Конституция обычно делит полномочия (я буду простую модель описывать) – вот это компетенция Федерации, вот это все остальное компетенция субъектов Федерации. И власти формируются независимым народом, потому что народ является носителем суверенитета, он часть полномочий отдает федеральной власти, часть полномочий отдает региональной. Они довольно автономны, у них у каждой своя область действий, у них свой бюджет, свой парламент, своя исполнительная власть. И когда они сталкиваются, чаще всего, чья компетенция, кто куда заехал, начинает решать вопрос суд.
Я спрашиваю студентов: «Какой закон важнее: федеральный или региональный?» Сразу отвечают: «Федеральный». Это на подсознании. Но для Федерации вопрос не корректный. Каждый закон главный в своей области. Они вообще не могут пересекаться. Там если нет совместной компетенции (у нас есть, это отдельная уже деталь). И понятно, что в такой ситуации федеральная власть не может назначать, снимать, определять государственную власть в субъектах, поскольку это совершенно автономная часть.
А мы видим другое. И я могу сказать, что, более того, граждане, если их спросить, они будут говорить, что это правильно. Могу привести простой пример. Предположим, происходит прямая линия. Выходит бабушка из какого-нибудь села и говорит: «Вот, так и так, президент, водопровода нет. Надо провести водопровод». Давайте представим, что президент, в строгом соответствии с Конституцией скажет, что местное самоуправление не входит в систему органов государственной власти, и «Я не имею права давать команды местному самоуправлению.
У вас есть свой бюджет, свои депутаты и т.д. и т.п., вот, и решайте. Мы скажем: «Это что за президент? Президент не настоящий».
Царь не настоящий! Он мэру приказать не может! Нам зачем такой? Если мы посмотрим от бабушки из этого поселка до рафинированной интеллигенции, которая непрерывно пишет президенту письма по любому поводу, мы требуем, чтобы президент был диктатором.
Нет, а мы должны говорить: «Как это так может быть, чтобы наш выбор зависел от президента? Это мы выбираем губернатора, это наше решение. И мы берем того, кого считаем достойным». Либо мы дети малые, мы ничего не можем? Так вот мы видим, что федерация у нас практически не реализуется. Мы постоянно возвращаемся к построению унитарного государства, вертикаль. Конституция построена на горизонталях, а мы хотим строить вертикали. И вот это, конечно, одно из самых кричащих противоречий, которое мы видим сейчас.
Вот история. Два губернатора подали в отставку. Во-первых, я считаю, что каждый губернатор, который подает в отставку, он покрывает себя несмываемым позором. Он получил мандат из руки народа, он взял его, выбросил и ушел. И все, о тебе нечего говорить, ты человек, который неприлично себя повел. Все, забыли про этого губернатора. Этот человек должен быть вычеркнут из политической жизни. Я понимаю – да, здоровье подвело, я понимаю – народ стоит у стен и требует отставки, либо там какое-то супер высокое назначение. Но ты взялся, обязался 5 лет отработать – отработай, от звонка и до звонка.
И вторая вещь. Причем здесь, вообще говоря, федеральная власть? У вас есть парламент, у вас должен был возникнуть в этой ситуации исполняющий обязанности в соответствии с вашим уставом, как было, когда у нас уходил губернатор Валентина Ивановна, и исполняющим обязанности Александр Дмитриевич Беглов (его не назначал президент) возник в соответствии с уставом. И дальше местная власть выбирает своего губернатора.
Более того, в Конституции записано, что государственную власть субъектов Федерации осуществляют образуемые ими органы государственной власти. Это записано впрямую. Но мы все равно: «Как этот так? Президент должен иметь возможность снять, мы так считаем».
Мы берем любое место, нашу любую научную инстанцию, где несменяемые вожди всегда существовали. Культурную инстанцию. И мы вдруг видим, что наша культура – она достаточно тоталитарна, и она подразумевает несменяемого непогрешимого вождя. И с этой культурой, которую мы получаем в песочнице, мы приходим потом во власть. И говорим: «Это власть нас формирует». Это вопрос курицы и яйца. Вдруг выясняется, что мы меняем людей, они приходят, и они по-другому не умеют. Они снова начинают строить ровно такую же машину.
Более того, я же сам помню, полномочным представителем работал. С чем приходят письма президенту? В подъезде крыша прохудилась, с соседями проблема. И если ты скажешь, что это не наша компетенция, особенно, если ты скажешь, что надо идти в суд – это воспринимается как оскорбление. Мы пришли к вождю, вождь должен решить нашу проблему. Вот этот менталитет, он, конечно, очень сильно противоречит Конституции, с этим проблемы.
Я могу приводить колоссальное количество примеров, где никто никому не выворачивает руки. Вот эта классическая история, когда Союз театральных деятелей избирает своего руководителя Калягина на пятый пятилетний срок. Занавес, товарищи!
Смог вырасти Юрский при Товстоногове? Вот вам четкий пример. Как только Юрский захотел ставить пьесы, так он стал в театре персоной нон грата. Если что-то становится бессменной вотчиной одного, то другому уже не вырасти. Он будет уничтожен. Вот вам пример.
Одна есть проблема: человек не вечен. Вот пока, вы «хорошо работаете» 30 лет, при этом вы затопчите 3-4 человека, которые могли бы оказаться еще лучше. Если только у начальника есть шанс сидеть сколь угодно долго, он начинает играть в хозяина горы. На уровне интуиции он начинает удалять, подавлять любого претендента, который мог бы занять его место. Это естественная биологическая штука. Это происходит в любой стае приматов. Вы должны постоянно подавлять любого лидера, претендующего на ваше место. И если вы знаете, а культура как раз и заключается в том, чтобы контролировать агрессию и контролировать вот эти вещи по строительству несменяемых вождей, что через два срока вам надо уходить или с определенного возраста, вы начинаете понимать, что вам надо преемника готовить. У вас совершенно другой взгляд на вещи начинает работать.
И надо сказать, я всегда привожу пример этот: Альберт Энштейн покинул заведование кафедрой в Принстоне в 65 лет, оставшись профессором. Потому что такое правило – никаких административных должностей старше определенного возраста. Но меняются взгляды, меняются подходы, и должны входить новые поколения, из них должны вырастать свои лидеры. В результате, если какое-то поколение село и никого не пускает, то целое поколение оказывается потерянным. Либо оно начинает пытаться взрывать систему. У него другого выхода нет, чтобы пробиться, кроме как взять и взорвать систему.
То есть по существу подобная консервация ведет к тому, что либо дело умирает вместе с основателем, потому что он не подготовил: умер и никого нет. Либо следующее поколение взрывает ту систему, которую вы строите. То есть во всех случаях это ведет к краху.
Федерализм надо строить независимо от того, что будет в 24-ом году. А зачем вся эта сложность в построении управленческой системы? Что там? Построил вертикаль, команды раздала и так далее. Дело в том, что чем сложнее страна, чем она разнообразнее, тем более сложной должна быть система управления. Федерализм, возможность решать что-то на месте – это учет разнообразия. Если вы подавляете разнообразие ради унификации страны, вы лишаете страну шансов на развитие. Источником развития всегда является разнообразие.
И никто не знает, что именно дальше выстрелит – то ли это направление, то ли другое. То вдруг компьютерщики прорвутся, то искусственный интеллект. Вот это нарастание разнообразия, оно и требует такой разветвленной системы управления. Для этого люди строят фактически трехэтажную систему в личной власти: федеральная гос. власть, региональная гос. власть и местное самоуправление, которое является властью, но не является государственной властью. Только для того, чтобы учесть все это разнообразие, чтобы люди чувствовали себя включенными, и что они могут влиять на ситуацию.
Если мы зрители в этом театре, где все решается в одной точке, то, в конце концов, люди перестают быть включенными, они перестают тянуть повозку под названием Страна. Они чувствуют себя здесь пассажирами. И эта Страна начинает останавливаться.
Теперь по поводу транзита. Конечно, политологам нужно строить невероятно сложные конструкции из пустых консервных банок для того, чтобы их продать зрителю. А давайте мы с Белоруссией объединимся, чтобы продлиться, а давайте мы там парламентскую республику создадим.
Этим политтехнологи скорее занимаются. Их задача убедить граждан принять то, что будет принято на политическом уровне. На самом же деле все гораздо проще. Если поставить задачу пройти 24-ый год, достаточно просто отменить статью про два срока и больше ничего не делать. Это довольно легко. Это элементарно.
Конечно, это поправка к Конституции, которая причем не находится в защищенных статьях. Две трети голосов одной палаты, две трети голосов другой палаты и ратификация в двух третях парламента. Все. Это можно сделать за неделю, в принципе.
Либо второй вариант, еще более решительный, который, например, всегда использует наш сосед, которого мы очень любим и уважаем, я имею ввиду, использовал Назарбаев. Он просто проводил референдумы. И вам целая группа юристов объяснит, что это прямое волеизъявление граждан, и оно существенней всего остального. В Конституции записано, что народ осуществляет свою власть либо непосредственно путем референдума, либо через своих представителей.
Ну, все – провели референдум, продлили срок полномочий еще на шесть лет и прекрасно разошлись. Это, конечно, более жесткая вещь, выходящая за пределы в таком уж прямом смысле, но обоснователи найдутся.
Могу сказать, что роль первых президентов громадна. Вот, например, Джордж Вашингтон, первый президент, заложил традицию – взял и ушел. Такого требования не было в Конституции, он мог оставаться сколько угодно, но он сказал - нет. И после этого, это стало традицией, и народ уважал эту традицию. Очень долго, практически сотню лет, до тех пор, пока ее не сломал народ. А народ избрал Франклина Делано Рузвельта на третий срок, а потом на четвертый. Он сразу и скончался. После чего уже элита сказала: «Нет, это не пойдет!» И приняла поправку в Конституцию. 20 век, после войны уже, что только два раза можно избираться. Очень четко. Два раза можно избраться. Все, точка. И теперь это стало конституционной нормой. И я думаю, что она будет стоять насмерть.
Поэтому вопрос, какие традиции мы закладываем на первых десятилетиях Конституции, он конечно, очень существенный. Пока нас опять тянет в привычную нам вертикаль военно-командную с несменяемым непогрешимым царем-батюшкой и, в общем, по большом счету, гражданам эта система понятна. Остальным системам надо учиться, они гораздо более трудные.
На самом деле, в парламентскую республику мы превратились бы давно, и более того, мы же уже прожили 4 года при парламентской республике. И это бы вообще решило проблему сроков. В парламентской республике премьер-министром можно быть сколько угодно долго. Проблемка только одна: мы же не можем отличаться, быть не такими как Америка. Ну, есть же в Америке президент, значит, и нам тоже хочется носить гордое имя президент.
Я один сюжет хотел бы проговорить еще раз, чтобы услышали все по поводу того, когда мы попробовали 4 года парламентской республики. Вот, времена, когда президент чисто номинальный, церемониальные функции, рассказ о том, куда мы должны идти, но ничего не решает. Полновластный премьер-министр, опирающийся на парламентское большинство правящей партии. Вот, это и есть парламентская республика. При этом у премьер-министра нет никаких ограничений по срокам – он сколько раз будет выигрывать, столько раз будет продолжаться. Это при президенте Медведеве. Я всегда спрашиваю: «Вам понравилась такая парламентская республика?» Единственное, все бы тогда министры имели депутатский значок, неприкосновенность. Улюкаев бы очень это поддержал.
При этом все говорят: «Нет, но тогда же все будет по-другому». Я спрашиваю: «Почему это будет по-другому? Вот так ровно и будет, просто выборы будут только одни, в парламент. Граждане вообще лишатся права избирать президента напрямую. Интересов избирателей здесь нет. Это может быть в интересах каких-то московских элит, которые надеются на чудо.» Вот этот механизм, вот, он и отработал, ничего не изменилось. Мы по-прежнему сразу задаем вопрос: «А где у нас вождь?» Определяемся: вождь сидит здесь, поэтому к президенту нет уже смысла ни ходить, ни писать. Вот сюда надо все вопросы обращать.
Поэтому я не вижу никаких принципиальных изменений в сторону лучшего, если мы просто поменяем республику, тем более что, еще подчеркну – парламентские республики существуют и работают эффективно в исключительно очень политически продвинутых нациях, которые уже имеют защиту свободы слова, свободу прессы, это уже вошло в плоть и кровь. И они умеют договариваться между собой, между партиями. Как только этого не происходит, так парламентские республики приходят либо в хаос полный, как Италия – каждый год правительство меняется практически, либо оно свалится в тоталитаризм, как произошло с Германией. Парламентская республика – пришел Гитлер.
Как Путин страдал, когда он сидел премьер-министром, а рядом сидел какой-то президент. Было видно. Я наблюдал, когда его показывали на совещаниях. Я просто смотрел на чисто невербальные сигналы. Он смотрел вверх со скучающим видом, он смотрел туда со скучающим видом. Вот, ему было крайне неприятно, что он сидит, а Медведев демонстрирует себя президентом. Вариант Медведева – вот вам парламентская республика в чистом виде. Президент, который ничего не решает, только церемониальный президент. Полностью полновластный премьер-министр правительства, опирающийся на парламентское большинство. Но Медведев не умеет. Человек прошел политическую школу, но политика ему не дается. Он не в состоянии играть президента.
Человек, находящийся на этом уровне считает, что он готов еще раз возглавить страну. Он действительно об этом думает. Медведев запомнился фразой «Свобода лучше, чем несвобода». А несвобода – это хуже, чем свобода. Следующий президент – конечно, ему хочется им быть. Поэтому комизм произрастает из того, что человек хочет демонстрировать себя как великого политического деятеля, а реально, конечно, это абсолютно не получается. Вот, несоответствие амбиций и реальных возможностей приводит к комическому результату.
Вот это тот самый вопрос: если вы считаете, что вы хотите оставаться сколь угодно долго, то ни один серьезный соперник не должен появиться на горизонте. Кресло премьер-министра будут занимать люди принципиально непригодные для того, чтобы быть лидерами. Либо, как всегда бывает в этих условиях, когда человек демонстрирует, что он покорен, что он свой, что он выполнит любую волю. И это мы однократно проходили, а внутри кипит огромный объем страстей, что вот я приду, я вам покажу. То есть товарищ Сталин, который всех передавил, до последнего конкурента. А сначала казался такой серой мышкой, которая всегда где-то во втором ряду, всегда с кем-то блокируется, ведет себя скромно и тихо. Ну, и вот они решили поставить человека в какой-то момент, который всех устраивает. И понятно, чем это заканчивается.
Поэтому бывает вот такой сбой в результате, но он ничего хорошего не несет. Вот это вот проблема. Конечно, лучше всего, когда все это происходит в открытой политической борьбе, потому что открытая политическая борьба –это и есть институциональное оформление всех тех процессов битвы за власть, которые происходят иначе либо подковерным, либо кровавым способом. А здесь все, как в боксе – это можно, это нельзя. Все равно понятно, кто победил. Никто же не достанет пистолет в процессе бокса и не пристрелит соперника. Потому что правила. Так вот и есть в политической борьбе.
Вспомним 10 поправок американской Конституции (Билль о правах). Первая, самая знаменитая поправка начинается с того, что конгресс не имеет права издавать ни одного закона, устанавливающего обязательную религию, либо запрещающий вероисповедание какой бы то ни было религии, ограничивающих свободу слова и свободу мирно и без оружия собираться и передавать петиции правительству. То есть свобода совести, свобода слова и свобода собраний – это первые три позиции, которые фиксируются в первой поправке.
Вообще, многие люди считают, что любое общество в максимальной степени защищено от повторений тоталитаризма и всего остального, если оно категорически возражает и отстаивает свободу слова и дает отпор любым попыткам ее ограничить. Свобода слова является залогом. Если только она исчезает, тогда уже дальше не на что опираться. Это последний оплот.
Жизни людей в политике постоянно колеблются между надеждами и разочарованиями. В чем колоссальная задача, например, выборов, прихода новых лиц? У людей возникает надежда, они начинают больше двигаться, что-то делать, и действительно – что-то получается. Если посмотрим сейчас – ситуацию многие характеризуют, как застойную, привычную для нас во времена брежневские. С одной стороны, ничего не происходит такого уж совсем глобального. Но не происходит ни в хорошем, ни в плохом смысле. Все разговоры про рывок, про то, как мы сейчас ускоримся – это как мы «с понедельника новую жизнь начнем». А собственно, почему, а где, а кто это будет делать?
Нацпроекты это красивая вывеска, бюрократический восторг. Но экономика-то определяется не нацпроектами, а тем, что делает каждый предприниматель, каждое предприятия у себя на рынке, в конкретном городе. Они инвестируют или деньги на запад перекидывают? Они покупают товары, берут кредит или экономят на всем, опасаясь черного дня? И вот эти человеческие решения определяют – вы ускоряетесь или сворачиваетесь. Поэтому здесь наступает ощущение, что «ну сколько лет уже идет…», понятно, что чуда не бывает. А ожидание чуда есть одна из слабостей русского народа.
Поэтому я могу сказать, что, конечно, рейтинги будут падать объективно. Чем дольше вы находитесь у власти, тем тяжелее вам удерживать рейтинг. Если вы человек более-менее стандартный – у вас будет один пик рейтинга, если вы человек талантливый – у вас будет два пика, если вы гений – у вас будет три больших пика. Но дальше вы не продержитесь, всё равно будет падение.
Что касается размера рейтинга президента – это не оценка его реальной деятельности, потому что мало кто понимает, что там происходит. У нас это рейтинг надежды, надёжа-царь, который должен, в конце концов, помочь, решить. И если падает рейтинг президента, падает последняя традиционная самодержавная надежда – после этого начинается хаос. Поэтому то, что рейтинг пока такой, говорит о том, что надежды еще не закончились. Но реальная оценка – если послушать, что они говорят про цены, про политику, про пенсии – конечно, гораздо более жесткая.
У нас в голове ложатся совершенно противоречивые вещи: с одной стороны, мы хотим, чтобы сохранился Советский Союз, дружба народов, все здесь вместе; а с другой – мы не хотим видеть представителей других республик близко у себя, чтобы они там сидели и сюда не приезжали. Одно из двух: либо Советский Союз, и тогда все сюда в гости; либо изоляция и тогда разделение. Но у них в голове живут обе ситуации, и очень часто, если посмотреть: вот в этом ящичке лежит тезис, а в этом – антитезис. И анализатор, который скажет: «Слушайте, у меня же в голове противоречие!» — он напрочь отсутствует. Что положили в разные ящики, то там так и лежит, и в зависимости от ситуации достается.
Да, с одной стороны, поддержка, как я говорил – последняя надежда. А с другой стороны – там симпатии, а тут совершенно другое. Надеяться можно и на то, что не вызывает симпатии, такое тоже можно представить себе.
Я всегда говорил, что страна не может быть более демократичной и продвинутой по сравнению с ее образованным классом. Товарищи интеллигенция, посмотрите, что у вас творится! На выборах, в партиях, культурных учреждениях по пять сроков все сидят, до полного выпадания из здравого смысла. А потом будете рассказывать, как в других местах всё должно меняться, обновляться. Вы попробуйте с себя начать, образованный класс. Вот ректор – 80 лет. Уходить никуда не хочет. После встречи с президентом решили срочно внести изменения в закон. А какова картина? Исходно, во времена, когда мы уже наелись застоя, были горячие головы и большие ожидания – внесли в закон, в трудовой кодекс утверждение, что назначать можно не старше 65 лет. Выборность ректора, точнее, может быть до 65 лет, а дальше уже никак. Тут возникла идея: два у нас достояния, им особый закон, и как «привилегия» — ректоры не будут избираться в МГУ и СПбГУ, а будут назначаться президентом. Это рассматривается, почему-то, как привилегия. Для ученых это, по-моему, в некотором смысле оскорбление. Там же было приписано, что когда последний срок кончился после 65, можно еще на два срока продлевать указом президента. Но уже всё выбрал ректор МГУ тиСадовничий, а уходить всё равно не хочется.
Если вышли эти сроки работы и не на кого оставить, значит, вы плохо работаете, вы не подготовили смену. Я вспоминаю беседу в прямом эфире телевидения в 2012 году: мы сидели с Георгием Сергеевичем Полтавченко, это были выборы президента, и он начал стандартную песню о том, что больше вообще никого нет, кроме Путина выбирать некого. Я ему говорю: «Понимаете, Георгий Сергеевич, что вы говорите? Вот есть Ельцин и его команда, гениальные кадровики – всю страну перекопали и нашли единственно возможного. Вот есть Путин и его команда, кадровики так себе, никого найти не могут». Он, конечно, сильно пытался придумать что-нибудь, что он имел в виду.
Я вообще считаю, что любые разговоры о том, что никого нет, проходят по части русофобии. Это означает, что вы собственный народ считаете за кого? У всех есть, а у вас нет. Как так может быть? Значит, вы свой народ оцениваете, как совершенно непригодный. И люди даже не понимаю, что они горят, у них в голове это не укладывается. Это и есть чистая русофобия. При этом смотрите, какая картина: вот Эйнштейн, видимо он бы недостаточно незаменимый, поэтому в 65 лет – я всегда это рассказываю – покинул должность заведующего лабораторией в Принстоне, в США. Потому что есть закон и ни для кого не делается исключение.
Какое администрирование, когда ему за 80 уже? Более того, мы должны понимать, что есть закон природы, смена поколений. И вы должны это делать вовремя, иначе следующее поколение, которому не дали дороги, просто оказывается никаким. Вымирает, так и не получив возможность проявить себя, потому что предыдущие поколения сидят намертво вцепившись, по 30 лет. Ну что это такое? Ребята, покажите пример президенту — два срока по пять, и меняйтесь.
Вообще-то говоря, во всем мире университет – это всегда самоуправляемая корпорация, ученые самоуправляются. Если они не могут самоуправляться – то кто будет тогда вообще? А в-вторых, как может государство ими управлять, они же ничего не понимают в том, о чем говорят ученые? Например, вы придите и послушайте математиков и физиков. Я работал в Математическом институте, в Государственном Арктическом институте, мое образование – физико-математические науки. Да вы ничего не поймете в том, что они говорят, и будете вынуждены принимать решения, глядя на глаза и то, кто более убедительно звучит. А очень часто убедительно звучат полные шарлатаны.
Поэтому везде самоуправление. Кто такой декан или ректор? Это не администратор в чистом виде, это первый среди равных, ученый, которому поручили организацию на время, один из. Например, я, как декан – преподаю, у меня обязательно нагрузка. И у ректора должна быть нагрузка. Вы выполнили свою организационную функцию пару сроков – дайте другому. Это нормально. Вернитесь к своей научной работе, это будет счастье, что вы снова можете поработать.
Но наша иерархическая система, которая уважает только кресло, психологически: если я опустился на одно кресло ниже – это мое поражение, логика стаи обезьян, где важно, какое место в иерархии вы занимаете. Тогда конечно, надо сопротивляться до последнего. Результат понятен: потом человек все равно уходит из жизни и в этот момент выясняется, что никого нет, и сажают первого попавшегося. И в результате начинается постепенная, шаг за шагом, деградация случайного выбора.
Вот это мы наблюдаем. Студенты говоря — верните выборы! И это правильно. Академия Наук говорит – верните выборы в университеты. А как иначе? Это и есть движение, это и есть изменение. Потому что по большому счету движение в мире происходит только со сменой поколений, как минимум, политических. Поэтому два срока по 4 – вот у вас тактовая частота 8 лет, как у американцев. А если у вас сроки по 20 лет – значит, и изменения будут происходить с тактовой частотой в 20 лет. Так вы и не будете успевать, потому что люди не меняются, они уверены, что как они думают – так и правильно. И как делали в предыдущие годы – так и делаем. Что мы сейчас и наблюдаем. Поэтому президент РАН тоже за это выступил. Давайте попробуем, начнем с того, что нужно фактически возвращать выборность в наши высшие учебные заведения, развивать их гораздо большую автономию.
мы сейчас переживаем эпоху реставрации, говорим, что надо делать всё так, как было в Советском Союзе. Всё же было хорошо! Только никто не заедается вопросом: а почему же он развалился, почему оказался не в состоянии выиграть экономическое соревнование? Принесли инструкции: всё, как было об общении с иностранцами в Советском Союзе. Пообщался с иностранцем – напиши бумагу в Первый отдел, доложи, что было, какие разговоры и так далее.
Просто так встречаться с иностранцами, без санкции руководства – нельзя. Если вы хотите встретиться – пожалуйста, санкция руководства; встречаться не меньше двоих; не встречаться в нерабочей обстановке. А иностранцы, приезжающие на территорию, подведомственную Министерству образования (не обороны!) — должны сдать фотоаппараты, телефоны, средства GPS, любые электронные приборы. Такое ощущение, что они приехали на ядерный полигон. Тогда встает вопрос: вы чего хотите? Сделать здесь абсолютно закрытую зону? Тогда понятно, что наука развиваться не может, наука развивается только в свободном обмене идей. Это сказали академики в своем постановлении. Мы не можем изолированно развиваться, мы никогда не могли этого делать, всегда нужен был приток идей, технологий с той стороны. Даже в советское время.
И второй момент, конечно полная шизофрения развивается, когда часть заведения говорит: «Товарищи! Интернационализация нашего образования – иностранцев приглашаем, студентов на обучение, преподавателей, увеличиваем количество контактов». Вторая сторона говорит: «Стоп! Изоляция! По двое не собираться, с иностранцами не общаться». Подход такой: лучше вообще я этих иностранцев видеть н е буду, чтобы не создавать себе проблемы. Не буду общаться ни с преподавателями, ни со студентами, зачем мне тот головняк, когда у меня сразу тут сбоку появляется вопрос сроков, когда мы видим, как ученые отправляются в тундру по широкой дороге, поскольку делали то, что считали нормальным и открытым, а тут приходят люди и говорят: «Не-не-не!»
Всегда в жизни будут находиться в противоречии два принципа: свобода и безопасность. Они противоречат друг другу. Хотите абсолютной безопасности: всех сразу сажаем по одиночным камерам, включая надзирателя, который уходит на вечер в такую камеру. Полная тишина, никто не ворует, никого не убивают. Только непонятно, кто вас кормить будет. Хотите жить и развиваться – нужен какой-то объём свободы, чтобы люди могли работать, строить, делать, желать.
И вот этот оптимум должен искаться, он всегда будет искаться в конфликте между представителями тех, кто желает свободы – а наука это одна из таких структур, и представителями силового блока, которые хотят больше безопасности и контроля. Эта борьба никогда не остановится и у нас она, к сожалению, заканчивается тем, что мы закручиваем гайки в крайнее положение, а потом наступает славный застой и ничего не происходит. А те, кто хотят сделать что-то не так, что-то новое – почему-то покупают билет и куда-то исчезают.
Можно никого не слушать и считать, что можно принимать решения, игнорируя науку, мнения экспертов. Тогда не удивляйтесь, что ваша политическая и экономическая конструкция в какой-то момент начнет а) драматически отставать от мира, а потом просто завалится, как произошло с Советским Союзом. Потому что мы понимаем – в мире идет компьютерная революция, а старцы Политбюро ставят задачу догнать и перегнать Америку по производству цемента, выплавке чугуна и стали. Стали у вас вагон! Только у вас компьютеров нет. И что вы будете делать дальше, победители в гонке по стали?
По материалам выступлений на Эхо Москвы подготовил В. Лебедев
