Советский юмористический рассказ «Рождение языка» 1935 года, советского писателя — сатирика Аркадия Сергеевича Бухова, впервые был опубликован в московской газете «Правда» только в 1988 году. Этот короткий рассказ — фельетон заслуживает отдельного внимания, в особенности для всех поклонников русского языка и тонкого чувства юмора.

РОЖДЕНИЕ ЯЗЫКА

Популярный Зиновий Бедакин уехал с дачи шестичасовым поездом. После него остались семь окурков на резедовой клумбе, тревожное настроение и рукопись нового романа. Рукопись лежала на садовой скамейке, белая и вспухшая, как утопленник, выкинутый на берег в лунную ночь. Было в ней что—то интригующее и страшное.

Редактор Кудыковский осторожно вытащил окурки, еще осторожнее взял рукопись и понес ее читать в маленькую комнатку под крышей.

— Может, тебе туда чаю дать? — соболезнующе спросила жена.

— Не надо чаю, — безнадежно вздохнул Кудыковский. — Чай здесь ни при чем.

Таким тоном отказывается от дорожного бутерброда человек, идущий с перочинным ножом на старого тигра.

Через полчаса из—под крыши послышались мягкие стонущие звуки. Так стонут голуби на солнце и завхозы в бане, когда им растирают спину.

— Тяжело? — сочувственно спросила жена, заглядывая в комнату.
 
— Нет, — сердито ответил Кудыковский, — легко. Как ершу в мармеладе. Ты только послушай.

Он с ненавистью вытянул лист из рукописи и едко прошипел: — На, любуйся. Посмотри, каким стилем пишет популярный Зиновий Бедакин. Вот его герой в третьей главе идет по полю. Слушай: «Игнатий задрюкал по меже. Кругом карагачило. Сунявые жаворонки пидрукали в зукаме. Хабындряли гуки. Лопыдряли суки. Вдали мельтепело». Понятно?

— Нет, — уклончиво ответила жена. — Я рязанская. Может, вологодские так говорят.

— Вологодские отпираются. Намекают, что это псковский диалект.

— А псковские что?

— Говорят, что это новочеркасский язык.

— А ты Бедакина, что, пробовал убедить?

— Пробовал. Обижается. «Я, говорит, не для того популярным стал, чтобы мой стиль калечили». Жаловаться даже хочет. «Пушкина, говорит, до дуэли довели, Толстой из дома ушел, а теперь из меня стиль вынимают».

— Ну, верни роман, — необоснованно предложила жена.

— Куда там. Две части издали, а третью вернем? Роман же интересный же, пойми ты это… О господи, хоть бы он четвертую часть русским языком написал бы! Вот послушай… Героиня у него есть. Зоя Проклятых. Ну, чёрт с ней, пусть уж так называется, если нежнее фамилии не нашел. Вот как она страдает:

«Зоя пурашилась. В голове у неё симарунило. В ушах пляпали будрыки. Ещё минута, и она бы горько встрапнула». Это же не девушка, а каменоломня из сна пьяного дворника. Завтра поеду к Бедакину, — может, сжалится…

Разговор с Бедакиным был короток и почти безнадёжен.

— Не могу, дорогой, — категорически сказал он Кудыковскому, — язык мой, сам его создал и чужим ломать не позволю. Как думаю, так и пишу.

— Может быть, вы по—русски думать будете, — уныло предложил Кудыковский, — раз уж на русском языке роман пишете?

— Типичный великодержавный шовинизм, — сухо остановил его Бедакин. – Так нельзя. Меня по всему Союзу читают.

— У вас вот сказано, что ваш Игнатий задрюкал по меже. Почти непонятно неподготовленному читателю. Может, это на четвереньках человек ползёт, а может, на флейте играет. Нельзя ли другое слово?

— Можно. Запишите: «курлонил».

— А что это такое, собственно?

— То же, что фудыркнул. Живой, напоённый образом глагол.

— Жаль, что напоённый. Не поили бы их лучше, эти глаголы, — вздохнул Кудыковский. — И вот еще героиня у вас пурашится. Это что—нибудь физическое или внутреннее? В голове у неё симарунит, а сама она пурашится. Некоторые не поймут.

— Вставьте так, — миролюбиво предложил Бедакин: — «Зоя хапурилась, типа как душатая». Ясно теперь?

— Уже яснеет, — горько пожевал губами Кудыковский. — Может, разрешите кое—какие слова самому перевести с вашего на общепонятный? Сами понимаете: читательская масса. Не все подготовлены к восприятию самобытных образов. Отсталость. След проклятого прошлого.

— Переводите, — строго согласился Бедакин, — но с соблюдением стиля. — Да уж не без этого, — обрадовался Кудыковский. — Я даже со словарчиком. На базе точной науки, так сказать. Будьте спокойны, Зиновий Гаврилович.

Поздно вечером Кудыковский вернулся к себе на дачу вдвоем. Впереди шёл он, а сзади мальчишка, который нес с вокзала охапку толковых словарей русского языка. Не снимая кепки и на ходу закусывая холодной бараниной, схваченной на террасе, Кудыковский сел за рукопись романа.

— Так, так, — радостно шептал он через полчаса, роясь в рукописи и словарях, — дрюкать… На «Д»… «Драпать… Дробить… Дрюкать… Дрюкать… — скакать на левой ноге. Костромское выражение». Так. Теперь на «К». «Карагачить… Кабкать… Калпить… Карагачить… Ловить рыбу руками. Из архангельских сказок». Так… Посмотрим теперь, что героиня делает… В ушах пляпали будрыки… «Пляпать — сверлить стену»… «Будрыка, множ. будрыки – донское название молодых медведей…» Ну—с, теперь дальше…

Через два месяца Зиновию Бедакину принесли корректуру третьей части его нового романа—трилогии «Угодья и половодья». Сверху была пришпилена записочка Кудыковского: «Что мог — исправил. Работал по словарям. Если что не так — извините. К.».

Бедакин начал читать прямо с третьей главы. Карандаш медленно падал у него из рук.

«Игнатий, — прочёл Бедакин, — прыгал на одной ноге по меже и ловил рыбу. Небогатые жаворонки запрягали лошадей и били сапогами простоквашу. Свистели колёса, вбивали гвозди суки. Вдали было весело».

Ещё более странные строки, родившиеся при помощи толковых словарей и его языка, мелькнули перед Бедакиным в следующей главе.

«Зоя рыла землю. В голове у неё шел снег и молодые медведи сверлили стену. В ушах танцевали холодные бани. Еще минута — и она бы пошла дождём».

Бедакин растерянно оглянулся, убедился, что в комнате никого нет, и быстро зачеркнул обе фразы. «Игнатий шел по меже, — торопливо вписывал он, — и вокруг него пели жаворонки. Вдали пахло сеном…» Здесь так сделаем: «Зоя страдала. В ушах у неё шумело и перед глазми плыли круги…»

Пойдём дальше…

«Иван Петрович малапурил…» Не стоит… «Иван Петрович курил» — это будет лучше… «Даль стырчевала…» Не надо. «Даль синела». Так будет красивее.

Еще через два месяца роман «Угодья и половодья» появился в печати. — Не понимаю тебя, — сказала жена Кудыковскому, прочтя роман, — хороший роман. Что ты злился? И очень простой, понятный язык. Что ты от него хочешь?

— Теперь решительно ничего, — хитро ухмыльнулся Кудыковский. — Прекрасный писатель! Кстати, Вера, вели выкинуть эти словари, которыe я купил. Кажется, мне они больше не понадобятся.
¤¤¤

СПРАВКА ОБ АВТОРЕ:


Аркадий Сергеевич Бухов (26 января (7 февраля) 1889, Уфа — 7 октября 1937 Москва) — русский советский писатель, сатирик, фельетонист.

Родился в семье железнодорожника. Учился на юридических факультетах Казанского и Санкт-Петербургского университетов, но высшего образования не получил. В 1907 году дважды подвергался аресту (по подозрению в принадлежности к РСДРП и партии эсеров), был сослан на Урал.

Широкая известность пришла к Аркадию Бухову во время сотрудничества с журналами «Сатирикон» и «Новый Сатирикон».

После Октябрьской революции и закрытия «Нового Сатирикона» в 1918, Аркадий Бухов перебирается в Литву и два года выступает с театральной труппой. В 1920 году становится издателем и редактором русской газеты в Литве «Эхо» (Каунас), где печатались Иван Бунин, Александр Куприн, Саша Черный, Аркадий Аверченко, Игорь Северянин, Тэффи, Владимир Немирович-Данченко и др.

В 1927 году возвращается в СССР, где сотрудничает в советских сатирических изданиях: «Чудак», «Бегемот», «Безбожник», печатается в «Литературной газете», «Известиях». С 1928 года — секретный сотрудник ОГПУ-НКВД. С 1932 года работает в журнале «Крокодил».

Арестован 29 июня 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР. 7 октября 1937 г. приговорен за «шпионскую деятельность» (ст. 58, п.п. 6, ч. 1, 8 и 10, ч. 1 УК РСФСР) к высшей мере наказания.

Расстрелян в тот же день. Реабилитирован по определению Военной коллегии Верховного Суда СССР от 7 июля 1956 года. Восстановлен посмертно в Союзе писателей.

Ссылка