Пошедший в пятницу дождь, превратившийся в мокрый снег, промачивал рабочие рукавицы насквозь. К счастью, на вокзале я нашёл кем-то потерянную шерстяную варежку, и носил её поочерёдно до на одной руке, то на другой: как только пальцы в мокрой рукавице переставали сгибаться, переодевал их в варежку, а на согретую руку -- рукавицу. Так удалось прокататься часа два, пока я не послал к чёрту запланированную прогулку, и поехал греться в хостел, дожидаясь поезда в Гётеборг. В непогоду Швецию приятнее разглядывать сквозь окно, сидя в тёплом вагоне.

Посреди вспаханных полей тут и там круглые островки деревьев, иногда -- круглые озёрца, обсаженные деревьями; но все круглые. В одной из усадеб на пятиметровый шест поднят фургон -- настоящий, даже с шинами на колёсах; и к нему нет ни лестницы, никакого другого подхода. Водонапорная башня? Защищённое от зверей хранилище?

В каждой горстке деревенских домов над одним-двумя развевается шведский флаг: либо привычно-прямоугольный, либо в форме сильно вытянутого треугольника, как боевой стяг. А в российских сёлах вы когда-нибудь видели, чтоб развевались российские триколоры?

Шведка, сидящая напротив меня, играет со своей пятилетней малышкой, как с котёнком -- держит перед ней ленточку, а та дотягивается и дёргает. Потом маме надоедает, и дочка продолжает играть сама: одной рукой держит ленту, другой дёргает. Очаровашка с парой косичек от висков к затылку в пшеничных волосах. Так и не решился при её маме вытащить камеру и сфотографировать себе.

В Гётеборге несколько центральных кварталов превратили в крытый торговый центр, отделённый от "внешнего города" стеклянными дверями, обогреваемый и кондиционируемый. Интерьер отличается от любого другого крупного торгового центра только табличками с названиями "улиц"-проходов и номерами "домов"-магазинов, прямо на вывесках.

В хостельской столовой на завтрак, в честь пасхи, подавали крашеные яйца. На выбор -- либо с типичной домашней "мраморной" покраской, либо с переводной картинкой с пасхальным рисунком. Вообще же шведский завтрак меня не впечатлил -- каша с клюквенным вареньем, сотня сортов рыбных-мясных ломтиков на бутерброд, один неинтересный сыр и какой-то безвкусный маргарин. Зато в мороженной лавке меня поразили лимонно-базиличным сорбетом -- видимо, он предполагается не на десерт, а наоборот, для разжигания апетита.

Любой пользователь компьютера знает об обычае перечёркивать наискось ноль в распечатках, чтоб его было не спутать с буквой "О". (А зачем эти два символа вовсе различать, если выглядят они одинаково? Может, только лишнюю путаницу создали, назначив символу-кружку два разных значения в компьютерных кодировках? Вот на старых печатных машинках, кажется, клавиша для них была только одна....) У датчан такой возможности нет, потому что у них есть буква "Ø"; в итоге, когда я получил в первый рабочий день листочек с серийным номером для установки Виндовс, нули там были помечены надписью "это цифра ноль", и от надписи -- стрелочка к цифре.

О букве Ø, и соответствующей ей в шведском Ö, поделюсь историей из моей пасхальной поездки. По восточному побережью датской Зеландии и западному побережью шведской Скании ходит "Эресундстог" ("Эресундский поезд") -- по названию пролива Эресунн, который разделяет два побережья. По-датски название проекта пишется Øresundstog, по-шведски -- Öresundståg; и чтобы подчеркнуть его межнациональность, датский оператор Эресундстога взял своим логотипом несуществующую букву ø̈, объединив оба написания. Но почему-то этот "компромиссный" логотип встречается только в Дании; в Швеции используется чисто-шведское написание.

Другая отличительная особенность датских станций -- таблички с названием висят не только на перроне, но и на въезде/выезде.

Посередине Эрезунда прямо из воды торчит лес ветряков -- здесь всерьёз озабочены возобновляемыми энергоисточниками.

Другая шведско-датская история из пасхальной поездки -- о 35-метровой башне на высоком холме в самом центре Хельсинборга. Эта башня была центром датской средневековой крепости, окружённой стеной, рвом, земляным валом, и всем причитающимся. За века войн между соседями крепость не раз меняла хозяев: её стратегическое положение у самой узкой точки Эрезунда означало, что кто владеет крепостью -- тот владеет Сканией. Новые хозяева перестраивали башню и укрепления, следуя в ногу со временем: сначала на верхнем этаже размещались лучники, потом -- арбалетчики, позднее -- артиллерийская батарея... Но последний шведский король, захвативший Хельсинборг, поступил оригинальнее всех: он повелел сравнять крепость с землёй, чтоб датчанам, если они снова захватят город, неоткуда было б его защищать. Его план удался: с тех пор Хельсинборг беспрерывно шведский. Крепости не стало, но мореплаватели настояли, чтоб на холму у пролива оставалась башня -- по ней удобно было ориентироваться, проплывая в узком месте. Два века башня стояла заброшенная, гнила и рассыпалась на радость горожанам, которые видели в ней романтику -- символ прекращения войн. Сейчас её отреставрировали и назвали историческим музеем, но внутри она так и осталась пустая и скучная -- голые закопчённые камни.

Сижу в хельсинборгской комнатке, отогреваюсь после утренней вылазки в город. Варежки из шерсти брэдфордских барашков я умудрился потерять ещё осенью, в суматохе в киевском аэропорту, а новые купить было негде -- не в Израиле же: там вообще вряд ли знают, что такое "шерстяные варежки". Вчера, когда уже выехал на пасхальную прогулку, я быстро понял, что если не обзаведусь варежками, останусь без рук; но где их взять, если все магазины на праздники закрыты? Сначала ехал, надев на руки свои тёплые носки, но это не очень удобно и не очень эстетично; потом нашёл какой-то открытый киоск с "товарами первой необходимости", и в нём нашёл рабочие рукавицы, из брезента с накладками из кожзама. Вчера этого было более-менее достаточно, но сегодня то ли похолодало, то ли ветер усилился, что продувает брезент -- но запланированную на утро прогулку пришлось здорово сократить.

А русских туристов, оказывается, заметить очень просто: сначала слышно матюки на всю улицу, потом из-за угла выворачивает компания с бутылками в руках.

Ещё вспомнил занятную штуку из полёта: если полупустую пластиковую бутылку закрутить пробкой до захода на посадку, то при посадке её прямо на глазах сплющит от выросшего давления.

Под катом -- новая пачка вчерашних фоток.
Читать далее...

Сегодня я ночую в отдельной комнатке в Хельсинборгском хостеле: тут у меня есть и окно, и даже стол. Настолько давно у меня не было своего стола, что сейчас я даже не представляю себя сидящим за ним. Лежу в постели, перебираю фотки за прошедший день, а стол забросал шмотками. Но раз есть окно -- есть и шум. Под окном уже полчаса как мужской голос -- судя по громкости, в мегафон -- изображает охи-вздохи-стоны и весь сопутствующий саундтрек к гейскому порно, частично на английском. Что они здесь, на пасху яйцами стукаются, что ли? 8-|

В квартале от моего хостела -- огромная старинная церковь. Когда я туда заглянул, как раз начиналась пасхальная служба: церковный ансамбль из скрипачки, гитаристки, клавишницы и вокалистки исполнял нечто мелодичное, спокойное, современное и совершенно непохожее на привычные мне церковные гимны, которые либо жутко торжественные, либо жутко заунывные. Но "либретто" не раздавали, на звук я неспособен разобрать ни слова, так что минут за десять я соскучился и сбежал.

Хельсинёр какое-то время был резиденцией датских королей, но из всех его царственных обитателей наиболее прославлен вымышленный -- Гамлет. Сохранившийся королевский замок, окружённый рвом, земляным валом, и ещё одним рвом -- меня не чересчур впечатлил. Но здорово было побродить по подземельям замка, освещённым настоящими керосинками. Открыт туристам и целый лабиринт неосвещённых боковых ходов, причём лавка при замке заботливо торгует фонариками: кто доплатит за фонарик, увидит втрое больше. На некоторых из неосвещённых стен, например, есть таблички с байками об истории замка и подземелий -- эти байки, получается, доступны только офонарленным.



Остальные картинки засовываю под кат.
Читать далее...

Сегодня ездили регистрироваться в городском управлении -- пообещали, через недельку придёт по почте карточка соцстрахования, которая в Дании как будто внутренний паспорт. Тогда можно будет открыть счёт в банке, и получать зарплату. В банке сказали, счёт открывают через интернет -- даже не нужно приезжать в офис. Для удостоверения личности и у них на сайте, и на сайтах государственных услуг -- пользуются карточкой одноразовых паролей, которую тоже можно заказать в городском управлении, чтоб пришла по почте. Удобно они придумали, чтоб сокращать очереди.

Комнату мне выделили в огромной старинной квартире на триста метров, в самом центре города, над каким-то шумным баром, откуда всю ночь льётся громкая музыка -- соседи жалуются, что не могут заснуть без затычек в ушах. Мне единственному досталась комната без окон, и у неё есть своё преимущество -- мёртвая тишина. Нужно будет что-нибудь выдумать, чтоб её проветривать.

Вчера вместе с соседями ездили за мебелью -- пока что мне некуда даже разобрать чемоданы, а снятую куртку приходится бросать прямо на них -- кроме них да кровати, в комнате пока ничего нет. Вот, только что собрал купленную вчера вешалку -- уже прогресс.

А вообще, я удачно приехал: только начал работать, и уже попал на неделю пасхальных праздников. Следующий рабочий день -- во вторник. Поеду покататся по окрестностям -- на две следующих ночи уже забронировал хостели. Распечать путевые листы или хотя бы карты негде -- посмотрим, как не заблужусь.

Жаль, что Кладбищенский_Вор на прошлой неделе не стала брать с собой в полёт фотоаппарат: пушистые сугробы облаков выглядят чарующе в любую погоду, да и вид знакомого города через иллюминатор каждый раз захватывает...

Рейс в Копенгаген поставили в старый терминал. В 1990-х отгрохали новый, шикарный, огромный, с железнодорожной станцией прямо у ворот; и все международные рейсы перевели в новый терминал -- в старом остались лишь рейсы в Эйлат, да некоторые чартеры. Теперь, когда размножились маленькие "бюджетные авиакомпании", места в новом терминале на всех уже не хватает. Приходится от станции ехать на внутреннем автобусе через весь аэропорт на противоположный конец, чтоб пройти регистрацию, сдать багаж, получить штампик в паспорт -- и ехать на внутреннем автобусе обратно через весь аэропорт на посадку.

Проезжая бескрайнюю территорию аэропорта, залитую пасхальным солнцем, я вспоминал свою первую поездку с израильским паспортом, в Прагу на пасху 2009. Уезжал я в праздник, и поезда не ходили; так что я договорился с другом, который жил на границе Бат-Яма и Холона, что приеду к нему за день, а праздничным вечером, когда все израильтяне собираются на самый торжественный в году ужин, -- я отправился в аэропорт пешком, с собранным на неделю рюкзаком. На карте путь до терминала казался несложным: пройти Холон из конца в конец, да потом ещё немного по трассе -- всё вместе километров двенадцать. Но карта не показывала самого главного -- где в аэропорт вход. Когда я -- в точном соответствии со своим планом -- добрался до пятиметровых аэропортовых стен, я прошёл вдоль них ещё несколько километров по поросшей колючками грязи, пока не понял, что влип. Вышел обратно на трассу, и там -- под стенами аэропорта -- стал ловить такси, чтоб меня по удвоенному в честь праздника тарифу ввезли внутрь заветных стен. Путь на такси занял ещё минут двадцать -- оказалось, вход как раз с противоположной стороны аэропорта. Пешком бы я точно не осилил.

Горжусь скромным своим успехом: оказавшись в очереди на посадку рядом с симпатичной девушкой, от скуки аж меряющей пол шагами, -- я отважился-таки с ней заговорить, безо всякого повода, и доброжелательно проговорить с ней минут десять, до самой рассадки по креслам. Когда самолёт наполнился, оказалось, что у меня свободен весь ряд из трёх мест. Девушка сидела и слушала свой плейер через проход напротив меня; но наглость у меня уже иссякла, и я не пригласил её пересесть. Хотя она и сама не проявляла интереса к продолжению. Так я и сидел в пустом ряду, да читал с экрана Мураками, которого порекомендовала Пре_Красная_Шапочка. Герой "Охоты на овец", щеголяющий лёгкостью, с которой знакомился с девушками, -- вызвал отторжение. Это ему в его двадцать девять кажется, что за последние десять лет ничего не происходило? Тогда у меня происходило ещё меньше, чем ничего!

Майский праздничный салют приходится на неудачное время года: нужно ждать допоздна, пока достаточно стемнеет. Англичане оказались благоразумнее -- в ноябре, на день Гая Фокса, запускать фейерверки можно уже с семи вечера, благо тьма стоит непроглядная. В минувшем году я поехал смотреть на фейерверки в Бат, ближайший ко мне крупный город. Путь лежал по живописным сомерсетским деревушкам, и на обед я остановился в чудном деревенском трактире: посередине, будто колонна -- открытый на все четыре стороны дровяной камин; на стене -- винтажный ртутный термометр-барометр, напротив -- генеалогическое древо хозяев-трактирщиков за последние триста лет. Глядя на пляшущий по полешкам в камине огонь, я запивал местным элем, из кега с эмблемой--рыжим зайцем, сытную яичницу с козьим сыром. В другом уголке трактира шла "деревенская дискотека": крутящийся разноцветный лазер озаряет клубы дыма от нарочно сырых поленьев в печке, да трое парней с пивными стаканами в руках неохотно дёргаются под джазовую тему из Розовой пантеры.

Заехал по дороге я и в Брэдфорд, небольшой городок, бывший триста лет назад центром английской шерстяной промышленности -- на зелёных склонах местных холмов удобно было пасти барашков, а крутые пороги на речке Эйвон позволили застроить всю округу водяными мельницами для валяния барашечьей шерсти. С появлением у конкурентов-шерстеделов паровых машин, брэдфордское производство оказалось нерентабельным, и теперь здесь остались лишь несколько усадеб, которые до сих занимаются шерстью -- да и то скорее не для заработка, а как дань многовековой семейной традиции. В брэдфордской лавке, на праздничной распродаже, я купил стопку благотворительных рождественских открыток, беспалые варежки из местной шерсти, и репродукцию карты Уилтшира начала 17 века. Приводит в восторг, когда после целого дня поездок по деревушкам глянешь в карту и убеждаешься: четыреста лет назад что деревушки, что дороги между ними были точно такими же, как и при мне.

Здорово, что достаточно отъехать лишь несколько миль от суетливого большого города, чтоб застать это ощущение размеренно-спокойной страны, не менявшейся веками, и остающейся всё такой же живой и настоящей. В другой раз, проходя пешком по уилтширскому кукурузному полю, я вспугнул лежащего оленёнка, и он несоразмерно огромными прыжками помчался и укрылся в кустах на краю поля. Когда я подошёл к этим кустам, я увидел близ них маленького зайчонка -- этот принялся убегать от меня так неловко и нерасторопно, что я, не переходя на бег, шёл за ним до самой его норы под корягами. Наклонился заглянуть, а там его колышущийся серенький хвостик. Где, как не в Англии, доведётся почувствовать себя сказочной Алисой?

За день до прошлогоднего Дня независимости в нашей части провели торжественный парад в память о жертвах израильских войн. Весь час, сколько длился парад, нам-солдатам нужно было простоять на солнцепёке на плацу, в беретах, лишь сменяя стойку смирно на вольно и обратно. У края плаца дежурили медики, и не зря: одна солдатка действительно не выдержала и бухнулась в обморок. Легко отделались: говорят, год назад в мае было жарче, и упало пятеро.

После парада и до утра в части выставили "почётный караул" у вечного огня; за неимением газа, вечный огонь был нарисованный картонный. Сменяясь каждые четверть часа, нужно было стоять смирно у этой картонки -- по двое, с винтовкой и с серьёзным лицом. (Мало того, караульщикам надо было взять оружие и жилетки-разгрузки с утра пораньше, и стоять на параде весь час в полной амуниции. Несчастные.)

Самая интересная часть парада была заупокойная молитва. Военный кантор -- уже необычное зрелище: пузатый и бородатый дядька, в форме выглядящий как в карнавальном костюме; с очень сильным красивым голосом -- неожиданно соединял в песнопении армейские и религиозные понятия, архаичную и свежеоттиснутую лексику. Если бы не вся серьёзность мероприятия, можно было бы принять такую молитву за пародию.

Шир была в карауле в ночь перед парадом, и с утра была похожа на коалу: такой же обаятельный, сонно-медлительный, пушистый шарик. Сказала, ночью смогла уснуть лишь на полчаса, потому что никто из её подружек не караулил, а спать в части водиночку ей страшно. Хотя утром перед парадом я принёс ей надутый гелием шарик, поднять ей настроение уже не удалось: лишь пришла ко мне в кабинет, и там уснула, сидя за соседним столом. А уезжая на праздники домой, Шир так и оставила шарик привязанным в кабинете.

Я же после парада поехал прямо из части на тель-авивский пляж. Так неловко, как в полной форме и в высоких армейских ботинках, среди людей в шортах и в резиновых тапочках, -- я не чувствовал себя, даже когда входил в ворота части, держа на верёвочке надутый шарик. Зато символичный получился выход в двухдневный отпуск: скинул форму, смыл с себя армию в океан, и оделся нормальным человеком. Только ботинки остались армейские: сменные не вошли в ранец, так что не получилось взять их с собой.

В прошлую субботу я начал писать о сокращениях. Остановился на том, что в церковнославянском сокращение обозначается чертой-титлом над текстом в том месте, где пропущена часть слова. Но на самом деле с титлами всё бывает ещё хитрее -- настолько хитро ни в одном другом языке нет! Одна из пропущенных букв -- даже если это единственная буква -- может записыватся под титлом, над строкой текста, -- как "напоминание" о том, что титло должно заменять.

Хотя почти для всех букв кириллицы найдены печатные документы, в которых эти буквы появляются под титлом -- в церковно-славянском каноне, чтоб не слишком усложнять набор и печать, утвердили пять "орфографически необходимых" видов буквенного титла. Заметьте, как в добро-титле буква слилась с чертой титла -- знак, родившийся в скорописи, сохранил свои черты и в современной богослужебной печати, когда смысла экономить росчерки уже нет никакого.

В Юникод энергично добавляют иероглифы майя, особые буквы чукотских племён в полтора человека, и пиктограммы для онлайн-игр -- всё то, за что могут заступиться авторитетные, пробивные, влиятельные люди. Буквенные титла в Юникод так и не добавили -- ни пять "обязательных", ни два десятка "архаичных" -- обозвав вариантами написания уже существующих букв. А наборщикам псалтирей на церковнославянском дела нет до Юникода: не пытаясь никому доказать, что используемые ими в тексте символы действительно существуют и действительно нужны, они сами себе рисуют несовместимые с Юникодом шрифты, и набирают книжки ими.

В качестве применения славянских чисел, изображаемых -- так же, как сокращения -- буквами под титлом, Википедия приводит циферблат суздальских башенных часов: по кругу -- числа от "а" до "вi", и над каждым -- крошечное титло. Интересно, почему в кремлёвских часах -- лице России -- цифры римские, басурманские, а не православно-отечественные? Впрочем, и в Израиле на всех виданных мной циферблатах цифры арабские. Единственный циферблат, подписанный ивритскими цифрами, я видел в Праге -- еврейский квартал там, кажется, старейший в мире из сохранившихся. На пражских часах, для полноты их еврейства, ещё и стрелки крутятся справа налево. Не парадоксально ли, что чехи сильнее, чем израильтяне, заботятся о сохранении самобытной еврейской культуры?

Интересно, если на пражских часах -- ивритские цифры, то что за цифры вот на этом циферблате, подписанном "George Prior, London"?

Оказывается, это арабские цифры -- не те, которыми пишут европейцы, а те, которыми пишут сами арабы -- и они стилизованы под римские. Такие циферблаты, как выясняется, были популярны в Османской империи, где народ с одной стороны, привык к арабским числам; с другой -- восхищался европейскими часами с римскими числами. Лондонец Джордж Прайор, скорее всего, изготовил свои часы для экспорта в Турцию или в Палестину, но я точно такой же циферблат видел на Крите, а кто-то ещё на форуме, где расшифровывают непонятные циферблаты -- видел такой циферблат в Боснии. Несмотря на свои арабские корни, эти часы идут в привычном "европейском" направлении.

 

А я сижу тут на чемоданах. Завтра последний рабочий день здесь, во вторник первый рабочий день там.

Однажды в августе, проходя мимо мелкшамской евангелистской церкви, я увидел открытую дверь, и из любопытства вскользнул внутрь. Сразу же меня встретила прислужница: "Хочешь послушать, осталось всего несколько минут? Проходи, садись." Отказаться от приглашения было неловко... Вид, открывшийся изнутри, меньше всего походил на то, что я представлял себе церковью. Штукатуренные бежевые стены, белёный потолок. На дальней стене -- грубый деревянный крест, даже без висящего Иисуса. На ближней стене -- какая-то стенгазета, явно оформленная школьниками. В углу -- чашки, титан, и миска печенек. В центре зала -- стол с бумагой и разноцветными карандашами для желающих занять себя во время проповеди. У стены стоит проповедник в бежевом свитере и джинсах, и с лаптопа, подключённого к проектору, ведёт паверпойнт-презентацию "как самопожертвование Иисуса позволит нам всем приблизиться к Богу". Каждые четверть часа проповедь прерывается, на подиум в углу поднимаются гитарист, басист, флейтистка и вокалистка, и заводят песни с нехитрым текстом навроде "Господи, благодарю тебя за спасение, которое Ты мне даруешь после смерти", а проповедник показывает на экране текст, чтоб прихожане могли подпевать. В конце прихожане заполняют анкетки "как вам понравилась сегодняшняя служба", допивают чаёк с печеньками, и, слоняясь по залу, делятся друг с другом, с проповедником и с музыкантами всеми свежими сплетнями. Городок небольшой, все друг друга знают. Пригласили меня заглянуть к ним снова в воскресенье: каждую неделю они проводят обряд, похожий на православное причастие или на еврейскую встречу субботы -- благословляют каравай хлеба и чашу вина, и пускают по кругу, чтоб каждый отщипнул по кусочку, съел и запил. Впечатление у меня осталось сильное: современная некоммерческая религия без наносной пышной атрибутики. Весьма симпатично.

В следующие выходные, с самого утра я поехал в Свиндон -- там инициативная группа, состоящая в основном из скучающих пенсионеров, восстанавливает старинный лодочный канал. Его построили в середине 19-го века, чтоб перевозить уэльский уголь в Лондон, средоточие Промышленной революции. И как раз Промышленная революция в итоге погубила канальное судоходство: Великая Западная железная дорога, соединившая Лондон и Бристоль всего через два десятка лет после того, как открылся канал, -- тут же заменила его в качестве основной магистрали для грузоперевозок. Канал забросили, он частями обрушился, частями зарос, а окончательно его сравняли с землёй во время Второй Мировой, в ходе армейских учений. Часть канала, проходившая в черте Свиндона, стала "канальным бульваром": засыпанное русло канала засажено деревьями, а по обоим его краям оставались тропы, по которым когда-то лошади тащили за собой баржи, -- так эти тропы расширены и стали проезжей частью бульвара. Теперь, когда от канала остались только воспоминания, скучающие пенсионеры выпрашивают у местных властей деньги и технику, собирают на стройках неиспользованные стройматериалы, и своими силами восстанавливают те части канала, которые ещё не застроены. Вместе с ними я таскал тачками мокрую глину и помогал утрамбовывать ею стенки канала, чтоб не пропускали воду. Мне поведали, что когда канал строился в первый раз, его дно утрамбовывали отарой овец: ведь асфальтовых катков тогда ещё не было. Ещё рассказали, что в паре миль от того места, где мы вместе ковырялись в глине, через канал перекинут мост, разделённый вдоль напополам кирпичной стенкой. Мол, поля, соединённые мостом, принадлежат двум фермерам, которые без конца ссорились один с другим; в частности, когда перегоняли свой скот через канал, они каждый раз не могли договориться, кто кому должен уступать дорогу. Решением проблемы стало разделение моста: каждый из фермеров получил половину в единоличное пользование, и гонял скотину только по ней.

Месяц назад я отправился на велопрогулку в пустыню Негев. Там как раз прошли зимние дожди, и на несколько недель всё расцвело зеленью и цветами. Формальным поводом для поездки был фестиваль воздушных шаров, гвоздем которого был шар-черепашка в кедах.
Читать далее

Расскажу о самой впечатляющей из моих открыток -- её история выходит за рамки почтового ящика. Я получил её прошлой осенью -- она огромная, как две обычные, и на отпечатанной стороне -- узор из улыбающихся овощей и фруктов, а на обороте -- рисунок во всю открытку цветными карандашами, на котором отправитель перемешивает варенье в большой кастрюле. О себе она рассказала, что обожает старинные фургончики Volkswagen T1 / T2, так что я пообещал прислать ей в благодарность открытку с таким фургоном.

Готовую открытку с фольксвагеном мне взять было негде, поэтому я взял какую-то простую советскую открытку, слепил фургончик со спичечный коробок размером, покрасил, приклеил его колёсами к открытке, и приписал, "всё как ты заказывала -- открытка, а на ней фургон!"
Хотя сюрприз голландке понравился, развёрнутой переписки из всего этого не получилось. Лишь на Рождество она мне неожиданно прислала праздничную открытку -- симпатичную, но вполне стандартную.

А через месяц мне довелось встретить тот фургончик, который я так старательно лепил, вживую -- в английской деревушке Лейкок. Ей нарочно сохраняют традиционный облик: крытые соломой "полубревенчатые" домики (half-timber: каркас из деревянных балок, ненесущие стены из кирпича), большие амбары, кривые улочки, крутой мост через речку. Местные хвастаются, что именно в Лейкоке снималась часть эпизодов о Гарри Поттере -- это удобнее, чем имитировать старинную деревню в студийном павильоне.

При всём этом, Лейкок -- живая деревня с действующими магазинами, мастерскими, сельсоветом, церковью. Логично, что селиться здесь хотят в первую очередь любители старины, оттого и попадаются на лейкокских улицах раритетные автомобили. Не возьмусь угадать модель этого "Ситроена", но меня тронул зайка, вмонтированный в его капот -- видимо, самим владельцам. До чего ж он милее оленя с советской "Волги"!

Я приятно удивлён появлением у меня читателей уже в первую неделю существования дневника, а заодно впервые встречаю здесь "флешмоб" -- помню, как в пятом классе мои одноклассники занимались тем же самым, обмениваясь "анкетами" в общих тетрадках. Хотя положено, чтоб вопросники передавались по эстафете от одного участника к другому, и каждый отвечал на свои индивидуальные вопросы, -- те вопросы, на которые отвечала Пре_Красная_Шапочка, как раз затрагивают темы, которые меня особенно волнуют. Поэтому я решился эти вопросы у неё "угнать" в качестве шаблона для поста.
Читать далее...

Вот эта вот запись осталась у меня с 10 мая 2011 -- израильский День независимости тогда удачно совпал с российским Днём победы.
Фотографий с тех пор не осталось, поэтому подобрал более свежие под настроение.

Что в Рамат-Гане больше всего поражает -- это деревья. Вдоль улиц здесь высажена какая-то особая порода, с огромной раскидистой кроной. Ветки деревьев сплетаются над улицей в сплошной навес, дающий днём уютную, мягкую зеленоватую тень, а ночью в них, словно звёздочки, светятся вдоль всей улицы вплетённые гирлянды жёлтых фонариков. Волшебное, сказочное ощущение.

Солдатская общага, где я ночевал, оказалась у главной площади Рамат-Гана. Там ещё с вечера выставили сцену, и всю ночь шумно отмечали. Когда я затемно спустился поглядеть на салют -- а он был поистине шикарный -- улица бурлила как сплошная всенародная пати. Для пущего веселья раздавали пенные баллончики, и дети воодушевлённо топили в пене друг друга и всё вокруг. Когда я вышел наутро, дороги уже подмели, но в пене оставались все стены и все припаркованные машины. Мой велосипед на удивление остался нетронутым. Я отвязал его, и поехал в ярконский парк.

Ярконский парк -- нечто бескрайнее и сногсшибательное. Раньше у Яркона была слава речки-вонючки, главного израильского водостока, но якобы в последние годы ей наконец занялись, и даже недавно разрешили купаться. На вид она всё такая же бурая и гнилая, без пляжей по берегам, хоть и с пирсами для рыбаков и байдарочников. Зато что вокруг! В бескрайней зелени скрываются бескрыший аквапарк; маленький зоопарк-птичник, оглашающий щебетанием окрестности на добрую сотню метров; тропический ботанический сад; озерцо с уточками и с лодочным прокатом; огромный, поистине огромный, трёхэтажный деревянный городок детям для лазанья -- с качелями, мостиками и горками; база скаутов, с затенёнными верандами и дозорными вышками; альпинистская горка; и что меня добило окончательно -- велосипедная дорожка вдоль речки, заходя под автомобильный мост, снабжена табличкой "сядь, передохни"; и действительно, в тени под мостом -- на откосе, выше уровня самой дорожки -- велосипедистам поставлены столики с сиденьями, добраться до которых можно по небольшой лесенке. Дальше за парком виднеются петли американских горок... Жаль, в честь выходного всё закрыто.

Парада пеших войск, как на российский День победы, здесь не было; зато в полдень устроили демонстрацию небогатой, но очень гордой израильской военной техники. Вдоль тель-авивских пляжей проследовали клинья истребителей, транспортных самолётов и боевых вертолётов; самолёт-заправщик летел в сцепке с одним из истребителей, а четыре пропеллерных самолёта выделывали мёртвые петли, пике и прочие хитрые фигуры. Одновременно с этим вдоль пляжей носились взад-вперёд военные суда, катера и откуда-то взявшиеся парусные яхты. В качестве дополнительных спецэффектов, некоторые суда громогласно гудели, выпускали завесу жёлтого дыма, да взносились откуда-то вверх сигнальные ракеты.

Естественно, на пляжах было не протолкнуться. Впечатление такое, что вся страна вышла на пикники-шашлыки: в каждом парке, на каждом газоне, с ковриками и палатками, даже на газонах вдоль обочин, даже прямо под табличками "розжиг огня запрещён". Едешь по городу, и отовсюду запах углей и гам резвящихся детей. В ярконском парке, где я был в восьмом часу утра -- большинство после ночных пати только засыпали -- отдельные семьи уже засталбливали себе участки под пикник, натягивая между деревьями пищевую плёнку. Страшно представить, как это огромное зелёное пространство выглядело днём: наверняка жарили свои шашлыки, сидя один на другом. Интересно, что делают в этот день все израильские вегетарианцы -- пекут на мангале картошку и кукурузные котлеты?

Давно, ещё в 2008, со мной в Хитроу приключилась занятная история. При регистрации у меня спросили, не хочу ли я быть "добровольцем" и переночевать в Лондоне в отеле за их счёт, плюс получить 600 евро на руки. Естественно, что отказаться я не смог. Велели ждать до конца регистрации и решения моей судьбы, сидя в зале снаружи, и даже выдали за добровольство пятифунтовый ваучер в аэропортовое кафе.

Как выяснилось, там же снаружи в аэропорту с самого утра сидели трое израильтян, по какой-то причине не улетевших своим рейсом и уже изрядно весёлых; и чтобы отправить их моим ночным рейсом, с него нужно было ссадить троих добровольцев. Выяснилось это после того, как меня во время бесцельного слоняния налегке в третий раз задержали охранники: в первый раз обошлось беседой, во второй -- досмотром на основе "предотвращения подозреваемого терроризма". Изъяли булавку, которой к футболке был приколот номерок для прачечной. (Готовый сюжет для боевика: террорист захватывает самолёт при помощи булавки.) При этом точно такая же булавка осталась на моих штанах неизъятой.

Ещё их здорово завело то, как много у меня паспортов (аж два), сравнивали в них каждую закорючку, и переспросили, на скольки языках я говорю. Наконец, когда меня задержали в третий раз -- я, давясь хохотом, предъявил протокол предыдущего досмотра, что охранников удовлетворило. Вот тогда сидящие весёлые израильтяне заинтересовались, что за особо опасный тип вокруг них шатается, что его всё время берут охранники, и рассказали свою часть истории.
А кончилось всё банально: три пассажира не явились на регистрацию, и добровольцы не потребовались. Зато остался протокол на
память: могу всем хвастаться, какой я подозрительный субъект.

Взлетая, я обратил внимание на сером бетоне взлётной полосы на чёрные прямые росчерки резиной покрышек. Они резко начинаются у края полосы, где самолёты начинают разгон, и постепенно сходят на нет, по мере того, как покрышки отрываются от земли. Но самое прекрасное в полёте в погожий предзакатный час -- облака, сбоку освещённые садящимся солнцем: бугристые, изрытые сугробы рыхло-тянучей сахарной ваты; полупрозрачные призраки, без конца перетекающие и меняющие форму; и тёмные свинцовые кучи, то с медной, то с золотистой каёмкой, то с разливающимся словно бы изнутри нежно-бежевым свечением.

За полёт я дочитал свой подарок от Тэрако -- книжку Мураками. Он мне показался таким вымученным и неживым. Будто появляется у человека блестящая мысль -- и он садится за стол марать бумагу, не поднимаясь от стола, пока не растянет эту мысль на шесть страниц. Будто школьные сочинения.

На улице, на которой я доживаю последнюю неделю, -- как и на большинстве израильских улиц -- многоязычные таблички. Она подписана по-английски Ha-Lamed Hei, и на иврите הל"ה. Безо всякого знания иврита видно, что что-то здесь не сходится: ивритское название в разы короче английского!

На самом деле, название улицы -- пара ивритских буквы ל (ламед) и ה (hей), так что и по-английски её было бы уместно назвать сокращённо LH или L.H. Видимо, решили, что это введёт в заблуждение туристов, которые станут спрашивать у прохожих "улицу Эл-Эйч", а те не поймут, о чём речь. Вот представьте себе, что где-нибудь в России была бы "улица СССР", и по-английски бы её название писали не "SSSR", а "Eseseser". Ну, или представьте, на современный лад, улицу Vevepe.

Так вот, моя улица замечательна тем, что L.H. -- не сокращение, а число 35. С давних пор и до второй половины 20 века, евреям претило пользоваться арабскими цифрами, и для счёта использовались буквы -- так же, как у древних римлян, греков и славян. Я живу на "ул. тридцати пяти". Эти тридцать пять -- отряд еврейских боевиков героев борьбы за независимость в доизраильской Палестине. Под Иерусалимом они напоролись на племя арабских кочевников, отстреливались от них до последнего патрона, но были подавлены превосходящими силами.

Улицы, названные в честь чисел, не так уж редки. Одна из крупных улиц называется "Ha-Kaf Gimel", "ул. двадцати трёх", в честь ещё какого-то отряда, сгинувшего среди арабов. Есть, как и в других местах, улицы, названные в честь дат. В моём родном Свердловске они были особенно милы градостроителям: одна из магистралей города, "ул. восьмого марта", переходила на своём северном конце в "ул. девятого января", а от перекрёстка между ними -- что ж ещё может быть между 9 января и 8 марта? -- отходила "ул. февральской революции". Жаль, теперь 9 января переименовали в "ул. Ельцина", и такая замечательная календарно-уличная система распалась.

Но если L.H., откуда в названии הל"ה кавычка? Всё дело в способах записывать сокращения. У англичан, когда пропускают конец или середину слова, ставят точку в конце: Dr. (doctor), St. (saint), Ltd. (limited). По-русски, когда пропускают середину слова, ставят дефис: д-р, р-н (район), мин-во (министерство). Интересный способ обозначать сокращения принят в шведском: когда пропущен конец слова, как и в русском и в английском, ставится точка; когда середина -- двоеточие: S:t Eriksplan (площадь св. Эрика), 20:e århundrade (20-й век).

В иврите система на удивление похожа на шведскую: когда слово сокращается до одной буквы, после неё ставится похожая на апостроф закорючка -- на официальном иврите её называют "гереш", но чаще пользуются идишским названием "чубчик", в котором легко узнаётся славянский корень. Когда слово сокращается до нескольких букв -- независимо от того, конец или середина пропущена -- перед последней буквой ставят "два чубчика", или кавычку. По идее, кавычка -- такой же отдельный от "двойного чубчика" знак препинания, как тире -- от дефиса; но так же, как с тире и дефисом, не каждый читатель обратит внимание на разницу, да и не в каждом шрифте их легко различить на глаз. В компьютерную эпоху решающим фактором оказывается то, что дефис, апостроф и кавычка на клавиатуре есть, а тире, как и чубчиков, -- нет; поэтому люди всё реже пытаются набрать правильный знак -- даже если они в курсе различия между ними.

Не менее оригинальная система обозначения сокращений принята в церковнославянском. Когда пропускается середина слова, над буквами по краям пропуска рисуется горизонтальная палочка--титло, например -- "г͠дь б͠гъ" в современной пунктуации соответствовало бы "г-дь б-гъ". Поскольку в богослужебной литературе чаще всего упоминаются разные "священные" названия и титулы, то логично, что сокращать стали в первую очередь их. В результате у самого титла появился оттенок священности -- как нимб, он парит над этими особенными словами; появились правила, что ряд "наиболее достойных" слов обязан писаться сокращённо и с титлом, а сокращать любые другие слова -- святотатство. Это "перепозиционирование" произошло параллельно с развитием технологий печати и литерного набора, когда, с одной стороны, потеряло смысл ради экономии бумаги сокращать каждое второе слово; с другой стороны, набор титл над строкой текста стал лишь усложнять и замедлять издание. Титлу назначили семантическое значение: "нужно писать "б͠гъ", когда речь об истинном христианском Боге, и "богъ", когда речь о лжебогах".

Когда славянские буквы использовались в числовом значении, титло изображалось над всем числом: как и в иврите, нет различия между записью числа, буквенной аббревиатурой, и прочими видами сокращений. Запись ל"ה могла бы с таким же успехом обозначать любое сокращение до этих двух букв.

Из моих поделок самая интересная история, пожалуй, у Циббе. Прозвище ей дал немец Рубен -- мой сосед по институтскому кабинету. Из института я тогда уже ушёл в армию, но у меня остались ключи, и выходные я почти целиком просиживал в бывшем своём кабинете, ставшем за два года словно родным. Чувствовал себя как дома: кодил себе, слушал музыку, листал сайты, писал заметки, гонял чаи. Появлявшиеся иногда соседи--законные обитатели кабинета нисколько меня не смущали, и при Рубене я как раз заканчивал набивать и зашивал очередную поделку. Узнав, что имени у поделки ещё нет, Рубен предложил назвать её "Циббе" -- по-немецки это что-то типа "зайка", ласковое животное прозвище, из одного ряда с "мурка" или "бурёнка".

Кроил и шил Циббе я в армии, сидя под навесом, куда солдаты выходили покурить -- у меня тогда ещё не было своего собственного места. Месяц или два я так "прослужил" -- утром приезжаю, до обеда сижу под навесом и ожидаю
дальнейших указаний, после обеда отпускают на все четыре стороны, и никого не волнует, что ехать мне некуда. Читать там под навесом оказалось слишком шумно, лепить -- слишком ветрено: глина моментально засыхает; поэтому я начал шить. Первого, "чернового" зайца по выкройке Тильды сшил из обшивки дивана, найденного на армейской свалке, и набил кусками поролона из того же самого дивана. Чернового зайца говорливые солдатки-курильщицы, глядевшие на моё шитьё, предложили назвать Сасон, и я вышил имя ему на курточке; жаль, фотографии Сасона не сохранилось. Сасон достался доброму солдату-замзавхозу Озу, который обычно разрешал мне оставаться ночевать в части, и давал ключи от сторожки.

Циббе сделана по той же тильдовской выкройке, но из нормальной магазинной ткани, и вместо кукольной курточки с оборочками у неё формочка настоящего армейского цвета, с аутентичными погончиками и кармашком на груди. На форменной рубашке у мальчиков кармана два, слева и справа, большие, с клапанами; у девочек -- один крошечный, как у Циббе. Предполагается, что солдатки, как и гражданские девочки, все свои вещи таскают в дамской сумочке, поэтому карманы им ни к чему.

Перед самым вручением дочке знакомых на девятилетие, я сделал для Циббе ещё и красный беретик, отрезав для него немножко материала от настоящего, проносившегося до дыр старого берета офицерки-командирши. Пришил по ободку чёрный шнурок -- всё как у настоящего армейского берета. Вообще, берет в израильской армии надевают на голову только на торжественных церемониях, а остальное время он должен лежать под погоном. Я за свою службу надевал берет, может быть, десяток раз. Так и у Циббе берет на голове сидел очень плохо, моментально спадывая; зато под погоном смотрелся как положено.

В армейской сторожке, куда меня пускал Оз, -- два окна, две кровати, две тумбочки -- сквозняка не было, и там мне без помех удалось слепить и раскрасить Кису. Уже тогда я носил в своём солдатском вещмешке глину, краски и кисточки вместе со сменой одежды и санитарными принадлежностями. Кису я оставил сослуживице, сторожившей вместе со мной; теперь она уже полгода как закончила армию, и какова кисина дальнейшая судьба -- я не знаю. Вероятнее всего, так и осталась в части, и никто теперь не знает, откуда она там и для чего.

Вот эта вот запись была мной сделана в октябре 2011.

Лондон окружён 117-мильным Орбитальным Шоссе; пригороды, попавшие внутрь Орбитали, величают себя Грейтер-Лондон, и смотрят на всю остальную Англию, как москвачи на замкадье.
Грейтер-Лондон поделён на шесть концентрических зон: первая -- Центральный Лондон, знакомый со школьных учебников и с видов на открытках; шестая -- глухое захолустье, докуда пара часов на метро или на электричке.

Так вот, на выходных я ездил в гости в Клэпэм, на самый край второй зоны. Семилетняя раскованная очаровашка, художница и начинающая скрипачка, закупила стопку пустых открыток, украшает рисунками и аппликациями, и рассылает всем желающим незнакомцам. Она единственная в семье американская гражданка -- так уж сложилось.
Родители -- экс-хиппи, экс-буддисты, журналист-музыкант и биопрограммист-художница. Настолько интересные люди, что мы сидели и болтали, пока я не проворонил последний поезд к себе в Мелкшам.
Запомнился кусок беседы: "--Хотел бы и я научиться рисовать, стал бы культурным человеком. --Чему тут учиться? Рисовать может любой. --Рисовать так, чтоб самому не было стыдно. --Тогда может, тебе заняться не рисованием, а своей самооценкой?"
Добеседовав, уложили меня в детской, засыпать под убаюкивающее мерное сопение малышки рядышком.

Наутро, распрощавшись, я решил назло кондуктору дойти до вокзала пешком. Небольшой парк в Клэпэм-Коммон просто кишит наипушистейшими белками, носящимися одна за другой кругами, оббегая спиралями по толстому стволу.
Прицентральный Лондон оказывается трёхмерной паутиной из подземных, надземных и наземных рельсов, туннелей и виадуков, промежутки между которыми со временем зарастали домами. Сквозь Центральный Лондон железных дорог нет; все вокзалы -- на краю первой зоны; все сортировки и развязки, таким образом, -- в прицентральной части. Зато сесть не на ту электричку можно разве что ошибшись станцией: на каждой станции поезда ходят только в одном направлении. Так повелось с давних времён, когда каждая железнодорожная компания вела в Лондон собственные рельсы и открывала собственный вокзал.

Лондонское метро характерно тем, что его линии с развилками и петлями; на лбу каждого поезда указан маршрут следования, потому что цветом линии он определяется неоднозначно. И кольцевая линия ходит не по кругу: на конечной станции поезд разворачивается, чтобы поехать на эту же станцию с другой стороны. Чтоб проехать через эту конечную станцию, на ней нужно выйти и пересесть в другой поезд. По заверениям дирекции, "это повышает надёжность сообщения".

Вне всякой связи с той поездкой, вспомнился английский традиционный десерт под названием "rocky road" -- в какой-нибудь носитель (мороженое, мусс, или даже рыхлое тесто) добавляют маршмэлоу, орехи, и кусочки шоколада.
Мне в городском супермаркете достался многослойный: "субстрат" из крошёных шоколадных бисквитов, "тармак" из шоколадного пудинга, и вверху во взбитых сливках -- три положенных добавки. До чего приятно себя таким побаловать!

Прошлым летом мне довелось пролежать полторы недели в психиатрической больнице. Июньское яркое солнце сквозь нераскрывающиеся окна, огороженный пятиметровым бетонным забором дворик для прогулок с искусственной травой, закрытые с завтрака до ужина палаты, и -- безграничное безделие. Всё, что разрешено делать -- валяться где-нибудь, разглядывая потолок, либо дочитывать книжки, брошенные предыдущими обитателями. Я взял листочек, и стал записывать на него все приятные воспоминания, которые только удавалось выцедить из головы. Из очень разных периодов жизни, но на удивление, большинство оказались пищевыми. Воспроизвожу их в том обрывочном виде, в котором они остались записанными на листочке.

перерыв на чай в ивритском классе, печеньки с рожицами и с масляным кремом

походы за грибами, пахучий сосняк, зелёно-бурый, влажный... в глубине -- чуть топкое болото, и светло-зелёный ковёр мха и клюквы

суп из пакета в продымившемся котелке, в свете костра среди сумерек... жестяная кружка кисловатого берёзового сока из-под дерева

верёвки сушёных грибов на чердаке, их дурманящий запах

походы на лыжах, с таблетками глюкозы и фляжкой промёрзшего чая со льдинками под курткой... дятлы сшибают шапки снега с сосен

имбирное пиво и бодрая музыка в нагретом солнцем вагончике, зелень и скачущие зайцы за окном

вкусное тёмное ирландское пиво с Димой в полупустом баре

рисунок тыквы на стене, игра-дразнилка с котом

естественный и ненапряжный пикник на никин др: ясный день, костёр, печёная картошка, конфеты и помидорки черри

уютная, увитая виноградом придорожная кафешка в Хании; сбоку фонтанчик, на столе -- огромная глиняная миска греческого салата

с Никой в тёплой воде аквапарка, после тарзанки, предвкушая ходьбу в пузырях

горячий чай из родниковой воды, только снятый с горелки, с Никой на берегу тёплого вечернего озера

зелёный чай из заварочной чашки, слойки с сыром, чусовской хлеб с густым майонезом, солнечное утро с мамой перед работой

ужин в пустой кибуцной библиотеке: картошка, оливковое масло, хумус, схуг, аромат старых страниц и пыльных переплётов

пикник с любителями прогулок в конце учебного года: салаты, лепёшки на противне на углях, шоколадное фондю на газовой горелке, вид на кармельские леса

обжигающий, крепкий чай из тамариного термоса, поднявшись на вершину горы, среди травы по пояс, в ясный полдень, с книжкой на коленях

На работе, которую сейчас бросаю, закупили на кухню чай с мятой. Каждый раз, когда его себе завариваю, вспоминаю психбольницу: заботливая командирша, когда привезла меня туда, выдала мне с собой мешок вкусняшек и пачку мятного чая. Полторы недели принудительного безделия и мятного чая.

Привет! Меня зовут Артём, хотя за несколько лет жизни в Израиле я привык откликаться на Áртиум, Áрчум, и ещё ряд безнадёжных способов произнести мягкое русское "тё". Ничего, русские перевирают имена израильтян ничуть не хуже.

В армии меня дразнили "Пентиум" -- по созвучию с "Артиум", и из-за того, что я программист. Но больше мне понравилось прозвище "железный барашек", которое дала мне моя названная сестричка Тэрако за своеобразную причёску и за механистичность в некоторых областях.

Я дорабатываю последние две недели в Тель-Авиве, и переезжаю в Копенгаген -- искать себя там, раз не удалось найти в других местах. Планирую отписывать сюда всякие интересности из поездок. Я их всё равно записываю, сам себе, и они годами у меня пылятся оттого, что некому показать.

Да, мне не хватает друзей, и я надеюсь, что на этом сайте мне больше повезёт с новыми знакомствами, чем в тех бестолковых местах, где я привык проводить своё свободное время.

Хотя большую часть жизни я просидел перед компьютером, я бы не назвал его своим увлечением. Скорее, назвал бы рельсовый транспорт и бумажную почту, они кажутся мне до ужаса романтичными. А ещё я делаю всякие поделки, и раздариваю их всем, до кого дотянусь. Пока не окажусь в Дании, буду здесь писать о своих прошлых поездках и рассказывать истории своих поделок.

Кроме того, я дилетант-лингвист, и люблю пространные рассуждения о происхождении слов и связи между словами. Вот взять например Троубридж, столицу графства Уилтшир, в котором я по нескольку месяцев подхалтуривал каждое лето. В Википедии записано, что название города происходит от Trowle-bridge, по названию деревушки Trowle неподалёку. (Действительно, город стоит на реке, а деревушка -- в стороне от неё.) Почему деревушка названа Trowle, неизвестно, но местные жители связывают её название с троллями -- и по созвучию, и по ассоциации с мостами: известно, что тролли живут именно под ними.

Одна из крупных усадеб в деревушке называется Little Trowle -- выходит, усадьба маленького тролля: