александры Николаевны

Великая княжна Александра Николаевна. Спальня императора Александра I в Большом Царскосельском дворце. 1830-е

Великая княжна Александра Николаевна. Архитектурная композиция. Учебный рисунок. 1832

Великая княжна Александра Николаевна. Детская комната с домиком. 1836

Великая княжна Александра Николаевна. Комната. 1838

Великая княжна Александра Николаевна. Интерьер с рыцарями. 1837

Письмо великой княжны Алесандры Николаевны отцу от 12 сентября 1842. Автограф

http://s-makarenko.narod.ru/articles8.html                         

http://ru.wikipedia.org/wiki

http://ru-oldrussia.livejournal.com     

http://rostislava.livejournal.com/10036.html                                                                         

http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/5505.php

********************

Серия сообщений " ***Николай I и его близкие":
Часть 1 - Сладкая месть великой княгини Александры Иосифовны (Мария Стюарт).
Часть 2 - Великий князь Константин Николаевич
...
Часть 45 - Семья Николая I в воспоминаниях М.А. Паткуль
Часть 46 - Великая княжна Александра Николаевна. "Соловей гатчинских рощ" (Очерк из цикла "Царский альбом") Часть 1.
Часть 47 - Великая княжна Александра Николаевна "Соловей гатчинских рощ" (Очерк из цикла "Царский альбом") Часть 2.