«Здравствуй!
Пишу тебе эти строки, хотя совершенно уверен, что никогда не вложу их в конверт с твоим адресом и ни за что на свете, не подойду к почтовому ящику, хотя, казалось бы, что может быть проще? Я никогда не отправлю тебе ни листка, ни буквы, ни …, ничего. Может быть, поэтому и пишу. Просто пишу для себя. Для призраков, что кружат вокруг и плачут вместе со мной, для неба, испещренного облаками, как рунами, и льющего слезы, вокруг меня, и наверное для своей совести, кричащей и стенающей, как над свежей могилой с новым надгробьем, сооруженной своими руками.
Прости меня! Я не смог сделать тебя счастливой. Я даже не сумел изобрести способа, оставить тебя себе и только себе.
Жалкие и нелепые попытки оправдания. Усилия, пусть мысленно, но все же, как-то, обелить себя, очистить. Чушь!!! Перед глазами лишь одно слово и оно пылает алыми цветами, несется вдаль, повторяясь бесконечно, как бегущая строка:
ВИНОВЕН! ВИНОВЕН! ВИНОВЕН!…
Ты знаешь, это страшно. Гораздо ужаснее, чем я себе это мог представить.
Я начал писать это письмо, на следующий день, после нашего ПОСЛЕДНЕГО разговора, пусть по телефону. Но я слышал тебя.
Каленым железом, жжет память твой голос, не давая покоя и забираясь в самые сокровенные уголки сознанья. Никогда мой слух не ощущал, чтобы ты, говорила так мягко, испуганно и нежно. И как я, стараясь, зачем-то, сохранить лицо, корчил из себя равнодушного ублюдка, с ледяной речью и безразличным тоном голоса. Кому это нужно? Зачем? И как потом, швырнув трубку на полик автомобиля, вцепился зубами в рулевое колесо, обтянутое мягкой кожей, прогрызая ее насквозь, до твердого пластика, самой баранки, стараясь, что бы рев, рвущийся наружу, от собственного бессилья и глупости, не оскорбил слух никого больше. В принципе, мне было глубоко наплевать, на тех, кто проходил и проезжал мимо. Но это была моя боль, только моя. Сокровенная, единственная, заветная! Моя! Ведь лишь она мне осталась от тебя. Только боль, да пожалуй еще и обрывки воспоминаний.
Помнишь, сколько раз, я корчил из себя дурака, когда ты меня о чем-то спрашивала? Когда я швырялся отговорками о том, что я не помню, не знаю, не представляю, когда это было. Помнишь? Так вот! Все это было ложью. Я помнил и помню все! Все самые мельчайшие детали и события, произошедшие с нами. Все твои привычки и чудачества. Я помню каждый изгиб твоего тела и каждую впадинку, сводившие меня с ума.
Странно! Прежде всего, потому, что я говорю об этом только теперь. Теперь, когда ты об этом уже не узнаешь, когда я не смогу сказать этого, глядя в твои глаза, цвета утренних облаков. Теперь, когда не смогу прикоснуться к твоим волосам, ощущая, даже не ладонью, а всем телом, их непостижимую мягкость и чистоту.
Какие могут быть оправданья? Их нет в природе. Я просто тебя отпустил, без драки и крови, без слез и усилий, что-то исправить, изменить.
Еще! Я хочу признаться тебе, в одной самой страшной своей тайне. Попытаюсь описать события, хотя ты их знаешь, по крайней мере, некоторые из них, не хуже меня, но так мне будет проще.
Я знаю, что ты никогда не забывала, тот вечер, когда я привез тебя, в квартиру твоих родителей, где ты жила вместе с ними, и как в очередной раз состоялся наш с тобой разговор, после которого, ты сама мне сказала:
- Может быть, тебе пойти в отпуск! От меня в отпуск. Реши свои дела…
Я согласился, и торопливо даже не поцеловав, а скорее клюнув тебя на прощанье в губы, выскочил из квартиры и унесся вдаль, изгаживая вечерний воздух, сизым дымом выхлопных газов, своей машины. И только я знаю, как за эти пол года отпуска я готовился. К чему? Все просто. К свадьбе. К нашей с тобой свадьбе.
Может я последний идиот, но я не мог сделать этого раньше. Дурацкий принцип, что мужчина охотник, кормилец, и.т.п., и что жена должна приходить в готовый дом мужа, который уже, полная чаша, отравили мне сознание. Каюсь, еще раз. Но мне так хотелось привести тебя в наш дом. В наш собственный, ни от кого не зависимый, свободный лишь для нас с тобой. И как все эти полгода, я метался в поисках наживы, на покупку этого самого дома. Как рвался ради заработка, что бы показать себя, и иметь возможность делать тебе подарки и сюрпризы. Только теперь, я понял, что все это не нужно. Никому не нужно. Я не забыл, как звонил тебе на Новый год, и как расстроился, узнав, что ты проводишь его в каком-то доме отдыха, с чужими людьми, может быть мужчинами. Хотя чего я ожидал? Ты в принципе свободный человек, который не обязан хранить мне верность, к тому же, в свои планы я тебя не посвящал, а посему…!
Я лишь удвоил усилия, но! Все равно опоздал.
Первый день, последнего месяца весны. Тепло. Даже жарко, но нет. Не от сияющего солнца, а от двух колец, которые лежали у меня в кармане. Я купил их, будучи практически уверенным, что все идет как надо, что отказа не будет, и что эта женщина, то есть ты, будет моей женой. Позвонив тебе за несколько дней до праздника, праздника твоей конторы, какого то юбилея. Поздравил тебя с «майскими» и напросился, отвезти домой. Твой тон, не разочаровал меня, и ты приняла мое приглашение. Моя душа запела от восторга.
 Воображение разыгралось до такой степени, что я еле удержался оттого, что бы заранее не вложить тебе все, о своем подарке и предложении. Но… Я устоял. И кольца остались моей тайной. Тайной, о которой ты уже никогда не узнаешь.
В назначенное время, я подъехал к ресторану, в котором праздновался юбилей, позвонил тебе, и сообщив что прибыл, услышал ответ, что уже идешь. Сосновый лес, окружавший стоянку, темное небо и мрак ночи, разрезаемый фонарями, бьющими от здания заведения, из которого слышались звуки музыки и радостные крики, вот мои свидетели. Они видели меня, они запомнили, как старательно я всматривался в сумрак, как гладил карман, где лежали пределы моих грез. Как нервно курил, выбрасывая сигареты, истлевшие лишь на половину. И как…, я тебя не дождался.
Я ждал час, может больше, я не знаю. Но когда я позвонил тебе еще раз, и спросил, о том, все ли у тебя в порядке, то услышал, первый раз, за все эти годы, твой голос, который был чем-то испуган. Ты сказала, едешь домой. Тебя везут домой. Что это значит?!!!
Меня можно обвинить в чем угодно, но пожалуй только не в отсутствии сообразительности. В тот миг я понял все. Уже не надо было слов и знаков, не надо было ничего. Я опоздал. Нет не на час, и не к ресторану. Я опоздал к тебе навсегда.
 Заглушенный, до сих пор двигатель взревел, от немыслимого рывка ключом, в замке зажигания. Он заорал, как не вопил никогда в своей жизни и фары дальнего света, рассекли тишину ночи, двумя стальными скальпелями бритвенных лучей. Моя машина, рванулась с места так, что слава Богу, на пути не оказалось никого из прохожих. Вряд ли бы я успел ее остановить. Скорее всего, я бы и не попытался этого сделать.
Через мгновенье, на месте моей стоянки не осталось никого и ничего, кроме маленькой, бархатной коробочки, алого цвета, с двумя золотыми кольцами внутри. Я вышвырнул их из окна, из жизни, из бытия.
Я летел сквозь ночь, по темному страшному, одинокому шоссе, что-то истерически крича и громогласно, подпевая, визжащему на предельных децибелах магнитофону.
 И на рассвете я стоял под светлеющим небом, раскинув руки и обратив ладони вверх. Ждал. Чего? Я не знаю сам. Наверное, это могло продолжаться вечно. Но…! Опять это проклятое «но».
Проходит все. И эта ночь, тоже не была исключением. Заря, сначала робко, а потом все настойчивее и смелее, выдавливала тьму за горизонт. Небо светлело и вместе с его светом, ко мне возвращался рассудок. Но разве это разумно? Ты спросишь, что я имею ввиду? Ну что ж, я отвечу. День принес усталость. Дикую, неземную, вечную. Я больше не стоял столбом, среди поля, на котором оказался, не знаю сам как, этой ночью. В какой то момент, ноги подкосились, и я плашмя рухнул в траву. Нет, я не потерял сознания, ни лишился чувств, как гимназистка. Я даже не упал, а именно обрушился в зеленеющий майской травой ковер земли. Лежа на спине и протыкая лопатками камни, я не мигая смотрел в небо. Такое прозрачное и от этого подлое, что становилось тошно от одного взгляда на него, от одного ощущения, что эта первозданная чистота, парит надо мной, а я…! Нет, не могу ответить!...
День. Он все равно пришел. Как не оттягивай этот момент, но его приход неизбежен, как наступление старости и дряхлости, для всего живого, да пожалуй, и не живого тоже.
В начале дня я успокоился. Почти успокоился. Заставляя самого себя думать, о том, что произошла ошибка, что ты просто забыла, о том, что я тебя ждал. Пока телефонный звонок, не оборвал мои помыслы и не развеял грезы.
Звонил ОН! Да именно он, твой новый мужчина. Чудовищно было, еще и то, что я его знал. Сумбур мыслей и чувств, возникший при этом звонке, трудно описать словами человеческой речи. Пожалуй, даже не возможно. Но я запомнил, сквозь пелену, окутавшую меня, его слова. Некоторые. Остальных я просто не слышал, из за колокольного звона в ушах, но вполне достаточно, что бы понять все!
Он сказал, просто констатируя факт, что ты уже с ним. Уже пять месяцев. Пять долгих месяцев. Его слова резали уши, но я слушал, утрамбовывая их в свое сознание, и стараясь не упустить ничего, ни мелочи, ни детали, но…. Я не знаю, зачем я это делал, но это было именно так.
Самое странное, что мы даже договорились с ним встретиться и встретились, в тот же день, правда, уже после обеда. Раньше я просто не мог. Это грозило и ему, а возможно и тебе, хотя тебе вряд ли, множеством неприятностей. Несколько часов до встречи, я так и провел, усевшись на стул, не двигаясь и уставившись в оду точку. Если бы я этого не сделал, то скорее всего, что при встрече, мои зубы просто бы клацнули у него на горле, а дальше все равно, будь что будет. Но я и здесь удержался. Я смог! Я смог загнать зверя в клетку, и теперь, с прошествием времени, я обещаю тебе, что не выпущу его оттуда.
Мы курили в моей машине, стоявшей на солнцепеке. Он и я. Мы разговаривали, и хочу сказать тебе, даже с гордостью, что мой голос почти не дрожал. По крайней мере, он этого не услышал. Я опять, нес всякую чушь, всем своим видом показывая, что мне все равно, что меня это почти не касается. Но он ушел. А я, из последних сил, сохраняя на физиономии, ледяное выражение, вырулил на шоссе.
Я благодарен тебе. Ты даже не представляешь, как и за что. Но я расскажу. Как ни глупо, ни безумно это прозвучит, но именно тогда, когда твой голос прозвучал в телефонной трубке, озарение, пусть позднее, но снизошло, на мой отравленный странной злобой разум. В твоем голосе, обычно таком насмешливом и мелодичном, часто сдобренном всеми оттенками ехидства и иронии, я ужаснувшись сам, услышал страх.
 Конечно, ты видела, кто звонит, ведь на экране телефона, ярко высвечиваются имена и цифры, и был выбор, брать трубку или нет, но ты откликнулась. Возможно даже пересилив себя, переборов, а может быть и нет. Возможно, что ты ждала этого звонка, с последней надеждой, на…. Я не знаю, да и не узнаю никогда, пожалуй. Но тон твоего голоса, глухой и тем не мене дрожащий, поверг меня в такое изумление, что я признаюсь честно, забыл, к чертовой матери, всю ту ересь, что заранее обдумывал и мысленно заучивал наизусть, готовясь к этому разговору. То, что я нес тогда, мне самому, теперь кажется больным бредом, но сказанного не воротишь, и слова были выпущены на волю, где и разлетелись, как хворые вороны, разбрасывая перья отголосков, и каркая эхом сплетен и слухов. Наверное, сейчас, я даже не могу сказать, кто из нас больше испугался. Ты от моего звонка, или я от перемены в осознании тебя.
За доли секунды, я вдруг понял, то чего не мог понять все эти годы. Вернее сказать, не понять, а во что не мог поверить. Вряд ли ты, стала бы бояться, нет разумеется не меня, а этого разговора, если бы питала безразличие ко мне, и к тому, что с нами было.
Вдруг, мне просто стало ясно, что все это время, все эти потраченные годы, месяцы и дни, ты не говорила, ты кричала, только не в голос, но душой, сердцем, рассудком. А я, слышащий слова, но глухой к очевидности мысленной яви, заставлял тебя, хоть шепотом, но произнести вслух, то, что было сказано давным-давно. То, что стремиться услышать каждый, оглохший от криков голосовых связок, режущих слух со всех сторон, и не внемлющий к голосу разума.
Я благодарен тебе за любовь!
Прости меня!
Я наказал себя сам. Но это не важно. У каждого свой выбор и очевидно я его сделал. Выбор недоверия, которое погубило все, и ни кому не нужной гонки за эфемерной мечтой, полной чаши своего дома. Но это не страшно, хуже другое.
Наказание себя это Чушь! Чушь с большой буквы! Самое скверное во всей этой истории это то, что я, ни за что, наказал тебя. И за это нет ни прошенья, ни состраданья.
Если бы ты, когда ни будь, прочитала эти строки, я попросил бы тебя, лишь об одном – будь счастлива, и забудь меня, пустоголового идиота, что до сих пор помнит, и не забудет, наверное, никогда, что твои волосы пахнут так, как не может пахнуть ни что на этом свете. Который теребит свою память, стараясь выгнать из нее образы и значения многих вещей и предметов, связанных с тобой, но они ни куда не уходят, а совершенно наоборот, стоят перед глазами, и громогласно вопят о своей значимости и существовании.
 Так не летает даже гонщик. Я несся по гладкому бархату асфальта, разрывая его резиной колес, не ощущая ни скорости, ни времени. Все позади. Эта девочка, в шортах и майке, загорелая до черноты, с выгоревшими льняными волосами, которую я когда-то, встречал на вокзале, и вез домой, стремительно давя на газ и резко тормозя на поворотах. При этом, умудрившись позорно заблудиться на знакомых улицах. Та роза, бледно алого цвета, которую я выбирал для тебя, стараясь подобрать ее под цвет твоей одежды, возле кафешки, у метро. Та ночь. Первая наша ночь вместе. И твои глаза, странные и лучистые, в свете отблесков уличных фонарей, бесстыдно подглядывающих за нами, в не зашторенные окна.
Все позади. Я умер. Нет, не умер, подох, именно подох, а ни как иначе.
Ты мне давала не один шанс. И тогда в машине, после нашей первой ссоры и расставания. Когда я забрал тебя возле дома отдыха, прилетев по первому звонку. И когда…! Ты ждала.
Не плачь. Если ты захочешь это сделать. Я буду рыдать за тебя. Но из глаз моих не прольется ни слезинки. Я буду выть душой. Той трусливой душой, которая не смогла отобрать тебя у всех и присвоить себе. Ведь может быть, было не поздно, вырвать тебя из его рук. Мне кажется, что мне бы удалось это сделать. Но почему я бездействую? Почему я не ворвался к вам и не утащил тебя силой? Почему…?
Тысяча вопросов.
Но нет ответа, ни одного.
Сегодня идет дождь. Уже темно и я пишу, запершись в своей комнате, которую ты должна хорошо помнить. Долблю клавиши, старенького компьютера, и слушаю стук дождевых капель по жестяному подоконнику. Все что меня ждет, это лишь, одинокая кровать, которую, помнишь, ты называла ортопедической, за ее продавленость и величину.
 Я умер. Нет не физически. Смерть бывает разной. Я умер собой, или тобой, называй как хочешь. Но знай лишь одно. Я тебе никогда не лгал лишь в одном, я тебя действительно любил. Я и сейчас люблю тебя, но. Ты никогда не догадаешься об этом, нечаянно встретив меня на улице. Я не покажу вида, ни за что, а постараюсь изобразить на лице идиотское выражение, фамильярно поздороваться и продефилировать мимо.
Я не позвоню больше. Не приду вечером, усталый и разбитый, пахнущий не понятно чем, и не буду требовать ужин. Я не…! Я умер.
Не будет лишь одного. Отвратительного разложения, гниения плоти. Я не буду пухнуть и смердеть, источая трупное зловоние, пугающее и тем отвратительное. Прах. Я рассыплюсь сразу в прах. Подобный пыли взлечу в воздух и развеюсь, пропитав собой земную твердь и частицами, похожими на пыль, достигнув неба.
На дворе ночь. Ты, наверное, сейчас обнимаешь его, прижимаешься к нему своим телом. Будь счастлива! Я действительно этого хочу. Поверь мне. В письме в никуда, не принято обманывать и изворачиваться. Такие письма идут от сердца, от души. В них нет права на ложь и вымысел.
ПРОЩАЙ!!! Я ЛЮБИЛ ТЕБЯ! В ПРОШЕДШЕМ ВРЕМЕНИ, ВЕДЬ МЕРТВЫЕ НЕ УМЕЮТ ЛЮБИТЬ».
А. Травник
| |
|
klassika
Есть очень хорошее средство, растворяющее камни в почках. Его использовала моя мама и таким образом избежала операции, хотя врачи ее усиленно рекомендовали. Готовится это лекарство очень просто. Истолочь плоды шиповника. 3 столовые ложки шиповника залить 3 л воды, довести до кипения и варить в течение 7 минут. 
Потом выключить огонь и добавить в отвар 4 столовые ложки чистотела и 10 столовых ложек шалфея. 
Так и оставьте кастрюлю, только крышкой накройте. Настаиваться лекарство должно 12 часов. Принимают его по 100 г 3 раза в день до еды. Курс лечения -20 дней. Мама провела 4 курса лечения с перерывами. Никаких болей она не ощущала, все произошло самой собой.
Кому это нужно? Зачем? И как потом, швырнув трубку на полик автомобиля, вцепился зубами в рулевое колесо, обтянутое мягкой кожей, прогрызая ее насквозь, до твердого пластика, самой баранки, стараясь, что бы рев, рвущийся наружу, от собственного бессилья и глупости, не оскорбил слух никого больше. В принципе, мне было глубоко наплевать, на тех, кто проходил и проезжал мимо. Но это была моя боль, только моя. Сокровенная, единственная, заветная! Моя! Ведь лишь она мне осталась от тебя. Только боль, да пожалуй еще и обрывки воспоминаний.
Воображение разыгралось до такой степени, что я еле удержался оттого, что бы заранее не вложить тебе все, о своем подарке и предложении. Но… Я устоял. И кольца остались моей тайной. Тайной, о которой ты уже никогда не узнаешь.
Заглушенный, до сих пор двигатель взревел, от немыслимого рывка ключом, в замке зажигания. Он заорал, как не вопил никогда в своей жизни и фары дальнего света, рассекли тишину ночи, двумя стальными скальпелями бритвенных лучей. Моя машина, рванулась с места так, что слава Богу, на пути не оказалось никого из прохожих. Вряд ли бы я успел ее остановить. Скорее всего, я бы и не попытался этого сделать.
И на рассвете я стоял под светлеющим небом, раскинув руки и обратив ладони вверх. Ждал. Чего? Я не знаю сам. Наверное, это могло продолжаться вечно. Но…! Опять это проклятое «но».
Конечно, ты видела, кто звонит, ведь на экране телефона, ярко высвечиваются имена и цифры, и был выбор, брать трубку или нет, но ты откликнулась. Возможно даже пересилив себя, переборов, а может быть и нет. Возможно, что ты ждала этого звонка, с последней надеждой, на…. Я не знаю, да и не узнаю никогда, пожалуй. Но тон твоего голоса, глухой и тем не мене дрожащий, поверг меня в такое изумление, что я признаюсь честно, забыл, к чертовой матери, всю ту ересь, что заранее обдумывал и мысленно заучивал наизусть, готовясь к этому разговору. То, что я нес тогда, мне самому, теперь кажется больным бредом, но сказанного не воротишь, и слова были выпущены на волю, где и разлетелись, как хворые вороны, разбрасывая перья отголосков, и каркая эхом сплетен и слухов. Наверное, сейчас, я даже не могу сказать, кто из нас больше испугался. Ты от моего звонка, или я от перемены в осознании тебя.
Так не летает даже гонщик. Я несся по гладкому бархату асфальта, разрывая его резиной колес, не ощущая ни скорости, ни времени. Все позади. Эта девочка, в шортах и майке, загорелая до черноты, с выгоревшими льняными волосами, которую я когда-то, встречал на вокзале, и вез домой, стремительно давя на газ и резко тормозя на поворотах. При этом, умудрившись позорно заблудиться на знакомых улицах. Та роза, бледно алого цвета, которую я выбирал для тебя, стараясь подобрать ее под цвет твоей одежды, возле кафешки, у метро. Та ночь. Первая наша ночь вместе. И твои глаза, странные и лучистые, в свете отблесков уличных фонарей, бесстыдно подглядывающих за нами, в не зашторенные окна.
