Цитата сообщения гельб ГЛАВНАЯ ПСИХБОЛЬНИЦА СТРАНЫ (КАЩЕНКО)

Жизнь в провинциальной психбольнице

Ночной пожар в психбольнице под Дмитровом унёс жизни 38 её пациентов. Интерес к этим учреждениям проявляется у властей и почтенной публики только после таких трагедий. И быстро забывается: в отличие от детей или людей с редкими типами болезней, постояльцы дурдомов не интересуют никого. Репортаж – как живёт сельская психбольница в Рузском районе.

Этот репортаж был написан для первой версии журнала «Русская Жизнь» (бумажный журнал) ещё в 2008 году. С тех пор я видел несколько подобных психбольниц Подмосковья (последний раз зимой 2012/13 в Яхроме), за эти 5 лет в них ничего не изменилось. В каких-то – даже стало хуже (в основном, ухудшилось питание и исчезли дорогие препараты – родственники больных теперь сами достают их). Отечественная традиция изначально записывает психбольных на самое дно русского ада, а это означает, что они лишены заботы по «этическим», а не только финансовым или надзорным причинам. Эти люди автоматически выпадают из социума.

Тем не менее, около 70% пациентов таких лечебниц способны возвратиться к нормальной жизни. Многое зависит от персонала психбольниц – даже при скудном финансировании и заброшенности, наплевательстве Минздрава и благотворительных организаций, кое-где в них формируется социум, который оказывается нравственнее здоровее, чем окружающее их «нормальное общество».

Павел Пряников

+++

Сразу после новогодних каникул в магазинах Рузского района Подмосковья начались перебои со стеклоочистителем «Максимка». По-видимому, власти дали людям спокойно встретить праздник, а потом начали изымать из продажи этот недорогой напиток. Борис Аркадьевич Факторович, заместитель главного врача психиатрической больницы № 4 в селе Покровское, сразу заметил дефицит дешёвой спиртосодержащей продукции: «С алкогольными психозами к нам стало меньше народу поступать».

Борис Аркадьевич берёт палочку и, хромая, выходит на крыльцо. Вокруг кипит жизнь: пациенты в телогрейках и полосатых штанах очищают дорожки ото льда, копошатся вокруг стеклянных теплиц, туда-сюда носят бревна. Трудятся в основном как раз алкоголики — это входит в их программу излечения, а погруженные в себя шизофреники сидят на лавочках и курят. Замглавврача смотрит на тружеников с отеческим умилением. «Конечно, они для меня как дети», — словно угадывает он мои мысли.

«Зря вы к нам сейчас приехали, тут летом хорошо — графы Шереметьевы знали, где усадьбу ставить», — палкой он указывает на восемь корпусов больницы и сообщает, что через три месяца здесь начнется буйное цветение растительности и птичьи трели.

А пока среди старых, ещё барских, темных лип и дубов единственные яркие пятна — сами корпуса больницы. В желтых одноэтажных домах лечатся алкоголики мужского пола, в розовом — женское отделение, для пациенток со всеми диагнозами, а в белых, с голубой полосой строениях — разместились прочие больные-мужчины.



Психиатрическая клиника № 4 принимает людей из трех подмосковных районов — Рузского, Истринского и Можайского; год от года число коек растёт. «В пятидесятые годы все начиналось со ста с небольшим мест, в восьмидесятые их стало триста сорок, сейчас — четыреста шестьдесят», — рассказывает Борис Аркадьевич. Рост числа пациентов он объясняет развитием алкоголизации общества. «Тех же шизофреников как было тридцать человек на десять тысяч населения, так столько и осталось. А с алкоголиками — настоящая трагедия! Мы наблюдаем лавинообразный рост алкогольных психозов! Но и это полбеды. А беда — это новый закон о психиатрии, в котором написано, что такие больные могут быть помещены в клинику лишь добровольно. Сегодня его привезли в смирительной рубашке, а через три дня он говорит, что выздоровел, и со спокойной душой уходит отсюда», — Борис Аркадьевич приподнимается со стула и выглядывает в окно, словно хочет убедиться, не успел ли кто из подметающих дорожки бросить работу и отправиться в ближайший винный магазин.

Психбольница сегодня превратилась в бесплатный пункт снятия похмельного синдрома, — говорит врач с неподдельной горечью. Еще Борис Аркадьевич страдает от того, что психиатрические клиники перестали числиться режимными объектами. С их территории может спокойно уйти не только снявший приступы белой горячки алкоголик, но и шизофреник. На входе в больницу стоит будка, в которой смотрят телевизор два охранника из ЧОПа. Их задача, согласно договору, только следить за сохранностью имущества клиники. А за поведением больных — пусть смотрит врач. Борис Аркадьевич замечает: «На все про все — здесь только я, медсестра и санитарка. Но женщинам уже за шестьдесят, за ними самими уход требуется». Самому Борису Аркадиевичу – 76 лет. Три престарелых медицинских работника в одну смену на 460 пациентов.

II.

Впрочем, шизофреники не бегут отсюда, как алкоголики — наоборот, им тут так нравится, что, как уверяет врач, многие не хотят отсюда уходить и после излечения. «Им просто некуда и не к кому идти, кто-то понимает, что обстоятельства сегодняшней жизни могут спровоцировать новый приступ болезни, — поясняет Борис Аркадьевич. — А чем им тут плохо? Питание у нас на 70 рублей в день, чистое бельё, культурная программа. Посильный труд, столярная мастерская, опять же — свои овощи и мясо! С ними уже не 70 рублей, а целых 150 на день получается! Половина России так не живет!» — с этими словами он вверяет меня заботам медсестры Людмилы Константиновны Федорцевой. И мы с ней отправляемся осматривать хозяйство психбольницы.

Главная гордость Покровской больницы — собственный свинарник. По пути туда Людмила Константиновна рассказывает о местных системах жизнеобеспечения: «Вот слева наша овощная плантация. Картошка и другие корнеплоды, кабачки и зелень, горох и капуста — всё своё! Больным очень нравится тут работать, в огородники в очередь записываются!» Справа — котельная и куча угля, тонн на сто. «В котельной в основном работают олигофрены, они самые сильные физически», — рассказывает медсестра. Однако там могут найти себе применение и шизофреники: «Лежал у нас однажды кандидат наук — уж не знаю, откуда в наших местах такие. Так вот, он придумал из угольного шлака кирпичи делать, ну как их правильно… шлакоблоки! Пятый год теперь себя сами обеспечиваем бесплатным стройматериалом».



Из этих шлакоблоков и сделан больничный свинарник. Олигофрену, алкоголику или шизофренику сюда вход заказан. Тут трудится совсем другой контингент: «„Святые“ работают. Ну, мы их так называем, — виновато улыбается Людмила Константиновна, — С живым существом не всякий ведь справится». После наводящих вопросов выясняется, что «святые» — это бродяги, добровольно сдающиеся в психбольницу с целью отъесться, отоспаться, укрыться от морозов. Ну и подлечиться немного. «Они в основном по церквям ходят, милостыню просят. Такой у них склад души — незлобливый и детский даже какой-то. Наверное, животные их за это и любят», — поясняет медсестра, поглаживая свиноматку на сносях. Сейчас один такой «святой» уже выписался с наступлением весны, и пока, до поступления очередного пациента с тонкой организацией души, место скотника занимает шизофреник Саша.

Саша деловито ведет меня по свинарнику, и все сорок свиней, завидев его, начинают хором похрюкивать. «Это я комбикорм запарил, они и почувствовали», — как-то вдруг сникнув, говорит он. Саша оглядывается по сторонам, подходит ко мне вплотную и заговорщически шепчет: «Первое — охранники за десять рублей водят Бонифация из нашей палаты купаться на пруд. Бонифаций — морж, охранники следят, чтобы не утонул. Второе — недавно у свиноматки Фроси пропали восемь молочных поросят ночью. Сказали, что она их задавила. Я же по ночам не работаю, а сплю, никак проверить не могу. Но предполагаю, что поросят съел главный врач Лев Александрович. Вы же его видели, он запросто может съесть сразу восемь поросят, в нем самом сто двадцать килограммов весу. И третье, это уже просьба. Вы мне не можете дать свою шариковую ручку? Я уже написал шесть писем министру сельского хозяйства Гордееву, а ответа от него всё нет. Я предполагаю, что мне подсовывали ручку с симпатическими чернилами, и министр Гордеев каждый раз получал пустую бумагу».

В свинарник входит штатный трудотерапевт Лариса Ивановна, и Саша резко умолкает, и вообще делает вид, что только чистил хлев уже известной нам Фроси. «Александр, плотнее набивай навозную кучу, она до мая должна перепреть! — командует трудотерапевт. — Ну что, как вам наши свинки? Ничего, мы еще научимся кожу выделывать, и тогда станем из неё вещи шить!»

Как объясняет Людмила Константиновна, выводя меня из свинарника в чистое поле, которое через пару месяцев зазеленеет всходами картошки («70 соток, всем работы в страду хватает!»), свиньи в больнице отвечают ещё и за психотерапевтический эффект. Даже тяжелобольные, которых время от времени приводят на экскурсию в свинарник, пообщавшись с животными, начинают лучше себя чувствовать. Конечно, правильнее было бы им общаться с дельфинами (как того и требует психосоционика), да где взять дельфинов на селе? Людмила Константиновна переводит разговор на молоко: «Были у нас и лошади, и коровы. Да отказались мы от них, потому что не уследишь за сохранностью продукта. Ведь и „святые“ молоко пьют не хуже грешников».

Медсестра добросовестно показывает мне остальные хозяйственные постройки на территории больницы, терпеливо объясняя, что к чему. Например, столярный цех выдает не только рамы, но и опилки — на подстилку свиньям. Есть в больнице и свой автопарк, состоящий из личной «Волги» главврача, УАЗиков для перевозки больных и прочих тяжестей, а также автобуса ПАЗ, который развозит сотрудников по домам.



III.

Возвращаюсь к Борису Аркадьевичу, он встречает меня в кабинете словами «Нагулялись уже?», и мне непроизвольно от его тона хочется приготовиться к надеванию смирительной рубашки. В этот раз я замечаю, что прямо над головой замглавврача висит плакат с портретом розовой свиньи в очках.

«Хорошее всё же сейчас время для медицины настало! — признается Борис Аркадьевич. — Неизлечимых больных нынче нет! Я знаю наверняка, что они там вам всякого наболтали. Вы бы их лет десять назад видели! Сейчас вот, видите, они говорят, а не мычат». Борис Аркадьевич начинает монотонно читать лекцию о психотропных препаратах, суть которой сводится к тому, что больного выписывают через 40-60 дней, а тяжелобольного — через 80, а не держат годами, как раньше. И в смирительную рубашку закатывают или привязывают к кровати максимум в первые три дня, а потом начинается благотворное действие лекарств, и больной начинает постепенно превращаться в человека.

И вообще сейчас, уверен Борис Аркадьевич, больные стали какие-то неинтересные: «Вы не поверите — но ни одного не то что Наполеона, но даже Сталина и Ельцина нет уже лет восемь-десять!» Он связывает это с всеобщей индивидуализацией общества, случившейся как раз в последние годы. В общем, ни руководить, ни подчиняться некому.

Зато буйным цветом расцвело так называемое «мозаичное сознание». «Бред у больных в основном сейчас связан с усложняющейся действительностью. Им кажется, что на них воздействуют лучи, аппараты, подглядывающие устройства. В последние года три поступило к нам около десяти человек, которые были убеждены, что живут в „Матрице“, что вокруг инсценировка действительности и сплошные декорации». Борис Аркадьевич берет подшивку каких-то рукописных листочков, долго перебирает их, а потом продолжает: «Еще, конечно, суициды сейчас большая проблема. В основном мужики по пьяни. Женщины как-то легче переносят проблемы окружающей действительности».

Мы снова выходим на крыльцо — Борис Аркадьевич всматривается в алкоголиков-уборщиков, тягостно вздыхает и показывает палкой на одного из них: «Ну что толку его лечить? Пятый раз с белой горячкой сюда попадает, а дней через пять снова уходит глушить своего „Максимку“».

Усложнение жизни не только заставляет людей пить стеклоочиститель «Максимка», но и вызывает пока непонятные для медиков болезненные реакции. «Вот не первый уже случай. Идет человек, кандидат наук, отец семейства, мимо храма. Вдруг падает, начинает есть землю и рвать на себе одежду, выкрикивать что-то нечленораздельное. Привозят, конечно, его к нам, а через два-три дня он приходит в норму и даже не помнит, что с ним было, и все параметры его организма и мозга — в полном порядке. Непонятная какая-то клиника! Ну что я могу посоветовать этим людям? Только обходить храмы стороной», — Борис Аркадьевич, несмотря на свой преклонный, за семьдесят, возраст, пытается, сидя за столом, показать, как ведут себя такие люди возле культовых сооружений.



Зато усложнение жизни благотворно сказалось на числе «откосов» от армии. Замглавврача Покровской психбольницы припоминает только один: «Зато какой фактурный случай! Привезли к нам одного призывника-казаха. Он стал прикидываться, что у него бессонница и потеря аппетита, но самое главное, делал вид, что совсем не понимает по-русски. В обычных случаях восемнадцатилетние симулянты, полежав пару дней в палате с настоящими больными, убегают из больницы, забыв, зачем пришли. А этот казах оказался стойким симулянтом! Сорок дней спектакль играл, добился насильного кормления и своими выходками самых сложных шизофреников превзошел! — Борис Аркадьевич вздыхает, опускает глаза и признается — Ну да. Поставил я ему за мужество диагноз, дающий отсрочку от армии. Потом охранника, который сопровождал его до железнодорожной станции, спросил, как он. Охранник признался, что казах первым делом побежал в буфет за едой, а потом на чистом русском языке попросил передать благодарность всему персоналу нашей больницы».

Борис Аркадьевич и Людмила Константиновна идут медленным шагом провожать меня до будки с охранниками. «Ну ведь правда, хорошо у нас?» — допытывается медсестра. — «Конечно, хорошо, — отвечает за меня Борис Аркадьевич, — Прошли те времена, когда нашу больницу боялись. Сейчас люди сами к нам идут с радостью — за забором-то жизнь посумасшедшее будет иногда!»

Иллюстрации

источник