Первым был маркиз дю Шатле. Эмилия вышла замуж за маркиза в 1725 году. Не по любви, однако и без всякой корысти. Просто потому, что девятнадцатилетней девице, если она не больна и не безобразна, неприлично долее оставаться в родительском доме. Хотя в доме папеньки, барона Ле Тоннелье де Бретей, Эмилии жилось совсем не плохо, весело и интересно. Барон был человеком небогатым, но просвещенным. В друзьях у него числились знаменитые математики братья Бернулли, физик Мопертюи, Клод Клеро. Все они запросто бывали в доме, и детям позволялось сидеть вместе со взрослыми, слушать их разговоры и даже принимать в них посильное разуму участие. Так что слово «дифференциал» не казалось юной Эмилии неприличным. Она получила блестящее по тем временам образование, особенно в области точных наук.

Впрочем, ее супругу маркизу дю Шатле такое приданое казалось даже обременительным. Он был человеком военным, и вкусы имел самые простые. Любил охоту, лошадей и оперу. То есть не столько оперу, сколько оперных певиц. Эмилия поняла это едва ли не на первом году их брака, но открытие ее не огорчило. Напротив, верность нелюбимого супруга скорее бы докучала ей.

Время от времени она с удовольствием выезжала с мужем на охоту. Маркиз обучил ее приемам верховой езды, так что теперь она могла ездить не только в дамском, но и в мужcком седле, которое находила более удобным. Кроме того, маркиз научил ее стрелять. Словом, обучил всему, что знал сам. И даже более: иногда по просьбе Эмилии он приносил для нее из театра, от своих любовниц, какую-нибудь особо сложную партитуру, чтобы она могла разучить ее на досуге.

На мужчин и голос, и манеры, и внешность молодой маркизы дю Шатле производили самое благоприятное впечатление. И хотя маркиза де Креки отмечала в своих воспоминаниях, будто бы брови Эмилии походили на «усы гвардейца», а «фигура ее была лишена всякого изящества, ноги и руки — ужасные, а кожа грубая, как терка», многие кавалеры при дворе Людовика ХV недвусмысленно выказывали желание заключить этого «гвардейца» в объятия.

Эмилия не слишком противилась. Но выбирала мужчин исключительно знатных и влиятельных. В ее оправдание следует заметить, что в те времена адюльтеры были в обычае, и никто бы не стал пенять замужней женщине на то, что она завела любовника. Скорее наоборот, недотрогу сочли бы отсталой и недалекой особой. Поэтому, когда Эмилия сначала вступила в связь с маркизом де Гебрианом, а потом сменила его на герцога Ришелье, дамы если и выказывали возмущение, то исключительно тем, что у них из-под носа увели блестящих кавалеров.

Если следовать теории Эмилии о мыльных пузырях, то второй и впрямь оказался лучше первого. Маркиз де Гебриан увлекался античной философией и имел в этой области весьма глубокие знания. Именно он открыл Эмилии платоников и неоплатоников, Тацита и Плиния-младшего. Эмилия с интересом принялась изучать их труды. Обладая острым умом, она давала такие тонкие комментарии прочитанному, что восхищенный де Гебриан стал приглашать секретаря на их свидания, дабы тот записывал все, что скажет Эмилия. Даже ее беременность не нарушила порядок их встреч. Хорошо, что ей не пришлось доказывать мужу, что родившийся сын одной с ним крови — мальчик был копией своего отца. Преисполненный благодарности маркиз в знак признательности приобрел супруге прекрасный дом, в котором она могла бы жить сама по себе, наслаждаясь предоставленной свободой.

В конце концов, она доказала, что умеет пользоваться этой свободой разумно и наследников рожает исключительно от законного мужа. Эмилия была счастлива.

Правда, вскоре обнаружилось, что материнский инстинкт у нее полностью отсутствует: "Я привыкла общаться с разумными людьми, обладающими знаниями, имеющими духовные и эстетические притязания. Младенец же имеет только физиологические потребности. Даже его потребность в ласке продиктована физиологией. Он просится на руки потому, что болит живот, или потому, что ему холодно. Глупая, не рассуждающая, но сердечная мать полезнее меня во сто крат. Возможно ли, что со временем материнский истинкт во мне пробудится?"

Забегая вперед, скажем, что этого так никогда и не случится. К детям Эмилия дю Шатле будет равнодушна всегда.'

Но рождение сына определенно добавило ей женской мягкости и шарма. Она вдруг увлеклась всеми этими дамскими штучками, на которые прежде не слишком обращала внимание: нарядные башмачки, модные танцы, драгоценности. Пользуясь своим знанием геометрии, она самостоятельно сконструировала себе невиданный кринолин, который с помощью особого механизма раскрывался на манер павлиньего хвоста. И если этот кринолин так и не вошел в моду, то лишь потому, что Эмилия не пожелала тиражировать свое изобретение среди соперниц. Все-таки кое в чем она была самой обычной женщиной.

Вскоре Эмилия сошлась с герцогом Ришелье. Маршал Луи-Франсуа-Арман дю Плесси де Ришелье приходился правнучатым племянником тому самому кардиналу Ришелье. Племянник и вполовину не был так умен, как его более знаменитый родственник. Любезный, ловкий, безнравственный, он не имел никаких политических мнений и был совершенно необразован. Зато хорош собою, прекрасно танцевал и часто выходил в свет. Так что и у него Эмилия нашла чему поучиться.

Разумеется, она не могла знать, что совсем скоро судьба пошлет ей главного мужчину ее жизни, но, кажется, все время готовилась к встрече с ним, получая самые различные знания и умения, дабы в конце концов стать Божественной Эмилией.

Если ученость Эмилии и ее многочисленные таланты были признаны исключительно узким кругом лиц, то имя Вольтера уже тогда гремело по всей Франции.

Свой первый лавровый венок он примерил еще в детстве. Франсуа Мари Аруэ родился 21 ноября 1694 года в семье довольно состоятельного буржуа, нотариуса при судебной палате. Мать его была дворянкой, но историкам не удалось проследить ее род. Известно лишь, что дама была не лишена интеллектуальных устремлений и питала склонность ко всякого рода изящным искусствам. Она даже организовала салон, где собиралась довольно беспорядочная, но определенно талантливая публика. Например, знаменитая куртизанка Нинон Ланкло и аббат де Шатонеф, крестный отец Франсуа Мари Аруэ, страшный волокита и выпивоха, но при том довольно талантливый поэт. Когда мать мальчика умерла, ему исполнилось семь лет. Аббат и Нинон Ланкло приняли в его судьбе самое горячее участие. Тем более что именно тогда и открылась его необычайная одаренность. Оказалось, что Франсуа Мари Аруэ может буквально говорить стихами. Потрясенная Нинон подарила юному дарованию пару тысяч ливров на книги. А крестный устроил его в иезуитский колледж Людовика Великого. Это была недурная идея. В то время система образования находилась в руках иезуитов, она была весьма основательной, хотя и насквозь пронизана религиозным духом. Увы, вскоре обнаружилось, что в мальчике слишком силен дух противоречия. Насильственно внушаемая религиозность вызывала у него отторжение. Любого другого ученика, дерзнувшего подобно Франсуа Мари Аруэ открыто демонстрировать свои богоборческие взгляды, исключили бы немедля. Но мальчик выказывал такие способности к стихосложению, языкам, философии, математике и прочим наукам, что наставники закрывали на все остальное глаза. В возрасте десяти лет он перевел Анакреона и написал свои первые трагедии. Его тут же нарекли вундеркиндом. Но при этом он спал в общем дортуаре, тогда как ученики дворянского рода имели отдельные комнаты и слуг. Это обстоятельство, надо полагать, глубоко уязвляло маленького гения. Настолько, что он стал подписывать свои сочинения псевдонимом с дворянкой приставкой «де» — де Вольтер.

Блестяще окончив колледж, он воспротивился отцовской идее продолжить обучение в школе правоведения, дабы впоследствии стать юристом. Не то чтобы его совершенно не интересовало правоведение, но стать юристом означало стать чиновником, то есть признать свое место в сословном обществе. То ли дело писатель! Писатель работает, но не служит. Правда, и денег не получает, ведь в те времена писательство принималось за развлечение, занятие для праздных умов. Именно Вольтеру предстояло изменить отношение к писательскому труду. Он первым стал получать весьма солидные гонорары, что позволяло ему жить безбедно.

Однако до того, как это случилось, Вольтеру все же пришлось поступить на службу. Родной брат его крестного отца маркиз де Шатонеф в ту пору состоял послом французского короля в Гааге. И 18-летнего Вольтера определили под его начало.

Увы, юный дипломат повел себя крайне недипломатично. Во-первых, соблазнил местную барышню, 16-летнюю маркизу Дюнуайе, и попытался тайком вывезти ее во Францию, чтобы там, вероятно, на ней жениться. Но родители маркизы настигли беглецов, и вышел большой международный скандал.

Второй скандал случился, когда Вольтер опубликовал в Гааге поэму «Трясина», где хлестко высмеял Французскую академию, которая обошла его призом, как бы сейчас сказали, в номинации «Лучшее литературное произведение года». А так как поэма получилась на самом деле талантливая, и врагов у Французской академии среди просвещенных дворян хватало, Вольтер в одночасье сделался знаменитым. И даже был принят в неформальное объединение «Ля Сосьете дю Тампль» — Общество Храма. Храмовники пользовались репутацией вольнодумцев, однако их вольнодумство по большей части ограничивалось пересказом пикантных анекдотов и сочинительством эпиграмм на членов королевских фамилий.

В эпиграммах Вольтеру не было равных. И в Бастилию впервые он попал как раз за эпиграмму на Филиппа Орлеанского, регента малолетнего короля Людовика XV. С тех пор он побывал там еще несколько раз. Но и в заточении Вольтер не переставал работать.

АРТ АРТель