Цитата сообщения MihTimak Очерки преступного мира (глава 2)

Глава 2. Жульническая кровь
Главка первая
Как человек перестаёт быть человеком? Как делаются блатарями?

В преступный мир приходят и со стороны: колхозник, отбывший за мелкую кражу наказание в тюрьме и связавший отныне свою судьбу с уголовниками; бывшие стиляги, уголовные деяния которых приблизили их к тому, о чём они знали лишь понаслышке; заводской слесарь, которому не хватает денег на удалые гулянки с товарищами; люди, которые не имеют профессии, а хотят жить в своё удовольствие, а также люди, которые стыдятся просить работу или милостыню - на улице или в государственном учреждении - это всё равно, и предпочитают отнимать, а не просить. Это дело характера, а зачастую примера. Просить работу - это тоже очень мучительно для больного, уязвлённого самолюбия оступившегося человека. Особенно подростка. Просить работу - унижение не меньшее, чем просить милостыню. Не лучше ли.
Дикий, застенчивый характер человека подсказывает ему решение, всю серьёзность и опасность которого подросток просто не в силах, не может ещё оценить. У каждого человека в разное время его жизни бывает необходимость решить что-то важное, "переломить" судьбу, и большинству это важное приходится делать в молодые годы, когда опыт мал, а вероятность ошибок велика. Но в это время также мала и рутина поступков, а велика смелость, решительность.
Поставленный перед трудным выбором, обманутый художественной литературой и тысячей обывательских легенд о таинственном преступном мире, подросток делает страшный шаг, после которого подчас нет возврата.
Потом он привыкает, озлобляется окончательно сам и сам начинает вербовать молодёжь в ряды этого проклятого ордена.
В практике этого ордена есть одна важная тонкость, вовсе не замеченная даже специальной литературой.
Дело в том, что этим подземным миром правят потомственные воры - те, у которых старшие родственники: отцы, деды или хотя бы дяди, старшиек братья были уркаганами; те, которые выросли с раннего детства в блатных традициях, в блатном ожесточении ко всему миру; те, которые не могут променять своего положения на другое по понятным причинам; те, чья "жульническая кровь" не вызывает сомнения в своей чистоте.
Потомственные воры и составляют правящее ядро уголовного мира, именно им принадлежит решающий голос во всех суждениях, "прави’лках", этих "судах чести" блатарей, составляющих необходимое, крайне важное условие этой подземной жизни.
Во время так называемого раскулачивания блатной мир расширился сильно. Его ряды умножились - за счёт сыновей тех людей, которые были объявлены "кулаками". Расправа с "раскулаченными" умножила ряды блатного мира. Однако никогда и нигде никто из бывших "раскулаченных" не играл видной роли в преступном мире.
Они грабили лучше всех, участвовали в кутежах и гулянках громче всех, пели блатные песни крикливей всех, ругались матерно, превосходя всех блатарей в этой тонкой и важной науке сквернословия, в точности имитировали блатарей и всё же были только имитаторами, только подражателями.
В сердцевину блатного мира эти люди допущены не были. Редкие одиночки, особенно отличившиеся - не своими "героическими подвигами" во время ограблений, но усвоением правил блатного поведения, участвовали иногда в "правилках" высших воровских кругов. Увы - они не знали, что сказать на этих правилках. При малейшем столкновении, а каждый блатарь - весьма истеричная особа - чужакам напоминали их "чуждое" происхождение.
- Ты - порчак! А открываешь хавало! Какой ты вор? Ты волжский грузчик, а не вор! Ты - олень самый настоящий!
"Порчак", то есть "порченый фраер" - фраер, который уже перестал быть фраером, но ещё не стал блатарём ("Это ещё не птица, но уже не четвероногое" - как говорил Жак Паганель у Жюля Верна). И "порчак" терпеливо сносит оскорбления. "Порчаки" не бывают, конечно, хранителями традиций воровского мира.
Чтобы быть "хорошим", настоящим вором, нужно вором родиться; только тем, кто с самых юных лет связан с ворами, и притом с "хорошими, известными ворами", кто прошёл многолетнюю науку тюрьмы, кражи и блатного воспитания, достаётся решать важные вопросы блатной жизни.
Каким ты видным грабителем ни будь, какая тебя ни сопровождает удача, ты всегда останешься чужаком-одиночкой, человеком второго сорта среди потомственных воров. Мало воровать, надо принадлежать к этому ордену, а это даётся не только кражей, не только убийством. Вовсе не всякий "тяжеловес", вовсе не всякий убийца - только потому, что он грабитель и убийца, - занимает почётное место среди блатарей. Там есть свои блюстители чистоты нравов, и особо важные воровские секреты, касаемые выработки общих законов этого мира (которые, как и жизнь, меняются), выработки языка воров, "блатной фени" - дело только блатарской верхушки, состоящей из потомственных воров, хотя бы там были только карманники.
И даже к мнению подростка (сына, брата какого-нибудь видного вора) блатной мир будет прислушиваться больше, чем к суждениям "порчаков" - пусть они будут хоть Ильями Муромцами в грабительском деле.
И "марьян" - женщин блатного мира - будут делить в зависимости от знатности хозяина... Их получат сначала обладатели "голубой крови", а в последнюю очередь - "порчаки".
Блатари немало заботятся о подготовке своей смены, о выращивании "достойных" продолжателей их дела.
Страшный мишурный плащ уголовной романтики ярким маскарадным блеском привлекает юношу, мальчика, чтобы его отравить своим ядом навсегда.
Этот фальшивый блеск стекляруса, выдающего себя за алмаз, повторен тысячей зеркал художественной литературы.
Можно сказать, что художественная литература вместо того, чтобы заклеймить уголовщину, сделала обратное: подготовила почву для расцвета ядовитых ростков в неопытной, неискушённой душе молодёжи.
Юноша не в силах сразу разобраться, разглядеть истинное лицо уркаганов, - а потом бывает уже поздно, он оказывает содействие ворам, сблизившийся с ними любой, даже самой малой, близостью - уже заклеймён и обществом, а со своими новыми товарищами связан на жизнь и смерть.
Существенно и то, что в нём самом уже копится личная озлобленность, появляются личные счёты с государством и его представителями. Ему кажется, что его страсти, его личные интересы приходят в неразрешимый конфликт с государством. Ему кажется, что он платит слишком дорого за свои "проступки", которые государство называет не проступками, а преступлениями.
Его манит и извечная тяга юности к "плащу и шпаге", к таинственной игре, а здесь игра не шуточная, а живая кровавая игра, по своей психологической напряжённости не идущая ни в какое сравнение с постными "Учениками Иисуса" или "Тимуром и его командой". Творить зло гораздо увлекательней, чем творить добро. С застучавшим сердцем входя в это воровское подполье, мальчик рядом с собой видит тех людей, которых боятся его папа и мама. Он видит их кажущуюся независимость, ложную свободу. Хвастливое их враньё мальчик принимает за чистую монету. В блатарях он видит людей, которые бросают вызов обществу. Вместо нелёгкого добывания трудовой копейки юноша видит "щедрость" вора, "шикарно" разбрасывающего банкноты после удачного грабежа. Он видит, как пьёт и гуляет вор, и эти картины разгула далеко не всегда отпугивают юношу. Он сравнивает скучную, повседневную, скромную работу отца и матери с "трудом" воровского мира, где надо быть, кажется, только смелым... Мальчик не думает о том, сколько чужого труда и чужой человеческой крови награбил и тратит, не считая, этот его "герой". Там есть всегда водка, "план", кокаин, и мальчику дают выпить, и восторг подражания охватывает его.
Среди своих сверстников, бывших товарищей, он замечает некоторое отчуждение, смешанное с боязнью, и по наивности своей детской принимает это отношение за уважение к себе.
А главное - он видит, что все боятся воров, боятся, что любой может зарезать, выколоть глаза...
В "шалман" является какой-нибудь Иван Корзубый из тюрьмы и тысячи рассказов приносит с собой - кого он видел, кто за что и на сколько осуждён - всё это опасно и пленительно.
Юноша видит, что люди живут, обходясь без того, что бывает постоянной заботой в семье.
Вот юноша пьян по-настоящему, вот он уже бьёт проститутку - бабу он должен уметь бить! - это одна из традиций новой жизни.
Юноша мечтает об окончательной шлифовке, окончательно приобщении к ордену. Это - тюрьма, которой он приучен не бояться.
Старшие его берут "на дело" - на первых порах стоять где-нибудь "на вассере" (на страже). Вот уже и взрослые воры ему доверяют, а вот он ворует и сам, и сам "распоряжается".
Он быстро усваивает манеры, непередаваемой наглости усмешку, походку, выпускает брюки на сапоги особым напуском, надевает крест на шею, покупает шапку-кубанку на зиму, "капитанку" - летом.
В первую же свою тюремную отсидку он татуируется новыми друзьями - мастерами этого дела. Опознавательный знак его принадлежности к ордену блатарей, как клеймо, навечно нанесён синей тушью на его тело. Много раз после будет он жалеть о наколках, много крови испортят они блатарю. Но всё это будет после, много после.
Он давно уже овладел "блатной феней", воровским языком. Он бойко услуживает старшим. В поведении своём мальчик боится скорее недосолить, чем пересолить.
И дверь за дверью открывает блатной мир перед ним свои последние глубины.
Вот он уже принимает участие в кровавых "правилках", "судах чести", и его, как и всех остальных, заставляют "расписаться" на трупе удавленного по приговору блатного суда. Кто-то суёт ему в руки нож, и он тычет ножом в ещё тёплый труп, доказывая свою полную солидарность с действиями своих учителей.
Вот он и сам убивает по приговору старших указанного ему "предателя", "суку".
Среди блатных вряд ли есть хоть один человек, который не был бы хоть когда-либо убийцей.
Такова схема воспитания молодого блатаря из юноши чужого мира.
Проще воспитываются представители "голубой крови", потомственные блатари или те, кто никакой жизни, кроме воровской, не знали и не собирались её знать.
Не нужно думать, что эти люди, из которых и выходят идеологи и вожди блатного мира, эти принцы жульнической крови, воспитываются каким-то особым, тепличным способом. Отнюдь нет. Их никто не оберегает от опасностей. Просто на их пути к "вершинам", или, вернее, к наиболее глубоким ямам блатного дна, стоит меньше препятствий. Их путь проще, скорее, безоговорочней. Им раньше верят, раньше дают воровские поручения.
Но много лет юный блатарь, хотя бы его предками были самые влиятельные вельможи воровской среды, трётся около взрослых бандитов, им боготворимых, бегает им за папиросами, подносит "огонька" прикурить, таскает "ксивёнки" - записки, всячески услуживает. Много лет проходит, пока его возьмут на кражу.

Главка вторая
Вор - ворует, пьёт, гуляет, развратничает, играет в карты, обманывает фраеров, не работает ни на воле, ни в заключении, кровавой расправой уничтожает ренегатов и участвует в "правилках", вырабатывающих важные вопросы подземной жизни.
Он хранит блатные тайны (их немало), помогает товарищам по ордену, вовлекает и воспитывает юношество и следит за сохранением в суровой чистоте воровского закона.
Кодекс несложен. Но за столетия он оброс тысячами традиций, святых обычаев, мелочное выполнение которых тщательно блюдётся хранителями воровских заветов. Блатари - большие талмудисты. Чтобы обеспечить наилучшее выполнение воровских законов, время от времени устраивают великие, повсеместные подпольные собрания, где и выносятся решения, диктующие правила поведения применительно к новым условиям жизни, производятся (вернее, утверждаются) замены слов в вечно меняющемся воровском лексиконе, "блатной фене".
Все люди мира, по философии блатарей, делятся на две части. Одна часть - это "люди", "жульё", "преступный мир", "урки", "уркаганы", "блатари", "жуки-куки" и тому подобное.
Другая - фраера, то есть "вольные". Старинное слово "фраер" - одесского происхождения. В "блатной музыке" XIX столетия много жаргонных еврейско-немецких слов.
Другие названия фраеров - "штымпы", "мужики", "олени", "асмодеи", "черти". Есть "порченые штымпы", близкие к блатарям, и "битые фраера" - знакомые с делами блатного мира, разгадавшие их хотя бы частично, опытные; "битый фраер" - произносится это с уважением. Это - разные миры, и не только тюремная решётка разделяет их.
- Мне говорят, что я подлец. Хорошо, я подлец, и мерзавец, и убийца. Но что из этого? Я не живу вашей жизнью, у меня жизнь своя, у неё другие законы, другие интересы, другая честность! - так говорит блатарь.
Ложь, обман, провокация по отношению к фраеру, хотя бы он даже спас блатаря от смерти - всё это не только в порядке вещей, но и особая доблесть блатного мира, его закон.
Хуже чем наивны призывы Льва Шейнина к "доверию" преступному миру, доверию, за которое уже заплачено слишком большой кровью.
Лживость блатарей не имеет границ, ибо в отношении фраеров (а фраера - это весь мир, кроме блатарей) нет другого закона, кроме закона обмана - любым способом: лестью, клеветой, обещанием...
Фраер и создан для того, чтобы его обманывали; тот, который настороже, который имел уже печальный опыт общения с блатарями, называется "битым фраером" - особая группа "чертей".
Нет границ, нет пределов этим клятвам и обещаниям. Баснословное количество всяких и всяческих начальников, штатных и нештатных воспитателей, милиционеров, следователей ловилось на немудрёную удочку "честного слова вора". Наверное, каждый из тех работников, в обязанности которых входит ежедневное общение с жульём, много раз попадался на эту приманку. Попадался и дважды, и трижды, потому что никак не мог понять, что мораль блатного мира - другая мораль, что так называемая готтентотская мораль с её критерием непосредственной пользы - невиннейшая по сравнению с мрачной блатарской практикой.
Начальники ("начальничками" их зовут блатари) неизменно оказывались обманутыми, одураченными...
А тем временем в городах с непонятным упорством возобновляли насквозь фальшивую и вредную пьесу Погодина, и новые поколения "начальничков" проникались понятиями о "чести" Кости-капитана.
Вся воспитательная работа с ворами, на которую ухлопали миллионы, если не миллиарды, государственных денег, все эти фантастические "перековки" и легенды Беломорканала, давно ставшие притчей во языцех и предметом досужих острот блатарей, вся воспитательная работа держалась на такой эфемерной штуке, как "честное слово вора".
- Подумайте, - говорит какой-нибудь "специалист" по блатному миру, начитавшись Бабеля и Погодина, - ведь Костя-капитан не то что дал "честное" слово исправиться. Меня, старого воробья, на этой мякине не проведёшь. Я не такой уж фраер, чтобы не понимать, что дать честное слово им ничего не стоит. Но ведь Костя-капитан дал "честное слово вора". Вора! Вот ведь в чём штука. Уж этого своего слова он не сдержать не может. Его "аристократическое" самолюбие этого не допустит. Он умрёт от презрения к самому себе, нарушившему "честное слово вора".
Бедный, наивный начальник! Дать честное слово вора фраеру, обмануть его, а затем растоптать клятву и нарушить её - это воровская доблесть, предмет хвастливых россказней где-нибудь на нарах.
Много побегов было облегчено, подготовлено благодаря вовремя данному "честному слову вора". Если бы каждый начальник знал (а знают это только начальники, умудрённые многолетним опытом общения с "капитанами"), что’ такое клятва вора, и по достоинству её оценил - крови, жестокостей было бы гораздо меньше.
Но, может быть, мы ошибаемся, когда пытаемся связать два этих разных мира - "фраеров" и "уркаганов"? Может быть, законы чести, морали действуют в мире жулья по-своему, и мы просто не вправе адресоваться в мир блатарей с нашими моральными мерками? Может быть, "честное слово вора", данное не фраеру, а "вору в законе" - есть настоящее честное слово?
Это и есть тот романтический элемент, который волнует юношеское сердце, который как бы оправдывает, вносит дух некоей, хотя и своеобразной, "моральной чистоплотности" в воровской быт, в отношения людей внутри этого мира. Быть может, подлость есть понятие разное для мира фраеров и для блатного общества? Душевными движениями уркаганов управляет, дескать, свой закон. И только встав на их точку зрения, мы и поймём, и даже признаем де-факто специфичность воровской морали.
Так не прочь думать и некоторые блатари поумнее. Не прочь и в этом вопросе "запудрить мозги" простаков.
Любая кровавая подлость в отношении фраера оправдана и освящена законами блатного мира. Но в отношении к своим товарищам вор, казалось бы, должен быть честен. К этому зовут его блатные скрижали, и жестокая расплата ждёт нарушителей "товарищества".
Здесь та же театральная рисовка и хвастливая ложь от первого до последнего слова. Достаточно посмотреть поведение законодателей блатных мод в трудных условиях, когда под руками мало фраерского материала и приходится вариться в собственном соку.
Вор покрупнее, "авторитетнее" (слово "авторитет" в большом ходу среди воров - "заимел авторитет" и тому подобное), физически сильнее держится угнетением воров поменьше, которые таскают ему пищу, ухаживают за ним. И если приходится кому-то идти работать, то на работу посылаются свои же товарищи послабее, и теперь от них, этих своих товарищей, блатная верхушка требует того же, что требовала раньше от фраеров.
Грозная поговорка "умри ты сегодня, а я завтра" начинает повторяться всё чаще и чаще во всей своей кровавой реальности. Увы, в блатарской поговорке нет никакого переносного смысла, никакой условности.
Голод заставляет блатаря отнимать и поедать порции своих менее "авторитетных" друзей, посылать их в экспедиции, имеющие очень мало общего с правильным выполнением воровских законов.
Везде рассылают грозные записки - "ксивы" с просьбами (точнее, приказами) о помощи и, если есть возможность заработать кусок хлеба, а украсть нельзя - те, что помельче, идут работать, "пахать". Их посылают на работу так, как на убийство. За убийство расплачиваются вовсе не главари, те только приговаривают к смерти. Убивают мелкие воры, под страхом собственной смерти. Убивают или выкалывают глаза (весьма распространённая "санкция" в отношении фраеров).
В трудном положении воры также доносят лагерным начальникам друг на друга. О доносах же на фраеров, на "Иван Иванычей", на "политиков" и говорить нечего. Эти доносы - путь к облегчению жизни блатаря, предмет его особой гордости.
Рыцарские плащи слетают, и остаётся подлость как таковая, которой проникнута философия блатаря. Логическим образом эта подлость в трудных условиях обращается на своих товаарищей по ордену. В этом нет ничего удивительного. Подземное уголовное царство - мир, где целью жизни ставится жадное удовлетворение низменнейших страстей, где интересы - скотские, хуже скотских, ибо любой зверь испугался бы тех поступков, на которые с лёгкостью идут блатари.
("Самый страшный зверь - человек" - распространённая блатная присказка опять-таки в буквальности, в реальности.)
Представитель такого мира не сожет выказать духовной твёрдости в положении, угрожающем смертью или длительными физическими мучениями, он и не проявляет этой твёрдости.
Было бы большой ошибкой думать, что понятия "пить", "гулять", "развратничать" одинаковы с соответствующими понятиями фраерского мира. Увы! Всё фраерское выглядит крайне целомудренно в сравнении с дикими сценами блатарского быта.
В больничную палату к блатарям - больным (симулянтам и аггравантам, конечно) добирается (то ли по вызову, то ли по собственному почину) какая-либо зататуированная проститутка или "городушница", и ночью (пригрозив дежурному санитару ножом) возле этой новоявленной святой Терезы собирается компания блатарей. Все, кто имеет "жульническую кровь", могут принять участие в этом "удовольствии". Задержанная, не смущаясь и не краснея, объясняет, что "пришла выручить ребят - ребята попросили".
Блатари все - педерасты. Возле каждого видного блатаря вьются в лагере молодые люди с набухшими мутными глазами: "Зойки", "Маньки", "Верки" - которых блатарь подкармливает и с которыми он спит.
В одном из лагерных отделений (где не было голодно) блатари приручили и развратили самку собаки. Её прикармливали, ласкали, потом спали с ней, как с женщиной, открыто, на глазах всего барака.
В возможность обыденности подобных случаев не хотят верить из-за их чудовищности. Но это - быт.
Был женский прииск, многолюдный, с тяжёлой "каменной" работой, с голодом. Блатарю Любову удалось попасть туда на работу.
- Эх, славно пожил зиму, - вспоминал блатарь. - Там, ясное дело, всё за хлеб, за паечку. И обычай, уговор такой был: отдаёшь пайку ей в руки - ешь! пока я с ней, должна она эту паечку съесть, а что не успеет - отбираю обратно. Вот я утром паечку получаю - и в снег её! Заморожу пайку - много ли баба угрызёт замороженного хлеба...
Трудно, конечно, представить, что человеку может прийти в голову такое. Но в блатаре и нет ничего человеческого.

Главка третья
В лагере дают на руки заключённым кое-какие деньги, какой-то остаток после оплаты "коммунальных услуг" в виде конвоя, брезентовых палаток на 60-градусном морозе, тюрем, пересылок, обмундирования, питания. Остаток мизерен, но всё же он - призрак денег. Масштабы смещены, и даже ничтожная "зарплата" - 20-30 рублей в месяц - вызывает интерес у заключённых. На 20-30 рублей можно купить хлеба, много хлеба - разве это не важная мечта, сильнейший "стимул" во время тяжёлой многочасовой работы в забое, работы в голоде и холоде. Интересы людей сужены, но интересы не стали менее сильными, когда люди стали полулюдьми.
Заработную плату, получку, платят раз в месяц, и в этот день блатари обходят все фраерские бараки, заставляя отдавать деньги - в зависимости от совести вымогателей, или половину, или всё. Если не отдают добровольно, то всё отнимается насильно, с побоями - ломом, кайлом, лопатой.
На эти заработки охотников и без блатарей много. Часто бригады с хорошей продовольственной карточкой, бригады, которые лучше питаются, предупреждены бригадиром, что денег получать рабочие не будут, что деньги пойдут десятнику или нормировщику. А если не согласны, то и карточки будут плохие, тем самым арестанты обрекаются на голодную смерть.
Поборы "начальничков": нормировщиков, бригадиров, смотрителей - повсеместное явление.
Грабежи, совершаемые блатарями, встречаются всюду. Вымогательство узаконено и никого не удивляет.
В 1938 году, когда между начальством и блатарями существовал почти официальный "конкордат", когда воры были объявлены "друзьями народа", высокое начальство искало в блатарях орудие борьбы с "троцкистами", с "врагами народа". Проводились даже "политзанятия" с блатарями в КВЧ, где работники культуры разъясняли блатарям симпатии и надежды властей и просили у них помощи в деле уничтожения "троцкистов".
- Эти люди присланы сюда для уничтожения, а ваша задача - помочь нам в этом деле, - вот подлинные слова инспектора КВЧ прииска "Партизан" Шарова, сказанные им на таких "занятиях" в самом начале 1938 года.
Блатари ответили полным согласием. Ещё бы! Это спасало им жизнь, делало их "полезными" членами общества.
В лице "троцкистов" они встретили глубоко ненавидимую ими "интеллигенцию". Кроме того, в глазах блатарей это были "начальнички", попавшие в беду, начальники, которых ждала кровавая расплата.
Блатари при полном одобрении начальства приступили к избиениям "фашистов" - другой клички не было для 58-й статьи в те годы.
Люди покрупнее, вроде Эшбы, бывшего секретаря Северо-Кавказского крайкома партии, были арестованы и расстреляны на знаменитой "Серпантинке", а остальных добивали блатари, конвой, голод и холод. Велико участие блатарей в ликвидации "троцкистов" в 1938 году.

Главка четвёртая
"Бывают же случаи, - скажут мне, - когда вор, если ему оказать поблажку, держит своё слово и - незримо - обеспечивает "порядок" в лагере".
- Мне выгоднее, - говорит начальник, - чтоб пять-шесть воров не работало вовсе или работало где хотело, - зато остальное лагерное население, не обижаемое ворами, будет работать хорошо. Тем более что конвоя не хватает. Воры обещают не красть и следить за тем, чтобы все остальные заключённые работали. Правда, в части выполнения норм этими остальными гарантий воры не дают, но это уж дело десятое.
Случаи такой договорённости между ворами и местным начальством не так уж и редки.
Начальник не стремится к точному выполнению правил лагерного режима, он облегчает свою задачу, и облегчает значительно. Такой начальник не понимает, что он уже пойман ворами "на крючок". Он уже отступил от закона, делая поблажку ворам из расчёта ложного и преступного - потому что фраерское население лагеря обрекается начальником во власть воров. Из этого фраерского населения у начальника найдут защиту только бытовики, осуждённые по служебным и бытовым преступлениям, то есть казнокрады, убийцы и взяточники. Осуждённые же по 58-й статье защиты не найдут.
Эта первая поблажка ворам легко приводит начальников в более тесное общение с преступным миром. Начальник берёт взятку "борзыми щенками" или деньгами - тут дело решается опытностью дающего и жадностью получающего. Воры - мастера давать взятки. Тем легче, щедрее это делается, что вручаемое - приобретено кражей, грабежом.
Даётся дорогой костюм (блатари и носят, и хранят очень хорошие "вольные" вещи именно для взятки в нужных случаях), обувь какая-нибудь замечательная, золотые часы, значительная сумма денег...
Если не берёт начальник, то "смажут" его жену, приложат всю энергию для того, чтобы "начальничек" только взял раз и два. Это - подарки. У "начальничка" ничего не попросят взамен. Ему будут давать и благодарить. Попросят позже - когда "начальничек" будет опутан воровскими сетями покрепче и будет бояться разоблачения перед высшим начальством. Такое разоблачение - угроза веская и легко осуществимая.
Честное же слово вора в том, что никто ничего не узнает, - это ведь клятва вора фраеру.

Главка пятая
Кроме всего прочего, обещание не воровать - это обещание не воровать заметно, не грабить в открытую - и только. Не будет же начальник отпускать воров в воровские экспедиции (хотя и такие случаи бывали). Воровать воры будут всё равно, ибо это их жизнь, их закон. Они могут пообещать начальнику не воровать у себя на прииске, не обкрадывать лагерную обслугу, лагерные ларьки, охрану, но всё это - лживо. Найдутся старшие, которые охотно разрешат своих товарищей от такого рода "присяги".
Если дано обещание не воровать - это значит, что вымогательство будет сопровождаться более грозным запугиванием, вплоть до угроз убийством.
В тех лагерных отделениях заключённые живут хуже всего, бесправней всего, голоднее всего, меньше зарабатывают и хуже едят, где воры командуют нарядчиками, поварами, надзирателями и самими начальниками.
Примеру начальников следовал и лагерный конвой.
Не один год конвой, сопровождающий заключённых на работу, "отвечал" за выполнение плана. Эта ответственность была не вполне настоящей и деловой, а вроде ответственности профсоюзников. Однако, подчиняясь воинскому приказу, конвоиры требовали от заключённых работы. "Давай, давай" - стало привычным возгласом не только в устах бригадиров, смотрителей и десятников, но и конвоиров. Конвоиры, для которых это было лишней нагрузкой, кроме чисто охранных дел, не очень одобрительно встретили новыенеоплачиваемые свои обязанности. Но приказ есть приказ, и в ход чаще пошёл приклад, выбивая "проценты" из заключённых.
Вскоре - хочу думать, что эмпирически - конвой нашёл выход из положения, несколько затруднённого настойчивыми производственными приказами конвойного начальства.
Конвоиры выводили партию (в которой всегда были смешаны "политики" с ворами) на работу и сдавали эту работу на откуп ворам. Те охотно разыгрывали роль добровольных бригадиров. Они избивали заключённых (с благословения и при поддержке конвоя), заставляя полуживых от голода стариков выполнять тяжёлую работу в золотых забоях, палками выбивая из них "план", в который включалась и та часть задания, которая падала на самих воров.
Десятники в такие детали никогда не вмешивались, добиваясь лишь увеличения общей выработки любым путём.
Десятники почти всегда были подкуплены ворами. Это делалось в форме прямой взятки, вещевой или денежной, без всякой предварительной обработки. Десятник сам ждал взятки. Это был его постоянный и значительный дополнительный доход.
Иногда обработка десятника велась с помощью "игры на кубики", то есть игры в карты на кубометры выполненной работы.
Бригадир-вор садился играть с десятником и против выставленных "тряпок": костюмов, свитеров, рубашек, брюк - требовал оплаты "кубиками" - кубометрами земли...
При выигрыше, а выигрыш был почти всегда - за исключением тех случаев, когда требовалась "изящная" взятка, сделавшая бы честь какому-нибудь французскому маркизу за карточным столом Людовика XIV, - проигранные кубометры грунта, породы оплачивались настоящими нарядами,и бригада блатарей, не работая, получала высокие заработки. Десятник пограмотней пытался свести баланс, обсчитывая бригады "троцкистов".
Приписка - "продажа кубометров" была бедствием на прииске. Маркшейдерские замеры устанавливали истину и обнаруживали виновных... Таких десятников-жуликов только понижали в должности или переводили в другие места. И вслед за ними оставались трупы голодных людей, из которых пытались "выбить" проигранные десятником "кубики".
Растленных дух блатарей пронизывал всю колымскую жизнь.
Без отчётливого понимания сущности преступного мира нельзя понять лагеря. Блатари дают лицо местам заключения, тон всей жизни в них - начиная от самых высоких начальников и кончая полудохлыми работягами золотого забоя.

Главка шестая
Идеальный блатарь, "настоящий вор", блатной Каскарилья не грабит "частных лиц". Такова одна из "творимых легенд" блатного мира... Вор грабит только казённое - каптёрку, кассу, магазин, в худшем случае "вольные" квартиры, а забирать последнее у арестанта, у заключённого - "хороший вор" не станет. Дескать, кража белья, насильственные "сменки" хорошей одежды и обуви на плохую, кражи рукавиц, полушубков, шарфов (из казённого) и свитеров, пиджаков, брюк (из вольного) совершается "шпаной", "сявками", "кусочниками", крохоборами...
- Если бы у нас тут были настоящие воры, - вздыхает обыватель, - они не допустили бы грабежей, чинимых уголовной мелкотою.
Бедный фраер верит в Каскарилью. Он не хочет понять, что мелкоту посылают на кражи белья люди покрупнее, что добытые "лепеха" и "шкары" появляются у "авторитетных" воров не потому, что эти воры посильнее воруют брюки и пиджаки.
Фраер не знает, что чаще всего "лазят" те воришки, которым положено набить руку в своей специальности, что делить награбленное будут вовсе не они. При операции посложнее и взрослые примут участие в грабеже - путём ли уговора: отдай, дескать, зачем тебе надо? - или пресловутой "сменки", когда на фраера насильно напяливается ветошь, то есть вещь, давно уже ставшая символом вещи, годящаяся на "сдачу" при отчёте. Оттого-то через день-два после выдачи нового обмундирования в лагере лучшим бригадам оказывается, что новые полушубки, бушлаты, шапки - у воров, хотя и не выдавались им. Иногда при "сменке" дают закурить или кусок хлеба - это если блатарь "порядочный" и не злой по натуре или боится, что его жертва "забазлает", то есть поднимет крик.
Отказ от "сменки" или "подарка" влечёт за собой побои, а при упрямстве фраера - и удар ножом. Но в большинстве случаев до ножа дело не доходит.
Эти "сменки", совсем не шутка в условиях многочасовой работы на 50-градусном морозе, недосыпа, голода и цинги. Отдать валенки, полученные из дома - значит, поморозить ноги. В дырявых матерчатых бурках, которые предлагают в "сменку", долго не поработаешь на морозе.
Поздней осенью 1938 года получил я посылку из дома - мои старые авиационные бурки на пробковой подошве. Я побоялся вынести их с почты: здание окружала толпа блатарей, прыгавшая в белой полутьме вечера, ожидая жертв. Я продал бурки тут же десятнику Бойко за сто рублей, хотя по колымским ценам они стоили тысячи две. Я бы мог добраться в бурках до барака - их украли бы в первую же ночь, стащили бы с ног. Воров привели бы в барак мои же соседи за папиросу, за корку хлеба, они "навели" бы грабителей немедля. Такими "наводчиками" был полон весь лагерь. А сто рублей, вырученные за бурки - это сто килограммов хлеба. Деньги сохранить гораздо легче, привязав их к телу и при покупках не выдавая себя.
Вот и ходят блатари в валенках, подвёрнутых по блатной моде, "чтоб не забивался снег", "достают" полушубки, и шарфы, и шапки-ушанки, да не просто ушанки, а стильные, блатарские, "форменные" кубаночки.

Главка седьмая
У крестьянского парня, у рабочего парня, у интеллигента голова идёт кругом от неожиданностей. Парень видит, что воры и убийцы живут в лагере лучше всех, пользуются и относительной материальной обеспеченностью, и отличаются определённой твёрдостью взглядов и завидным разудалым, бесстрашным поведением.
С ворами считается начальство. Блатари - хозяева жизни и смерти в лагере. Они всегда сыты, умеют "достать", когда все остальные голодны. Вор не работает, пьянствует, даже в лагере, а крестьянский парень вынужден "пахать". Воры его и заставляют "пахать" - так они ловко приспособились. У воров всегда табачок, лагерный парикмахер приходит стричь их "под бокс" на "дом", в барак, захватив лучший свой инструмент. Повар приносит им ежедневно из кухни украденные консервы и сладости. Для воров помельче с кухни отпускаются лучшие и вдесятеро увеличенные порции. Хлеборез им никогда не откажет в хлебе. Вся вольная одежда на плечах блатарей. На лучшем месте нар - у света, у печки - располагаются блатари. У них есть и ватные подстилки, и ватные одеяла, а он - молодой колхозник - спит на разрубленных вдоль брёвнах. Крестьянский парень начинает думать, что блатари и есть носители лагерной правды, что они единственная сила, и материальная, и моральная, в лагере, кроме начальства, которое предпочитает в огромном большинстве случаев не ссориться с блатарями.
Молодой крестьянский парень начинает услуживать блатарям, подражать им в ругательствах, в поведении, мечтает оказать им помощь, озариться их огнём.
Недалёк тот час, когда он, по указанию блатарей, сделает первую кражу в общий котёл - и новый "порчак" готов.

Главка восьмая
Яд блатного мира невероятно страшен. Отравленность этим ядом - растление всего человеческого в человеке. Этим зловонным дыханием дышат все, кто соприкасается с этим миром. Какие тут нужны противогазы?
Я знал кандидата наук, вольнонаёмного врача, рекомендовавшего своему коллеге особую внимательность по отношению к "больному": "Ведь это - крупный вор!" Можно было подумать, что пациент, по крайней мере, отправил ракету на Луну - таков был тон этой рекомендации. Он, этот врач, даже не ощущал всей оскорбительности для себя, для собственной личности, подобного суждения.
Воры быстро нащупали слабину у Ивана Александровича (так звали врача). В отделении, которым он заведовал, всегда лежали на отдыхе совершенно здоровые люди. ("Профессор - отец родной", - смеялись воры.)
Иван Александрович вёл фальшивые истории болезни, не жалея ночного отдыха и труда, сочинял ежедневные записи, заказывал анализы и обследования...
Как-то мне довелось прочесть письмо, адресованное ему группой воров - с пересылки, где они просили положить в больницу своих соратников, нуждающихся, по их мнению, в отдыхе. И перечисленные в списке блатари постепенно были положены в больницу.
Иван Александрович не боялся блатарей. Он был старым колымчанином, видал виды, угрозами бы блатари ничего не добились. Но дружеское похлопывание по плечу, блатарские комплименты, которые Иван Александрович принимал за чистую монету, его слава среди блатного мира, слава, в сущности которой он не разбирался и не хотел разбираться, - вот что приобщило его к блатному миру. Иван Александрович, как и многие другие, был загипнотизирован всевластием блатарей, и их воля стала его волей.
Неизмерим, необозрим тот вред, который принесла обществу многолетнее цацканье с ворами, вреднейшим элементом общества, не перестающим отравлять своим зловонным дыханием нашу молодёжь.
Возникшая из чисто умозрительных посылок теория "перековки" привела к десяткам и сотням тысяч лишних смертей в местах заключения, к многолетнему кошмару, который создали в лагерях люди, недостойные названия человека.

Главка девятая
Блатной язык меняется время от времени. Смена словаря-шифра - не процесс совершенствования, а средство самосохранения. Блатному миру известно, что уголовный розыск изучает их язык. Человек, вошедший в "кодло" и вздумавший изъясняться "блатной музыкой" 1920-х годов, когда говорили "на стрёме", "на цинку", вызовет подозрение у блатарей в 1930-х годах, привыкшим к выражениям "на вассере" и так далее.

Главка десятая
Мы плохо и неверно разбираемся в разнице между ворами и хулиганами. Слов нет, обе эти социальные группы - антиобщественны, обе враждебны обществу. Но взвесить истинную опасность каждой группы, оценить её по достоинству мы способны крайне редко. Бесспорно, что мы больше боимся хулигана, чем вора. В быту мы общаемся с ворами очень редко, всякий раз эти встречи проходят либо в отделении милиции, либо в уголовном розыске, где мы выступаем в роли потерпевших или свидетелей. Гораздо грознее хулиган - пьяное страшилище, "чубаровец", возникающий на бульваре, или в клубе, или в коридоре коммунальной квартиры. Традиционность русского молодечества - пьянки в "храмовые" праздники, пьяные драки, приставания к женщинам, грязная ругань - всё это хорошо нам известно и кажется нам гораздо страшнее того таинственного воровского мира, о котором мы имеем - по вине художественной литературы - крайне смутное понятие. Подлинную цену хулиганов и воров знают только работники уголовного розыска; но из примера творчества Льва Шейнина можно видеть, что это знание не всегда используется правильным образом.
Мы не знаем, что такое вор, что такое уркаган, что такое блатарь, вор-рецидивист. Укравшего бельё с верёвки и напившегося тут же в станционном буфете мы считаем видным "скокарём".
Мы не догадываемся, не понимаем, что человек может воровать (и даже убивать) и не быть вором, блатарём, членом преступного мира. Конечно, блатарь ворует. Он этим живёт. Но не всякий вор - блатарь, и понять эту разницу категорически необходимо. Преступный мир существует рядом с чужими кражами, рядом с хулиганством.
Правда, для потерпевшего всё равно, кто украл у него из квартиры серебряные ложки или костюм - вор-блатарь, вор-профессионал, но не блатарь, или квартирный сосед, никогда кражами не занимавшийся. Пусть, дескать, в этом разбирается уголовный розыск.
Хулиганов мы боимся больше, чем воров. Ясно, что никакие "народные дружины" не справятся с ворами, о которых мы, к сожалению, имеем вовсе превратное понятие. Подчас думают, что где-то в глубоком подполье под чужими именами скрываются и живут таинственные блатари. Они грабят только магазины и кассы. Белья с верёвки эти каскарильи не унесут, этим "благородным жуликам" обыватель даже рад помочь - он иногда прячет их от милиции - то ли из романтических побуждений, то ли "за боюсь" - из страха, что чаще.
Хулиган вроде бы страшнее. Хулиган ежедневен, общедоступен, близок. Он страшен. Спасения от него и ищем мы в милиции и народных дружинах.
Между тем всякий хулиган стоит ещё на грани человеческого. Вор-блатарь стоит вне человеческой морали.
Любой убийца, любой хулиган - ничто по сравнению с вором. Вор - он тоже убийца и хулиган плюс нечто ещё такое, чему почти нет имени на человеческом языке.
Работники мест заключения или уголовного розыска не очень любят делиться своими важными воспоминаниями. У нас есть тысячи дешёвых детективов, романов. У нас нет ни одной серьёзной и добросовестной книги о преступном мире, написанной работником, чьей обязанностью была борьба с этим миром.
Это ведь постоянная социальная группа, которую правильней было бы назвать антисоциальной. Она вносит отраву в жизнь наших детей, она борется с нашим обществом и одерживает подчас успехи потому, что к ней относятся с доверием и наивностью, а она борется с обществом совсем другим оружием - подлостью, ложью, коварством, обманом - и живёт, обманывая одного начальника за другим. Чем выше по чину начальник, тем легче его обмануть.
Сами блатари относятся к хулиганам резко отрицательно. "Да это не вор, это просто хулиган", "это хулиганский поступок, недостойный вора" - такие фразы непередаваемой фонетики в ходу среди преступного мира. Эти примеры воровского ханжества встречаются на каждом шагу. Блатарь хочет отделить себя от хулиганов, поставить себя гораздо выше и настойчиво требует, чтобы обыватели различали воров и хулиганов.
В этом направлении ведётся и воспитание молодого блатаря. Вор не должен быть хулиганом, образ "вора-джентльмена" - это и свидетельство прослушанных "ро’манов", и официальный символ веры блатарей. Есть в этом образе "вора-джентльмена" и некая тоска души блатаря по недостижимому идеалу. Поэтому-то "изящество", "светскость" манер в большой цене среди воровского подполья. Именно оттуда в блатарский лексикон попали и закрепились там слова: "преступный мир", "вращался", "он с ним кушает" - всё это звучит и не высокопарно, и не иронически. Это - термины определённого значения, ходовые выражения языка.
В воровских "сурах" говорится, что вор не должен быть хулиганом.
Скромно одетый, с букетом в петлице,
В сером английском пальто,
Ровно в семь тридцать покинул столицу,
Даже не глянул в окно.
Это - классический идеал, классический портрет медвежатника-блатаря, "вора-джентльмена", Каскарильи из кинофильма "Процесс о трёх миллионах".
Хулиганство - это слишком невинное, слишком целомудренное дело для вора. Вор развлекается по-другому. Убить кого-нибудь, распороть ему брюхо, выпустить кишки и кишками этими удавить другую жертву - вот это по-воровски, и такие случаи были. Бригадиров в лагерях убивали немало, но перепилить шею живого человека двуручной пилой - на такую мрачную изобретательность мог быть способен только блатарский, не человеческий мозг.
Самое мерзкое хулиганство выглядит по сравнению с рядовым развлечением блатаря невинной детской шуткой.
Блатари могут гулять, и пить, и хулиганить где-нибудь в своём "кодле", в "шалмане" - гулять без дебоша, показывая пределы своей удали только своим же товарищам и благоговеющим неофитам, чьё приобщение к воровскому ордену - вопрос дней.
Хулиганство, случайное воровство - это периферия блатного мира, это та пограничная область, где общество встречается со своим антиподом.
Вербовка молодых или новых воров редко идёт из хулиганской среды. Разве что хулиган бросает свои дебоши и, запятнанный тюрьмой, переходит в ряды блатного мира, где он большой роли в идеологии, в формировании законов этого мира никогда играть не будет.
Кадровые воры - это потомственные воры или те, кто с детства прошёл весь курс уголовной науки, бегал за водкой, за папиросами для старших, стоял на "страже", или на "вассере", лазал в форточку, чтобы отпереть дверь грабителям, укрепляя свой дух в тюрьме, потом уже пошёл на "дело" самостоятельно.
Блатной мир враждебен власти, и притом всякой власти. Это блатари, "мыслящие" блатари, понимают хорошо. Героическое время "староротских" и "каторжанчиков" отнюдь не представляется им овеянным славой. "Староротский" - это кличка арестанта из царских арестантских рот. "Каторжанчик" - это тот, кто был на царской каторге - на Сахалине, на Колесухе. На Колыме принято называть центральные губернии "материком", хотя Чукотка ведь не остров, а полуостров. Этот "материк" вошёл и в литературу, и в газетный язык, и в деловую официальную переписку. Это слово-образ рождено тоже в блатном мире - морское сообщение, пароходная линия Владивосток-Магадан, высадка на пустынных скалах - была очень похожа на сахалинские картины прошлого. Так укрепилось название "материка" за Владивостоком, хотя островом Колыму никто никогда не называл.
Блатной мир - мир настоящего, реального настоящего. "Ворьё" превосходно понимает, что какой-нибудь легендарный Горбачевский, попавший в песню: "Гром прогремел, что Горбачевский погорел", не больший герой, чем Ванька Чибис с соседнего прииска.
Никакая заграница не прельщает умудрённых опытом блатарей; те воры, что побывали там в войну, не хвалят заграницу, особенно Германию - из-за чрезвычайных строгостей наказания за кражи и убийства. Немного легче дышать ворью во Франции, но и там перековочные теории не имеют успеха, и ворам приходится туго. Относительно благоприятными блатарям кажутся наши условия, где так много далеко идущего доверия и неистребимых многократных "перековок".

Главка одиннадцатая
К числу "творимых легенд" блатного мира относится и похвальба блатарей - утверждение, что "хороший урка" избегает тюрьмы, проклинает её. Что тюрьма - лишь печальная неизбежность профессии вора. Это - тоже кокетство, рисовка. Это лживо, как всё, что исходит из уст блатного.
Скокарь Юзик (то есть поляк) Загорский, жеманясь и ломаясь, хвастливо говорил, что провёл в тюрьме лишь восемь лет из двадцати воровского стажа. Юзик утверждал, что не пил и не гулял после удачной добычи. Он, видите ли, посещал оперу, куда имел абонемент, и только тогда, когда деньги кончались, вновь брался за кражи. Всё как в песне:
Там, на концерте, в саду познакомился
С чудом земной красоты.
Деньги, как снег, очень быстро растаяли,
Надо вернуться назад.
Надо опять с головой окунуться
В хмурый и злой Ленинград.
Но любитель оперного пения не мог припомнить ни одного названия оперы из тех, что он с таким увлечением слушал.
Юзик взял ноту явно не из той оперы - разговор этот не продолжался. Свои оперные вкусы Юзик почерпнул, конечно, из "ро’манов", слышанных им многократно в тюремные вечера.
Да и насчёт тюрьмы Юзик прихвастнул - повторил чью-то чужую фразу, какого-нибудь блатаря покрупнее.
Блатари говорят, что испытывают в момент кражи волнение особого рода, ту вибрацию нервов, которая роднит акт кражи с творческим актом, с вдохновением, испытывают своеобразное психологическое состояние нервного волнения и подъёма, которое ни с чем нельзя сравнить по своей заманчивости, полноте, глубине и силе.
Говорят, что ворующий "живёт" в этот момент неизмеримо более полной жизнью, чем картёжник за зелёным столом или, вернее, подушкой - традиционным ломберным столиком блатного мира.
- Лезешь в лепёху, - рассказывает один карманник, - а сердце стучит, стучит... тысячу раз умрёшь и воскреснешь, пока вытащишь этот проклятый бумажник, в котором и денег-то, может быть, два рубля.
Бывают кражи вовсе безопасные, но "творческое" волнение, воровское "вдохновенье" всё равно налицо. Ощущение риска, азарта, жизни.
Вору вовсе нет дела до того человека, которого он обкрадывает. В лагере он ворует подчас вовсе ненужные тряпки только для того, чтоб украсть, чтоб лишний раз испытать "высокую болезнь" кражи. "Заражённый" - говорят про таких блатари. Но деятелей "чистого искусства" кражи в лагере немного. Большинство предпочитает грабёж, а не кражу, наглый и откровенный грабёж, вырывая у жертвы на глазах всех пиджак, шарф, сахар, масло, табак - всё, что можно съесть, и всё, что может служить валютой в карточной игре.
Железнодорожный вор рассказывал о том особом волнении, с каким он вскрывает украденный "угол" (чемодан). "Замков мы не открываем, - говорил он, - крышкой о камень - и "угол" вскрыт".
Это воровское "вдохновение" очень далеко от человеческой смелости. Наглость беспредельная, самой чистой воды, которую могут остановить только выставленные жёсткие барьеры.
Никакой психологической нагрузки в виде душевных переживаний деятельность вора не имеет.
Карты занимают очень большое место в жизни блатаря.
Не все блатные играют в карты запоем, как "больные", проигрывая в сражении последние брюки. Проиграться так - не считается позором.
Однако умеют играть в карты все блатари. Ещё бы. Уменье играть в карты входит в "рыцарский кодекс" "человека" блатного мира. Немного азартных карточных игр, коими обязан владеть каждый блатарь и которым он учится с детства. Воровская молодёжь тренируется постоянно - и в изготовлении карт, и в умении поставить "транспорт" с кушем.
Между прочим, это карточное выражение, обозначающее увеличение ставки ("с кушем") Чехов в своём "Острове Сахалине" записал как "транспорт скушан" (!) и выдал это за термин карточной игры среди уголовников. Так по всем изданиям "Сахалина", включая и академические, кочует эта ошибка. Писатель недослышал весьма обыкновенную формулу карточной игры.
Блатной мир - косный мир. Сила традиций в нём очень сильна. Поэтому в этом мире удержались игры, которые давно исчезли из обыкновенной жизни. Статский советник Штосс из гоголевского "Портрета" в блатном мире до сих пор - реальность. Игра столетней давности "штосс" получила другое, лексически более подвижное название "стос". У Каверина в одном из его рассказов беспризорники поют известный романс, меняя его по своему понятию и вкусу: "Чёрную розу, блему печали..."
В "стос" должен уметь играть каждый блатарь, загибать углы, как Германн или Чекалинский.
Второй игрой - первой по распространённости - является "бура" - так называется блатарями "тридцать одно". Схожая с "очком", бура осталась игрой блатного мира. В "очко" воры не играют между собой.
Третья, самая сложная игра с записью, - это "терц", вариация игры "пятьсот одно". В эту игру играют мастера, вообще "старшие", аристократия блатного мира, те, что пограмотней.
Все карточные игры блатарей отличаются необыкновенно большим количеством правил. Эти правила нужно хорошо помнить, и тот, который лучше помнит их, выигрывает.
Карточная игра - всегда поединок. Блатари не играют компанией, они играют всегда один на один, разделённые традиционной подушкой.
Проигрался один - садится другой против победителя и, пока есть чем "отвечать" - карточно сражение продолжается.
По неписаным правилам выигравший не имеет права прекратить игру, пока есть "ответ" - штаны, свитер, пиджак. Обычно определяется по согласию сторон цена "играемой" вещи - и вещь разыгрывается, как денежная ставка. Все расчёты надо держать в памяти и уметь себя защитить - не дать обсчитать, обмануть.
Обман в картах - доблесть. Противник должен заметить обман, разоблачить и тем самым выиграть "роббер".
Все блатные игроки - шулера, но это так и должно быть - умей разоблачить, поймать, доказать... С тем и садятся за игру, обманывая один другого, "исполняя" шулерские приёмы под взаимным контролем.
Карточное сражение, если оно идёт в безопасном месте, - это нескончаемый поток взаимных оскорблений, матерных ругательств; под эту взаимную ругань идёт игра. Старики блатари говорят, что в дни их молодости, в 1920-е годы, воры не ругали друг друга так грязно и похабно, как сейчас за карточной игрой. Седые "паханы" качают головами и шепчут: "О времена! О нравы!" Поавдки блатарей портятся год от году.
Карты изготовляются в тюрьме, в лагере с быстротой сказочной - опыт многих поколений воров отработал механизм изготовления; самым рациональным и доступным способом изготовляются карты в тюрьме. Для этого нужен клейстер - то есть хлеб, пайка, которая всегда есть под рукой и которую можно изжевать для получения клейстера очень быстро. Нужна бумага - для этого годится и газета, и обёрточная бумага, и брошюра, и книга. Нуженн нож, - но в какой тюремной камере, в каком лагерном этапе не найдётся ножа?
Самое главное - нужен химический карандаш для краски - и вот почему блатные так бережно хранят грифель химического карандаша, уберегая его от всяких обысков. Этот обломок химического карандаша служит двойную службу. Осколки карандаша можно, очутясь в критическом положении, затолкать себе в глаза - и это заставляет фельдшера или врача направить заболевшего в больницу. Бывает, что больница - единственный выход из трудного, угрожающего положения, в котором оказался блатарь. Беда, если медицинская помощь запоздает. Немало блатарей ослепло от этой смелой операции. Но немало блатарей избежало опасности и спаслось в больнице. Это - запасная роль химического карандаша.
Молодые "начальнички" думают, что химический карандаш нужен для изготовления печатей, штампов, документов. Применение такого рода чрезвычайно редко, и уж, конечно, если будут изготовлять документы, то им понадобится не только химический карандаш.
Главное же, для чего приобретаются и хранятся химические карандаши блатными, за что ценятся гораздо выше простых карандашей - это использование их для окраски карт, для "печатания карт".
Сначала изготовляется "трафаретка". Это - не блатное слово, но на тюремном языке в большом ходу. На "трафаретке" вырезается узор масти - блатные карты не знают красного и чёрного. Все масти одного цвета. У валета двойной узор - ведь в валете два очка по международной конвенции. У дамы - три соединённых вместе узора, у короля - четыре. Туз - соединение нескольких узоров в центре карты. Семёрки, восьмёрки, девятки, десятки изготовляются в обычной их конфигурации - как и на выпусках государственной карточной монополии.
Нажёванный хлеб протирается через тряпку, и превосходным клейстером склеиваются вдвое листы тонкой бумаги, потом просушиваются и разрезаются острым ножом на нужное количество карт. Химический карандаш закладывается в тряпочку, размачивается - и печатная машинка готова. "Трафаретка" накладывается на карту и смазывается фиолетовой краской, оставляя нужный узор на лицевой стороне карты.
Если бумага толста, как в изданиях "Академии", то просто режут её на части и "печатают" карты.
На изготовление колоды карт (вместе с просушкой) нужно часа два.
Таков наиболее рациональный способ изготовления игральных карт, способ, подсказанный вековым опытом. Рецепт пригоден при всех условиях и общедоступен.
При всех обысках, а также из посылок химические карандаши отбираются охраной самым заботливым образом. На сей счёт есть строгий приказ.
Говорят, что воры проигрывают друг другу вольнонаёмных девушек в карты - нечто похожее было в "Аристократах" Погодина. Думается, что это одна из "творимых легенд". Мне никогда не доводилось видеть сцен из лермонтовской "Казначейши".
Говорят, проигрывают пальто, когда оно ещё на плечах фраера. И такого характера проигрышей мне встречать не приходилось, хотя ничего невероятного в этом нет. Думается всё же, что тут был проигрыш "на представку" и нужно было отнять, украсть пальто или что-либо равноценное к сроку.
Бывает в игре такой момент, когда при переменном счастье фортуна склоняется на одну сторону к концу вторых, а то и третьих суток игры. Проиграно всё, и игра кончается. Горы свитеров, брюк, шарфов, подушек высятся за спиной выигравшего. А проигравший умоляет: "Дай отыграться, дай ещё карту, дай в долг, я завтра "представлю"". И если сердце победителя великодушно, он соглашается, и игра продолжается, где партнёр победителя отвечает "представкой". Он может выиграть, счастье может измениться, он может отыграть вещь за вещью всё и воскреснуть, и сам оказаться победителем... Но может и проиграть.
"На представку" играют один раз, и условленная сумма не меняется, и срок представления долга не откладывается.
Если вещь или деньги не будут представлены в срок - побеждённый будет объявлен "заигранным", и ему одна дорога: или самоубийство, или побег из камеры, из лагеря, побег к чёрту на рога - он должен в срок заплатить карточный долг, долг чести!
Вот тут-то и являются чужие пальто, ещё тёплые от фраерского тела. Что делать! Воровская честь, а вернее, воровская жизнь - дороже, чем какое-то пальто фраера.
О низменнейших же потребностях, их качестве и размахе мы уже говорили. Эти потребности своеобразны и очень далеки от всего человеческого.

Главка двенадцатая
Существует ещё одна точка зрения на поведение блатарей. Дескать, это - психически больные люди и, тем самым, вроде как невменяемы. Слов нет - блатари сплошь и рядом истерики и неврастеники. Пресловутый "дух" блатаря, способность "психануть" - говорит за расшатанность нервной системы. Блатари - сангвиники и флегматики чрезвычайно редки, хотя и встречаются. Знаменитый карманник Карлов по кличке "Подрядчик" (в 1930-х годах о нём писала "Правда", когда его изловили на Казанском вокзале) был полный, розовощёкий, пузатый, жизнерадостный мужчина. Но это - исключение.
Есть учёные-медики, считающие всякое убийство психозом. Если блатари - психически больные, то их надо держать вечно в сумасшедшем доме.
Нам же кажется, что уголовный мир - это особый мир людей, переставших быть людьми. Мир этот существовал всегда, существует он и сейчас, растлевая и отравляя своим дыханием нашу молодёжь.

Главка тринадцатая
Вся воровская психология построена на том давнишнем, вековом наблюдении блатарей, что их жертва никогда не сделает, не может подумать, сделать так, как с лёгким сердцем и спокойной душой ежедневно, ежечасно рад сделать вор. В этом его сила - в беспредельной наглости, в отсутствии всякой морали. Для блатаря нет ничего "слишком". Если вор по своему "закону" и не считает за честь и доблесть писать доносы на фраера, то он отнюдь не прочь в целях своей выгоды составить и дать начальству политическую характеристику на любого соседа-фраера. В 1938 году и позднее - до 1953 года - известны буквально тысячи визитов воров к лагерному начальству с заявлениями, что они, истинные друзья народа, должны донести на "фашистов" и "контрреволюционеров". Такая деятельность носила массовый характер - предметом постоянной особой ненависти воров в лагере всегда была интеллигенция из заключённых - "Иваны Ивановичи".

Главка четырнадцатая
Карманники составляли когда-то наиболее квалифицированную часть воровского мира. Мастера "чердачных" краж проходили даже нечто вроде обучения, овладевали техникой своего ремесла, гордились своей узкой специальностью. Они предпринимали длительные поездки, где с начала до конца "гастролей" они оставались верны своему уменью, не сбиваясь на всякие "скоки" или фармазонство. Небольшое наказание за карманную кражу, удобная добыча - чистые деньги - вот два обстоятельства, привлекавшие воров к карманным кражам. Уменье держаться в любом обществе, чтобы не выдать себя, тоже было одним из важнейших достоинств мастера карманных краж.
Увы, валютная политика свела "заработки" карманников к доходу мизерному по сравнению с риском, с ответственностью. "Доходней и прелестней" оказался вульгарный "скок" за бельём, развешанным на верёвке, - это было подороже, чем содержимое любого бумажника, изловленного в автобусе или трамвае. Тысяч в кармане не найдёшь, а любая "лепёха" при скидке на краденое окажется подороже денег, которые можно отыскать в большинстве бумажников.
Карманники переменили специальность и влились в ряды "домушников".

Главка пятнадцатая
И всё же "жульническая кровь" не синоним "голубой крови". "Жульническая кровь", "капля жульнической крови" может быть и у фраера, если он разделяет кое-какие блатные убеждения, помогает "людям", относится с сочувствием к воровскому закону.
"Капля жульнической крови" может быть даже у следователя, понимающего душу блатного мира и втайне сочувствующего ему. Даже (и не так редко) у лагерного начальника, делающего важные послабления блатным не за взятки и не под угрозой. "Капля жульнической крови" есть и у всех "сук" на свете - недаром же они были когда-то ворами.. Кое в чём люди с каплей жульнической крови могут помочь вору, а это вор должен иметь в виду. "Жульническую кровь" имеют все "завязавшие", то есть покончившие с блатным миром, переставшие воровать, вернувшиеся к честному труду. Есть и такие, это не "суки", и ненависти к себе "завязавшие" вовсе не вызывают. При случае в трудную минуту они могут даже оказать помощь - скажется "жульническая кровь".
Наводчики, продавцы краденого, хозяева воровских притонов - наверняка люди с "жульнической кровью".
Все фраера, так или иначе оказавшие помощь вору, имеют, как говорят блатари, эту "каплю жульнической крови".
Это - блатная подлая, снисходительная похвала всем сочувствующим воровскому закону, всем, кого вор обманывает и с которыми расплачивается этой дешёвой лестью.

Серия сообщений "Статьи":

Часть 1 - Дорогой Ричарда Ченслера
Часть 2 - Закрытие `русской лавочки'
...
Часть 16 - Пляска святого духа
Часть 17 - Очерки преступного мира (глава 1)
Часть 18 - Очерки преступного мира (глава 2)
Часть 19 - Очерки преступного мира (главы 3-5)
Часть 20 - Очерки преступного мира (глава 6)
...
Часть 22 - Обречённые на любовь
Часть 23 - Инквизиция на Руси
Часть 24 - Что такое настоящий подвиг?