С портрета кисти Эжена Делакруа смотрит мужчина нереальной худобы: тонкий слой кожи так туго обтягивает череп, что опытному френологу не потребовался бы тактильный осмотр, чтобы изучить эту голову. На коже человека на портрете как будто вовсе нет морщин — лишь напряженная впадинка между бровей да слегка опущенные уголки рта. Если мысленно заменить пышную рыжеватую шевелюру на седые волосы, то изображенного художником 28-летнего человека можно будет принять за старика.

Таков самый известный образ Фридерика Шопена — великого польского музыканта, от которого до нас дошли две сотни коротких произведений (мазурок, вальсов, этюдов, полонезов) и коллекция мифов, включая возможный миф о смерти от туберкулеза — современные исследователи предполагают, что туберкулезом, вопреки многочисленным свидетельствам, Шопен не болел.

Шопена никогда нельзя было назвать «кровь с молоком»: при росте 170 сантиметров он весил около 45 килограммов. Композитор не носил ни бакенбард, ни усов, ни бороды — в 1830-е гг. этот факт воспринимался как признак недостаточного здоровья. К слову, на портрете Делакруа мы тоже не видим на лице композитора ни единого волоска, а выбранный художником ракурс позволил нивелировать отталкивающую худобу. Другое изображение Шопена, куда менее знаменитое, — портрет, написанный Марией Водзинской, на котором бросается в глаза бочкообразная грудная клетка, один из верных признаков запущенной эмфиземы.

Чувствительный Фрыцек

С самого детства в Варшаве родившийся в 1810 году Фрыцек (так звучит его уменьшительное имя на польском) проводил большинство вечеров «в свете». Это неудивительно: вундеркинда, написавшего свои первые полонезы в семилетнем возрасте, охотно звали в лучшие дома этого пусть большого и богатого, но все-таки провинциального по духу города. Варшаве 1810–1820-х гг. достается от многих биографов Шопена, особенно от польских. Например, Ярослав Ивашкевич в книге, изданной в серии ЖЗЛ, не скупится на нелицеприятные эпитеты, подчеркивая невысокий культурный уровень польского панства. Для местных дам и господ мальчик-пианист, сочиняющий неплохую музыку, был веселой игрушкой — этаким арапчонком, на которого приятно посмотреть и про которого интересно посудачить между сменой блюд.

Постоянные ночные концерты оказали на юношу двойной эффект. С одной стороны, Шопен стал местной знаменитостью и осознал, что за настоящей славой нужно ехать в Париж. С другой стороны, именно тогда был подточен фундамент его здоровья: разве пойдут на пользу хилому мальчику поздние концерты и сбитый график с отходом ко сну в три часа ночи? Такая жизнь войдет у Шопена в привычку: покинув родину, он еще сильнее нарушит собственные биоритмы. Во Франции куда больше знатных домов, чем в Польше, и юный музыкант будет наносить за вечер по два-три визита.

Гений импровизации

Сохранились по меньшей мере две фотографии Фридерика Шопена. Одна из них была сделана незадолго до смерти композитора, который успел прожить в эпоху дагеротипов добрый десяток лет. До эпохи звукозаписи он, увы, не дожил слишком много: чтобы нам достались хоть сколь-нибудь качественные записи его игры, Фридерику нужно было бы дожить до 80 лет, не утратив легкости пальцев. Для человека с таким слабым здоровьем эта задача была непосильной, хотя его отец, тоже страдавший от легочных заболеваний, умер в 73 года, а мать — в 77 лет, находясь в идеальном здравии.

Те же, кто слышал игру Шопена, отзывались о ней исключительно восторженно, но без конкретики. С особой надеждой изучали шопеноведы архивы и дневники Ференца Листа — коллега, современник и приятель Шопена бывал на его вечерах, но не оставил о них воспоминаний (бытует мнение — из зависти).

Вдвойне жаль невозможности услышать «живые» концерты дорожившего вниманием и мнением публики Шопена, поскольку Фридерик считался гениальным импровизатором: каждое его выступление было уникальным, но при том на удивление выверенным — пианист умел воскрешать сымпровизированную тему спустя десятки тактов, придавая произведению композиционную оформленность.

На здоровье Шопена сказалась и его впечатлительность. Он был человеком чрезвычайно эмоциональным, влюбчивым, до ранимости тонко чувствующим. Это позволяло ему легко обзаводиться друзьями и не терять старые связи: к примеру, своему другу Титусу Войцеховскому он написал множество писем, изобилующих обращениями вроде «моя любовь, моя жизнь», — и длилась эта переписка многие годы после выезда композитора за границу (причем ответных посланий Титуса не сохранилось). Романтичность и мягкость Шопена помогали ему в общении с женщинами, но первый же опыт плотской любви в Париже с некой Терезой, упомянутой композитором в дневниках лишь раз, закончился для Шопена триппером. Правда, эта краткосрочная интрижка так и останется единственной более-менее подтвержденной: в дальнейшем Фридерик будет влюбляться всерьез и надолго.

Прелюдия без фуги

С Марией Водзинской, дочерью польских аристократов, Фридерик Шопен дошел до помолвки. Но свадьбы не случилось: то ли сам композитор счел Марию слишком юной (ей едва исполнилось шестнадцать), то ли ей запретили этот брак родители — неустроенный музыкант без собственного дома и с множеством болезней едва ли казался им подходящей партией для дочери. Наверное, мнение отца не стало бы препятствием, будь сама Мария по-настоящему влюблена в Фридерика. Итогом этих отношений можно счесть прекрасный портрет 25-летнего музыканта, выполненный Водзинской, и неуловимые печальные нотки в нескольких вальсах Шопена середины 1830-х.

В 1848 году Фридерик Шопен согласился отправиться с серией концертов в Англию и Шотландию — во многом потому, что он привык оставлять Париж раз в год на несколько месяцев, но теперь ему не было хода в поместье Жорж Санд. Он выступил в Эдинбурге, Глазго и Манчестере, однако истощил себя настолько, что ему — в неполные 39 лет! — требовалась помощь при подъеме на лестницу. Одышка, кровохарканье, слабость, боль в лопатках и лодыжках, отеки ног — все это вынудило его прервать турне и вернуться в Париж. Там композитору и музыканту уже не станет лучше: спустя год, в октябре 1849 года, он скончается на съемной квартире.