О делах пикантных, давно минувших, тайных, обросших легендами.... Монтандон (автор первого путеводителя по Крыму) и скандал в семействе Лангов

Адель Оммер де Гелль. Литография с рисунка Ж-Лорана, 1859 г.Французский национальный институт истории искусства.. Фото с сайта http://fudao.livejournal.com/216255.html

Начало 1830-х ознаменовалось для Монтандона, кроме подготовки к изданию «Путеводителя», историей, которая характеризует самым колоритным образом и самого Монтандона, и крымскую жизнь той эпохи. Судя по цитируемому ниже документу, осенью 1831 г. супруга инспектора врачебной управы Таврической губернии Петра Ивановича Ланга21
Июстиния (Устиния) Андреевна Ланг покинула мужа и стала «почти открыто» жить в Симферополе с иностранцем Монтандоном.
В ответ на это г-н Ланг счел наилучшим для себя выходом писать жалобы местному начальству, а в 1835 г. он обратился с челобитной не к кому-нибудь, а к самому начальнику Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии, шефу жандармов А X. Бенкендорфу. Для передачи письма Ланг воспользовался посредничеством состоявшего при Бенкендорфе чиновника особых поручений Кобервейна. Вот русскоязычная копия этого письма, написанного по-немецки, обнаруженная Олегом Губарем в Одесском областном архиве:


«Любезный друг! Требую вашего совета и помощи, ибо честь и счастье мое и детей моих от того зависит.
Вам известно испытуемое мною с 1831 года несчастье через расстройство с неблагодарною моею женою. Знаете также и то, что удар сей последовал после 17-летней, казалось, счастливой супружеской жизни, украшенной пятью свидетелями взаимного счастья, из коих две дочери в прошлом году окончили воспитание в Одесском институте, и старшая в сентябре того же года выдана мною замуж за одесского полицмейстера22.

Но, может статься, вам не известно начало и ход терпимого мною горя, так я, прибегая к вашей помощи, должен рассказать все подробно. По обязанности моей как инспектор врачебной управы, я должен был в 1830 году, во время свирепствования чумы в Севастополе, жить там 6 месяцев, и после еще, в начале 1831 года, находиться два месяца в губернии для взятия предохранительных мер от появившейся там холеры.

В столь продолжительное мое отсутствие легкомысленная моя жена познакомилась с странствующим по Крыму негоциантом Монтандон (из Невшталь, в Швейцарии), или, лучше сказать, с обанкротившимся купцом; человек сей, успевая во всех частях земного шара в обманах, успел также обмануть и уговорить жену мою, и она, пользуясь отсутствием моим, 29 ноября 1831 года оставила дом мой и с того времени почти открыто живет сначала в городе Симферополе, а теперь в имении, мною ей подаренном, близ Симферополя под бесстыдным и пагубным влиянием развратителя Монтандона.

Когда я в прошлом году старших двух дочерей моих взял из Одесского института, друзья мои советовали отпустить их жить к матери, на тот конец, что, может быть, присутствие взрослых и благовоспитанных дочерей образумит заблудшую мать, возвратит ее к священным обязанностям матери и супруги, и хотя для них она расстанется с развратителем Монтандоном. Но, к сожалению общему, и это средство не подействовало: она, кажется, готова лучше потерять свою честь и общее уважение и рисковать счастьем детей, чем возвратиться к настоящим своим обязанностям.

В моей горести я обратился к здешнему начальству, но и там мало успел — все считают несчастье мое делом партикулярным и не подлежащим к обыкновенному суждению по законам; вместо того я, как обиженный супруг и отец, имею, кажется, право на защиту Законов; притом же нам Государь дает всем подданным своим пример благонравного и потому счастливого супружества.
Не преследуемая законами жена моя, действуя всегда по внушениям Монтандона, намеревается, продав все имение, мною ей подаренное, оставить Крым единственно для того, чтобы Монтандон свободно мог распоряжаться деньгами.

Вы знаете, что жена моя, беднейшего отца дочь и в приданое ничего не получила, но несколько лет назад тому мать ее продала свое именьице в Херсонской губернии за пятнадцать тысяч рублей и отдала ей, — Монтандон по времени успел вымануть у нее те деньги и еще заставил ее задолжать в Приказе пятнадцать тысяч рублей. Ежели Великодушный наш Государь и добрый граф Александр Христофорович Бенкендорф меня и детей моих не защитят, то Монтандон у жены моей все отберет. Распоряжаясь и теперь имением по своему произволу, он доходами уплачивает долги свои, нажитые во Франции и России, до ста тысяч рублей — и без связи сей давно бы ему сидеть в тюрьме.

От жандармского полковника Гофмана можно узнать, что сей безнравственный человек, приехав в Одессу назад тому 10 лет с молодою парижанкою, чужими деньгами и обманом живя, великолепно успел обмануть первых особ, был везде принят с нею и, наконец, потеряв кредит, продал или уступил жену свою другому негоцианту Кортацию, уплатившему долги Монтандона, заключавшиеся в двадцати семи тысячах рублей, и после того говорил везде, что она не жена его, а публичная женщина из Парижа, — представьте же себе весь срам первоклассных одесских дам, принимавших ее как г-жу Монтандон. Сей поступок обнаруживает в нем в высшей степени безнравственного и дурного человека, чего, к несчастью, здешнее начальство не хочет знать.

Но вот обстоятельство еще важнее: когда 1831 года в его отечестве, Невшталь, открылся бунт против прусского правительства, Монтандон хвалился, что главные лица возмущения в Невштале — его приятели; и, следовательно, может статься, что он про французскую пропаганду знает!
Здешний жандармский полковник Вадов и все общество города Симферополя знают, что у Монтандона совершенно нет никакого способа к жизни, никакого занятия и что он живет праздно и обманывает жену мою (...).

Для исправления заблудшей моей жены, для счастья не моего, а хотя детей моих, есть средства следующие: 1-е; нарушителя семейного спокойствия и притом подозрительного бродящего вояжера Монтандона выслать за границу, и ему как космополиту обеих гелиосфер нетрудно будет расстаться с Крымом. 2-е; разлучить жену с дочерьми, если со мною жить не пожелает, но с тем, чтобы она не могла выехать из Крыма без моего согласия и, не продавая имений, жила бы в одном из них по ее выбору. 3-е: оба имения, как мною ей подаренные, оставить под моим управлением, но под опекою так, чтобы одну половину доходов с имений, то есть четыре тысячи рублей, выдавать ей на содержание, а другую половину отдавать в Приказ общественного призрения в пользу детей моих.

Сие добродетельное распоряжение Начальства будет служить примером другим кокеткам-супругам, и от сего также зависит вообще спокойствие супругов, нравственность и счастье детей» [№ 33].

Очевидно, что не стоит однозначно принимать на веру слова г-на Ланга, супруга не только оскорбленного, но и опасающегося потерять семейные владения. Тем более, что у нас есть возможность познакомиться с точкой зрения другой стороны, то есть самой г-жи Ланг. Откуда получаем эти сведения?

Весной 1841 г. в имении г-жи Ланг близ Алушты гостила французская путешественница и поэтесса Адель Омер де Гелль. История хозяйки имения настолько захватила иноземную гостью, что в весьма подробном изложении попала в ее книгу путевых впечатлений «Voyage dans les steppes de la mer Caspienne et dans la Russie meridionale» («Путешествие в прикаспийские степи и южную Россию»), опубликованную в 1860 г. в Париже. Причем Адель Омер де Гелль сообщает, что подробности личной драмы г-жи Ланг она слышала из уст самой г-жи Ланг и ее старшей дочери.
Впрочем, имена главных участников событий французская путешественница не называет, а г-жу Ланг переименовывает из Июстинии в Аксинью (Axinia).

Процитируем лишь несколько фрагментов, чтобы читатель мог сопоставить их с возмущенным письмом г-на Ланга:

«Через несколько часов мы прибыли в Улу-Узень23 имение баронессы Аксиньи, чья романтическая судьба долго занимала Южный берег.
Отвергнутая обществом из-за происшествия, разбившего ее жизнь, она несколько лет тому назад обрекла себя на абсолютное уединение, принимая лишь редких иностранцев; но благодаря моей дружеской связи с одной из ее дочерей, вышедшей замуж в Одессе, наш визит был давно объявлен и ожидаем в Улу-Узени, и то, что мы теперь ехали верхом через долины и овраги, делающие эту часть берега такой живописной, было с нашей стороны ответом на настоятельное приглашение баронессы.
Мы застали эту даму, когда она кричала своей дочери, склонившись над балюстрадой киоска: "Анна, сестрица Анна, не видно ли, чтобы кто-нибудь ехал?" Но юная девушка, гибкая и дикая, словно газель, едва заметив нашу передовую лошадь, поспешно исчезла и решилась быть нам представленной лишь через два дня.

Прежде чем проникнуть в этот очаровательный приют уединения, я хочу в немногих словах разъяснить причины, которые укрыли в этом затерянном уголке побережья одну из самых привлекательных женщин, какую я только встречала.
Очень юной выданная замуж почти за старца (барона де * * *, ливонца по происхождению), прекрасная Аксинья многим внушала страсть и была обязана этому дару (часто завидному, но всегда фатальному) весьма бурной жизнью. В свою очередь, она тоже полюбила и была застигнута во время свидания супругом, который повел себя в этих обстоятельствах, подобно всем ревнивым мужьям. Он нанес ей сильный удар кинжалом, след которого она носит на плече, а любовника убил наповал. Весь Крым был взволнован катастрофой, которая походила скорее на заимствование из последних страниц современного романа, нежели из нравов страны, немного чопорной в отношении галантности.

Между супругами немедленно последовал разрыв. Барон выделил из своих огромных владений часть, позволяющую его жене устроить великолепное поместье, и присовокупил к этому щедрому дару приличный пенсион. Кроме того, в качестве утешения она сохранила подле себя младшую из дочерей и героически решилась далее жить лишь воспоминаниями, сберегая тайну своих скорбей и, быть может, угрызений совести.

Когда я приехала в Улу-Узень, десять лет минуло после катастрофы, и в течение этого срока баронесса никогда не ступала за пределы своего имения. Следует заметить, что подобная сила воли у женщины красивой и очень модной искупает ошибки и, более того, свидетельствует о натуре необыкновенной.

Ее супруг жил в Симферополе, довольствуясь тем, что раз в год принимал у себя юную дочь, и не изъявлял ни малейшего желания видеть ее мать, питая неодолимое отвращение к Улу-Узени, где свершилась драма — роковая причина их разрыва.
Со своей стороны, баронесса поклялась не нарушать границ заточения и отбросить всякие попытки к примирению. Так текли годы, а они не обменялись ни единым взглядом, и лишь поверенному в делах было поручено разрешение вопросов, которые могли внезапно возникнуть. Дитя выросло; во время нашего визита это была очаровательная девушка восемнадцати лет: дикая, своенравная и грациозная — совершенно в гармонии с поэзией этих мест и уединением ее жизни.

Осведомленная обо всех этих подробностях старшей дочерью баронессы, вышедшей замуж за адъютанта графа Воронцова, я, таким образом, ехала в Улу-Узень с чувством интереса и любопытства, понятного всем женщинам. Тайно я опасалась найти совершенно обыкновенную женщину там, где ожидала увидеть героиню романа. Но первый взгляд, брошенный на ее поэтическое жилище, подтвердил все, что мне о ней рассказывали: живость воображения, обожание природы и чувство прекрасного тотчас угадывались в изяществе деталей и в изысканном вкусе, присущем устройству этой прелестной дачи»24

Похоже, этому повествованию следует доверять столько же, сколько и доносу г-на Ланга. Ясно, что мы имеем дело с интерпретацией, созданной г-жой Ланг и разукрашенной воображением французской писательницы. Факт убийства Лангом «молодого любовника» по понятным причинам следует отмести сразу. А в историю о том, что г-жа Ланг с момента супружеского разрыва, то есть с 1831 г., вела уединенную жизнь в Улу-Узени, если и можно верить, то лишь наполовину, поскольку, как помним, еще в 1835 г. муж Июстинии Андреевны жаловался начальству на ее совместное жительство с «развратителем Монтандоном» в имении возле Симферополя. Но, кажется, вполне стоит верить в то, что неприязнь к г-ну Лангу сохранилась в душе его супруги надолго. Вот одна из сцен, описанных Омер де Гелль:

«Моя спутница сильно побледнела и жестом указала мне на портрет мужа и на свой, разделенные настенными часами старинной формы <...>. Я долго рассматривала надменное и мрачное лицо барона. Решительные, сильно выделяющиеся черты его лица являли эмблему грубой силы, и я почувствовала себя объятой дрожью, когда представила, что должна была выносить его жена в первые годы брака. Все прошлое этой женщины оправдывалось черствым и суровым обликом ее супруга.

Сжав руки у груди, баронесса была, если можно так выразиться, одурманена избытком горечи, почерпнутой из этого грустного созерцания. "Вот, — произнесла она с тенью помрачения, - взгляд, который леденил меня; уста, с которых срывались только слова насмешки и презрения; грудь, в которой никогда не билось благородное сердце; рука..."

Я увела ее на балкон, где, побежденная своими чувствами, под влиянием места и потребности в откровении, что остро ощущается в одиночестве, она раскрыла мне свое сердце; она рассказала мне простую, но волнующую историю обо всем, что ей пришлось перенести, с силой описав несчастие девушки, отданной за человека, сердце которого истощено тысячей любовных связей, душа которого развращена, и который мог подарить супруге лишь дружбу, основанную на привычке, — чувство слишком недостаточное для юного сердца, жаждущего любви. "К тому же, — прибавила она, — могу ли я сказать, что он наградил меня этой дружбой, когда все его забавы оскорбляли мои вкусы, чувства, убеждения, инстинкты? Всегда вооруженный холодной насмешкой, он меня беспрестанно ранил и делал мою жизнь поистине невыносимой".

Обещание сохранить в тайне откровения этого разбитого сердца вынуждает меня оставить рассказ неоконченным»25.
Мы не знаем, отвечал ли Монтандон на выпады и доносы г-на Ланга, но следует признать, что хозяйка Улу-Узени сумела найти полновесный ответ бывшему супругу: если из писем Ланга репутация «развратителя» закреплялась за Монтандоном только в глазах начальства, то с подачи Июстинии Андреевны и при посредничестве Омер де Гелль г-н Ланг был запечатлен в тексте, изданном в Париже и известном в Крыму, в Одессе, во всей России, как человек, «сердце которого истощено тысячей любовных связей, душа которого развращена, и который мог подарить супруге лишь дружбу».

Впрочем, не стоит воспринимать Июстинию Ланг в роли циничной и хладнокровной мстительницы. Когда речь идет о делах пикантных, давно минувших, тайных, обросших легендами, понятно, что они дошли до слуха Омер де Гелль с чужих слов — с множеством искажений и домыслов. Но те детали, которые французская путешественница наблюдала собственными глазами, наверное, заслуживают большего доверия. Это касается, например, описаний, передающих настроение и душевное состояние г-жи Ланг:

«С самого начала моя хозяйка показалась мне нрава робкого и немного дикого — результат образа жизни, совершенно оправданного ее положением. Но спустя несколько дней скованность исчезла, а вскоре между нами установилась настоящая задушевность, которая сделала мое пребывание в Улу-Узени бесконечно приятным. Найдя во мне подобную ей страстную поклонницу природы, баронесса была чрезвычайно счастлива приобщить меня к своим сельским привычкам — единственным привязанностям, когда живешь в деревне.

Видя ее столь свежей, столь спокойной среди ее цветов и птиц, поначалу я посчитала ее совершенно счастливой, но позже в этом горделиво замкнутом сердце я распознала скрытую горечь и постоянную боль. Поэтическая натура не по образу тех, кто пишет стихи, а благодаря манере все идеализировать, она умела придавать странную прелесть самым обычным в жизни вещам. Все испытывали влияние этого исключительного характера: ее слуги, дочь, редкие соседи только и искали средства угодить ей, сделать ее жизнь приятной и счастливой.

Одним из ее развлечений была пряжа, и это занятие столь хорошо ей удавалось, что звали ее не иначе, как ласковым именем "королева Пелеринка". Вся ее личность имела нечто царственное. Крепкая воля, сознание собственной силы с некоторой тенью задумчивости делали ее неотразимой. Смогу ли я когда-нибудь забыть наши долгие гуляния по морскому берегу, ночные прогулки по холмам, мечтания в лесных киосках и, особенно, наши беседы, которые открывали передо мной тонкий ум, возвышенное воображение, решительную и нежную душу, умеющую черпать из великой книги природы силу для одинокой жизни и скрывать желания в узких границах своего Тебайда»26.

В изображении Омер де Гелль г-жа Ланг выглядит личностью весьма обаятельной. Обратимся еще к одному свидетельству, на него при характеристике Июстинии Андреевны опирается Олег Губарь. В 1820 г. Симферополь посетил Г. В. Гераков, описавший город и многих горожан в своих «Путевых заметках». Гераков был знаком с семейством Лангов и среди прочего записал, например, следующее: «Тут же была гостья, госпожа Ланг, супруга доктора, лет за двадцать, прекрасная женщина с кротостию, и у нас в Петербурге остановила бы каждого, и нежный пол, разумеется, независтливый, отдал бы ей справедливость: и стан, и взгляд, и все мило в ней; муж ее, приехавший после, человек степенный и молчаливый...».

А вот еще: «Вечер просидел у любезной Л.; она была обворожительна, окружена тремя малолетними детьми...» Или: «С 12-го до 2-х часов сидел у прекрасной Л. Откровенность, любезность, кротость, скромность сидели с нами; мне весело и сердцем и душою» [№ 33].

Если в 1820 г. г-же Ланг было «лет за двадцать», то в 1831, когда она сошлась с Монтандоном, ей было лет за тридцать, а в 1841, когда она познакомилась с Аделью Омер де Гелль, — лет за сорок. Нет никакого противоречия в том, что молодая женщина, поразившая Геракова своей красотой, кротостью и откровенностью, смогла двадцать лет спустя покорить французскую путешественницу и сохранившейся красотой, и тою же кротостью, и тою же откровенностью, и воспитанным жизнью волевым и горделивым характером. Характеристики, данные здесь Гераковым Лангу — «степенный и молчаливый», — также не противоречат портрету, обрисованному Омер де Гелль. Словом, при неточности деталей в описании событий, французская путешественница, скорее всего, права, оценивая г-жу Ланг как женщину незаурядную и «многим внушавшую страсть». Думается, именно так оценивал ее и швейцарец Монтандон.

Известные нам высказывания Монтандона о г-же и г-не Ланг ограничиваются лишь несколькими упоминаниями в «Путеводителе», где внимания этим «персонажам» уделяется не больше и не меньше, чем другим владельцам поместий. В Маршруте «Н» автор демонстрирует непредвзятость и, описывая Улу-Узень и Джур-Джур, замечает: «Как ни странно, но еще три года назад это место [водопад. — В.О.], — бесспорно, прекраснейшее в своем роде украшение здешних краев — было известно только татарам, и лишь случайно его обнаружил г-н Ланг, владелец этих земель».

Впрочем, Монтандон четко указывает, что владения г-на и г-жи Ланг разделены. Так, в Маршруте «E», говоря о Куру-Узени, он сообщает, что «дом, находящийся перед деревней, а также сады и виноградники у дороги принадлежат г-ну д-ру Лангу». А несколькими строками ниже добавляет: «Выезжая из Куру-Узени (сухой ручей), в начале долины, где расположена основная часть татарских садов, замечаем на южном склоне холма прекрасный виноградник Иктирмон, принадлежащий г-же Ланг». Упоминает Монтандон и об имении г-жи Ланг близ Симферополя по дороге на Бахчисарай, в трех верстах от города и в пяти верстах от деревни Чистенькой: «Имение <...> примечательно двумя большими озерами, которые питаются несколькими прекрасными источниками». Если верить П. И. Лангу, то именно здесь Июстиния Андреевна жила «под бесстыдным и пагубным влиянием развратителя Монтандона».

Однако в связи с повествованием Адели Омер де Гелль возникают новые вопросы. Почему к 1841 г. г-жа Ланг осталась в одиночестве? Где в ту пору был Монтандон? Не сработала ли при помощи Бенкендорфа схема усмирения «заблудшей жены», предложенная П. И. Лангом? Ведь, если опираться на рассказ Омер де Гелль, жизнь Июстинии Андреевны в 1841 г. соответствовала всем пунктам этой схемы: 1-е — она разлучилась с «развратителем Монтандоном»; 2-е — имения она не продала, из Крыма не уехала, а жить осталась вдали от своих дочерей в уединении; 3-е — средством к ее существованию являлся пенсион, выплачиваемый ей супругом, который, судя по всему, ведал делами имения.

Нужно сказать, что Бенкендорф, получив жалобу П. И. Ланга, поступил в соответствии с бюрократическими правилами: он запросил информацию по этому делу у генерал-губернатора Новороссийского края М. С. Воронцова.

Воронцов ответил следующее:
«Граф Александр Христофорович. Корпуса жандармов полковник Вадов представил мне перевод письма Таврической врачебной управы инспектора доктора Ланга к состоящему при вашем сиятельстве чиновнику Кобервейну. В письме сем Ланг доводит о расстройстве своем с женою, которое приписывает проживающему в Крыму иностранцу Монтандону. Жалуется на невнимание местного начальства <...>.
Дело сие точно частное и, касаясь мужа и жены, подлежит не гражданскому разбирательству, а суду духовному, к которому Ланг до сего времени вовсе не обращался, а посему и не имеет никакого права роптать на недостаточность правосудия.
Связи г-на Монтандона с г-жою Ланг мне не известны и не должны быть известны.

Я часто встречаю сего иностранца в разных частях Крыма по занятиям весьма полезным и вижу его также в Одессе, куда он приезжал в последний раз для напечатания своего сочинения "Guide du voyageur en Crimee".
Могу сказать утвердительно только то, что в продолжение долговременного пребывания Монтандона в здешнем крае ничего сомнительного в политическом отношении за ним не замечено. Наведение на него Лангом важнейшей при другой на него жалобе, очевидно, доказывает, что оное есть не что иное, как следствие одной только личности.

В таком разе удовлетворение домогательства г. Ланга о высылке Монтандона за границу было бы несовместно с кротостию и справедливостию тех правил, коими постоянно пользуется наше правительство в отношении к иностранцам (не дозволяя? — О. Г.) пребывание в империи токмо тем из них, которые оказываются враждебными, напротив того всячески защищая и покровительствуя тем, кто, подобно Монтандону, ведут жизнь мирную и для общества не бесполезную <...>»[№33].

Заметно, что Воронцов не просто защищает Монтандона, он откровенно раздражен Лангом. О скандале в семействе Лангов Воронцов не мог не слышать, тем более, что Петр Иванович Ланг, судя по всему, постоянно возобновлял память об этой истории своими жалобами в разные инстанции. Но думается, что Воронцова раздосадовали не только сами по себе докучливость Ланга и необходимость вникать в бумажную волокиту по «партикулярному» вопросу.

Для Воронцова культурное, курортное, сельскохозяйственное и промышленное освоение Крыма было делом искреннего, азартного, порой доходившего до «романтических затей» увлечения, на которое он потратил немало времени и сил. Между тем его энтузиазм разделяли не все. Та же Омер де Гелль писала:

«Известность Южного берега берет начало от появления в Крыму графа Воронцова <...>. Граф, человек с большим вкусом, сразу же был очарован видом этой восхитительной местности и поспешил приобрести здесь несколько имений. Его примеру вскоре последовали многие помещики, которые нашли ландшафт восхитительным и прелестным, как только граф его расхвалил <...>. Многие иностранцы, одержимые настоящей лихорадкой, вложили свои капиталы в разведение виноградников — промышленность, которую тогда всеми силами поощрял граф Воронцов.

Но на то была и обратная сторона медали: в большинстве они разорились и сегодня в глубокой бедности искупают легкость, которая заставила их пуститься сломя голову в безрассудные предприятия»27.

Очень понятно, что на фоне подобных пессимистических замечаний Воронцов должен был ценить людей, которые деятельно поддерживали его «крымский энтузиазм». И Монтандон в этом отношении воспринимался Воронцовым как единомышленник, по собственному побуждению и реально работавший на развитие «крымской перспективы».

Как указывает О. Губарь, в «Одесском вестнике» за 14 июня 1833 г. сообщалось, что «К.Г. Монтандон, предприняв поездку для составления руководства путешественникам по Крыму, открыл в имении гг. братьев Качони, близ Карасу-Базара, значительный кряж литографических камней». Тогда М. С. Воронцов, «всегда готовый ободрять предприятия, полезные для края», не просто, что называется, морально поддержал швейцарского подданного, а «доставил г-ну Монтандону средства правильно разработать кряж и устроить каменоломню в большом размере» [№30]. Для самого Монтандона открытие этого месторождения было делом и исследовательской, и предпринимательской гордости; в «Путеводителе» он дважды упоминает о своей причастности к обнаружению литографического камня28. Содействовал М. С. Воронцов и работе Монтандона над путеводителем. И. В. Тункина обращает внимание на «Очерк» Н. Н. Мурзакевича, посвященный М. С. Воронцову, где, в частности, Монтандон упоминается среди лиц, «путешествующих с учеными целями» при спонсорстве или покровительстве М. С. Воронцова29.

В благодарность за поддержку Монтандон начинает «Путеводитель» с посвящения графу М. С. Воронцову. Вряд ли это посвящение стоит расценивать лишь как обязательную учтивость по отношению к спонсору. Монтандон сознавал, что М. С. Воронцов поощрял изучение и освоение Крыма не только по долгу службы, но и по внутреннему побуждению. Точно так же и Воронцов должен был угадывать в швейцарском купце своего искреннего сподвижника, готового рисковать капиталами в разного рода крымских экспериментах.
Вышедший в 1834 г. «Путеводитель путешественника по Крыму» не мог не утвердить Воронцова в этой мысли. Книга оказалась не просто прекрасной рекламой для полуострова, не только своеобразным отчетом о реализации крымских починов Воронцова, но и универсальным справочником, добросовестным и незаменимым руководством как для путешественников, так и для коммерсантов, промышленников.

Должен был Воронцов оценить и то, что выручка от издания этой книги, никак не могла покрывать расхода средств и времени, необходимых для ее составления. Дело в том, что для создания «Путеводителя» Монтандону пришлось объездить действительно весь Крым, включая труднопроходимые горные дороги и лесные тропы; обойти пещеры и обширные плато яйлы; посетить и процветающие, и пришедшие в упадок хозяйственные районы.

С уверенностью можно сказать, что в нынешнем цивилизованном и асфальтированном Крыму, испещренном торговыми точками и переполненном коммуникациями, найдется совсем немного людей, исходивших и изъездивших полуостров по такой плотной сетке маршрутов, какую составил швейцарский путешественник.

Ясно, что в условиях той эпохи собственно странствия по Крыму должны были занять у Монтандона не один и не два года. Прибавим к этому знакомства и общение с местными жителями, торговцами, хозяевами поместий и фабрик, осуществляемый при этом сбор сельскохозяйственной, промышленной, коммерческой, этнографической, археологической и естественнонаучной информации.

Не забудем о том, что Монтандону пришлось изучить редкие литературные источники о Крыме и использовать их в своем труде. Учтем еще и чисто технические вопросы издания: собранную информацию следовало систематизировать, уточнить в связи с последними изменениями, наконец, изложить в доступной форме, а потом пройти цензурный комитет (разрешение цензуры дано 15 июля 1833 г.), отредактировать текст и вычитать корректуру. Если суммировать все этапы, у нас получится огромный отрезок времени, который необходим был Монтандону для создания книги. Ясно, что громадный труд и увлеченность явились весомым аргументом в пользу Монтандона, тем более, что речь шла о первом в истории путеводителе по Крыму.

Что до финансовой части, то по тарифам, указанным в «Путеводителе», мы, наверное, смогли бы высчитать, в какую сумму обошлись Монтандону транспортные расходы; наверное, можно приблизительно выяснить, какая сумма была издержана на услуги типографии. Но мы никогда не сможем узнать, например, сколько Монтандон потратил на проживание в крестьянских домах, гостиницах и на постоялых дворах, собирая сведения о различных районах, а главное — мы не сможем оценить, скольких доходов лишился торговый человек Монтандон, пока тратил время не на развитие своей коммерции, а на исследование полуострова.

Собрав все эти соображения вместе, можно утверждать, что Монтандон вел себя далеко не так, как вела и ведет себя основная часть коммерсантов, и можно понять, почему в глазах г-на Ланга он выглядел «подозрительным бродящим вояжером» и «космополитом обеих гелиосфер». Можно, кстати, понять и г-жу Ланг, которая очертя голову, вопреки нормам своего времени, безоглядно ушла за Монтандоном... И можно понять, почему граф Воронцов в послании к Бенкендорфу так однозначно защитил Монтандона, «ведущего жизнь, для общества небесполезную».

...Не известно, заступничество ли Воронцова сыграло решающую роль, или Бенкендорф не вдохновился призывами обманутого мужа из провинции (а скорее, и то, и другое), но, кажется, санкций к Монтандону в связи со скандальной «партикулярной» историей применено не было. Во всяком случае, в архивном деле «По жалобе медика Ланга на иностранца Монтандона» каких-либо распоряжений Бенкендорфа на сей счет не имеется [№31]. А как мы помним, через два года после этого дела, в 1837 г. Монтандон, находясь в Симферополе, консультировал участников демидовской экспедиции, — стало быть, за границу выслан не был.

О. Губарь обращает внимание еще на одно свидетельство. В «Заметках русской путешественницы по России в 1845 году» Олимпиады Шишкиной «Путеводитель» Монтандона упоминается, например, в таких словах: «Уже десять лет, как написал его поселившийся здесь [то есть в Крыму. — В. О.] швейцарец Монтандон, но до сих пор он ["Путеводитель". — В.О.] остается лучшею в этом роде книгою» [№36]. Кажется, словосочетание «поселившийся здесь», а не «живший здесь», может быть расценено как указание на то, что в 1845 г. Монтандон находился в Крыму.

Почему же весной 1841 г. Омер де Гелль даже не упоминает о Монтандоне в связи с историей г-жи Ланг? Это, конечно, может быть результатом объяснимой скромности: либо г-жа Ланг не сообщила француженке о своей связи, либо об этом умолчала сама Омер де Гелль. Но нельзя отбрасывать и ту вполне вероятную возможность, что к 1841 г. Июстиния Ланг и Шарль Монтандон расстались, например, по причине взаимного охлаждения или в связи с финансовой катастрофой, которая могла заставить Июстинию Андреевну согласиться на часть условий, выставленных ее супругом: одиноко жить в имении на выплачиваемый г-ном Лангом пенсион, оставив при себе лишь несовершеннолетнюю дочь.

Однако оказывается, что ответ на вопросы, поставленные перед нами записками Омер де Гелль, может дать сама же Омер де Гелль. Дело в том, что цитируемый нами текст француженки, не единственное ее сочинение о Крыме.

В 1841 г. Адель Омер де Гелль путешествовала по Крыму вместе со своим супругом Ксавье, горным инженером, принятым на русскую службу для изучения Юга России. Поездка по Крыму была эпизодом долгих путешествий по России, которые чета де Гелль предприняла в 1838-1842 гг. По итогам экспедиций супруги, совместно выпустили в Париже в 1843-1845 гг. трехтомное сочинение «Прикаспийские степи, Кавказ, Крым и южная Россия». Причем Ксавье признавал, что взял на себя лишь научную сторону работы, а вся «живописная часть» записок принадлежит его супруге30.

В 1860 г., уже после смерти мужа, Адель Омер де Гелль предприняла новое французское издание путешествия, куда включила с некоторыми переделками уже только свою — «живописную» — часть без всяких научных описаний: «Путешествие в прикаспийские степи и южную Россию». Это последнее сочинение, во многом ориентированное на традиции романтизма, содержащее некоторые преувеличения и использующее прием недосказанности, мы и цитировали до сих пор. Если же мы обратимся к тексту, написанному супругами в соавторстве и более напоминающему реальный дневник путешествия, то прочтем о пребывании в поместье г-жи Ланг следующее:

«Улу-Узень, куда мы добрались, — это узкая долина, выходящая к морю и принадлежащая г-же Ланг, которая покрыла ее виноградниками и фруктовыми садами. Прелестное обиталище, где г-жа Ланг проводит круглый год, на самом деле — одно из самых великолепных мест побережья.

Неделя истекла быстро в общении с этой столь же любезной, сколь и изысканной дамой, украсившей свое уединение с восхитительным вкусом. Большая любительница птиц, она сумела очень простым образом превратить свой сад в огромную вольеру. <...> У г-жи Ланг мы встретили весьма любезного человека и большого почитателя Крыма, г. Монтандона, который создал для этого края прекрасный путеводитель, к которому иностранцы спешат прибегнуть, лишь только ступят на землю Тавриды. Мы много беседовали с ним о мадмуазель Жакмар, француженке, которая более пятнадцати лет живет в Судакской долине неподалеку от Улу-Узеня. <...> Все сообщенное нам г-жой Ланг и г-ом Монтандо-ном о ее оригинальности и образе жизни совершенно соответствовало тому, что мы знали о ней...»31.

Стало быть, проект П. И. Ланга по возвращению своей супруги на путь истинный успехом не увенчался: к 1841 г. отношения Монтандона и г-жи Ланг не были утрачены и не слишком скрывались от окружающих. Более того, эти отношения были почти узаконены общественным мнением, поскольку Июстиния Ланг решалась встречать гостей вместе с Шарлем Монтандоном.
Что касается утверждений г-на Ланга о финансовой несостоятельности швейцарца, то, учитывая особенности той эпохи и факты биографии Монтандона, вполне можно допустить, что негоциант-путешественник действительно богатством не обзавелся. Заметим, что с середины 1830-х гг. Монтандон повсюду упоминается не как успешный коммерсант, а прежде всего как автор «Путеводителя». Напомним и о том, что в более раннюю пору, в 1820-х - начале 1830-х гг., Монтандон предпринимал несколько коммерческих проектов: открытие в Одессе торговых лавок, устройство морской торговой компании, экспорт хлеба, добыча крымского мрамора, порфира и литографического камня. Такое разнообразие промыслов, думается, свидетельствует о том, что эти начинания не приносили Монтандону желаемого успеха. Иначе почему он так кардинально менял направление своих коммерческих интересов?

Заметно, что за время долгих странствий по Тавриде Монтандон не утратил практической сметки. В тексте «Путеводителя» отчетливо ощущается стремление автора иногда угадать, а чаще — разрекламировать экономическую привлекательность тех или иных достоинств полуострова: возможности прекрасного виноделия, разведения мериносовых овец, добычи камня и проч., и проч. Стратегически это был ход, совершенно оправданный требованиями эпохи и продиктованный интуицией негоцианта. В то время использование крымских природных ресурсов требовало миллионных вложений, которые были не под силу ни Монтандону, ни множеству других коммерсантов-одиночек. И Монтандон указывал на это в «Путеводителе»: «Недостаток капиталов — единственная причина, препятствующая промышленному подъему, которого столь настоятельно требует ощутимый прирост сельскохозяйственной продукции. Как только о доходах, которые можно извлечь отсюда, станет лучше известно за пределами Крыма, можно будет с уверенностью ожидать, что благоприятно расположенные города: Керчь, Феодосия, Козлов — начнут деятельность, необходимую для развития края».

Шарль Монтандон осознал, что для успешного развития экономики в Крыму следовало создать то, что у нынешних экономистов называется благоприятным инвестиционным климатом. Первый шаг к этому — реклама. И Монтандон занялся делом, которое могло принести дивиденды лишь в далеком будущем, да и то не ему лично: он стал изучать Крым и систематизировать сведения о нем, чтобы написать книгу, которая привлекла бы на полуостров туристов, землевладельцев, промышленников и, как следствие, капиталы..

Но по тексту «Путеводителя» видно, что исследователь и первопроходец в швейцарском негоцианте зачастую побеждали расчетливого предпринимателя.

Чтобы убедиться в этом, достаточно обратить внимание на те многочисленные моменты книги, где Монтандон настойчиво убеждает читателя посетить любопытные, но в то время совершенно бесполезные с коммерческой точки зрения места: пещеры Чатырдага или Караби.

А вот еще более характерный пример: в главе «Карасу-Базар» Монтандон очень бегло говорит о городе и его торговле, зато об истоках Большой Карасу, расположенных в отдалении от жилых мест, он рассказывает с нескрываемым увлечением. Он не просто описывает красоту ландшафта, но делится своими естественнонаучными наблюдениями, сделанными в разное время года, и вступает при этом в заочный спор, возникший между Палласом и леди Кравен. Более того, Монтандон подробнейшим образом описывает некое скальное отверстие, которое он обнаружил у истоков Карасу и о котором «не упоминает ни один автор», зато о собственном карьере литографического камня, устроенном здесь же, сообщает лишь мельком, в постраничной сноске, да и то, акцентируя внимание не на доходности предприятия, а на своей роли первооткрывателя, обнаружившего этот горный материал.

И видно, что автору действительно важно, чтобы читатель сумел пробраться к истокам Карасу и разделил изумление и восторг, внушаемые этим местом самому Монтандону. И для этого Монтандон рассказывает, по каким тропинкам можно пройти сюда даже в случае паводка, убеждает, что поездку сюда можно предпринять не только из Карасубазара, но и из Симферополя, Улу-Узени или Ускута. Словом, Монтандоном руководит искренний и, может быть, безотчетный энтузиазм ученого.

Однако эта деятельность, будь она хоть научной, хоть рекламной, не могла «кормить» автора, а потому ему приходилось пускаться во все тяжкие торговых и промышленных предприятий и каждый раз подтверждать собственным опытом истину: без привлечения грандиозных капиталов от крымских предприятий прибыли ждать нельзя.

Допускаем, что, кроме добычи мрамора, порфира и литографического камня, Монтандон принимался в Крыму и за сельскохозяйственные разработки. В «Путеводителе» он последовательно внушает читателю, что выращивание мериносовых овец, посадка табака или изготовление вина способны приносить значительный доход. Вполне возможно, что Монтандон экспериментировал в этих направлениях, используя земли Июстинии Андреевны Ланг. Ведь жаловался доктор Ланг, что швейцарец «распоряжается» ее имением «по своему произволу». Вероятно и то, что Монтандон был причастен к созданию «прекрасного виноградника Иктирмон», принадлежащего г-же Ланг и расположенного близ Куру-Узени. Сведения, которые Монтандон сообщает об Иктирмоне, выглядят вполне оптимистично: «На этом винограднике площадью в восемь десятин растет 6000 лоз из заграничных питомников. Качество получаемого от них вина весьма порядочно». Но ведь верно и то, что при отсутствии рынка сбыта этот виноградник, несмотря на добротные саженцы и «порядочное» вино, мог приносить лишь убытки. И не Монтандона ли имела в виду Омер де Гелль, когда писала об иностранцах, которые «вложили свои капиталы в разведение виноградников», но «разорились и сегодня в глубокой бедности искупают легкость, которая заставила их пуститься сломя голову в безрассудные предприятия»? Это замечание француженки вполне могло основываться на сетованиях Июстинии Андреевны Ланг, которая предоставила свои земли для подобного «безрассудного предприятия».


Не стоит винить купца Монтандона в пассивности, легкомыслии или в неумении вести дела. Имеющиеся факты говорят о его энергичности, предприимчивости и целеустремленности. Промышленные и сельскохозяйственные неудачи в Крыму объективно объяснялись тем, что любое предприятие требовало слишком больших капиталовложений, обещавших отдачу лишь в далеком-далеком будущем. На подобный риск мог идти Воронцов, располагавший миллионным состоянием, но этот риск почти не оставлял шансов предпринимателям средней руки, вроде Монтандона. Ситуация не менялась еще очень долго.

Для иллюстрации читатель может обратиться к судьбе, скажем, Василия Таюрского32. Этот человек некогда справлялся с управлением золотыми приисками в Сибири и на Урале, но, купив в конце XIX в. имение близ Алушты и занявшись разведением виноградников, терпел самые жестокие финансовые трудности. Причины неудач он видел все в том же: в отсутствии рынков сбыта, в необходимости огромных капиталовложений.

Словом, с наибольшей вероятностью можно предположить, что Монтандон после нескольких крымских предприятий, если и не разорился вчистую, то, во всяком случае, больших денег не нажил. Приобретенные опыт и знания должны были убеждать его, что для больших и смелых экономических успехов время в Крыму еще не пришло. Степенным людям, вроде доктора Ланга, Монтандон должен был казаться «подозрительным бродящим вояжером», у которого «совершенно нет никакого способа к жизни, никакого занятия». И лишь в глазах редких путешественников и ученых, вроде участников демидовской экспедиции, купец Монтандон оставался «автором полезной книги», исследователем, чьи «суждения весьма добросовестны».

Думается, уже в то время Монтандон понял, что не многочисленные коммерческие начинания, а именно эта «полезная книга», создававшаяся не один год, оказалась настоящим делом его жизни; что полуостров, исхоженный и изъезженный им, но так и не принесший барышей, станет единственным клочком земли, где имя и судьба Монтандона всегда будут памятны. А если бы швейцарский негоциант имел возможность пронаблюдать, какие результаты будут иметь в будущем экономические планы, выгоду от которых он предрекал в своем путеводителе... Если бы он мог предположить, что через 160-170 лет промышленный и коммерческий рост навсегда сотрет с карты полуострова, зальет асфальтом и бетоном множество восхищавших его уголков, природных и культурных памятников... Если бы мог видеть, насколько убийственно для красот современной Тавриды воздействие частных капиталов... То для него стало бы очевидным, что созданные им описания некогда диких, не знаемых туристами и бизнесменами мест, где швейцарский делец Монтандон преображался в ученого, — именно эти описания являются результатом поистине бесценным, поскольку лишь в них мы можем увидеть сегодня первозданный и чарующий путешественника Крым.

Ныне французское издание «Путеводителя» — настоящий раритет. По нашим сведениям, в Крыму сохранилось лишь три его экземпляра. Один хранится в музее Бахчисарайского дворца (этот экземпляр — из личной библиотеки доктора, приват-доцента И. М. Саркизова-Серазини), другой — в библиотеке «Таврика», третий — в Научной библиотеке Таврического национального университета им. В. И. Вернадского. Причем ни один из экземпляров не обладает полным набором чрезвычайно любопытных иллюстраций (18 рисунков), которые украшали французское издание.
Вместе с тем иллюстрации в одном из «крымских» экземпляров (хранящемся в Научной библиотеке ТНУ) совершенно уникальны — они выполнены в цвете. Директор библиотеки В. И. Спирова, комментируя нам это обстоятельство, пояснила, что, в соответствии с практикой XIX в., типография обычно готовила, кроме основного тиража, один-два десятка подарочных экземпляров, предназначенных для вручения «первым» особам. Черно-белые иллюстрации в этих книгах вручную расписывались акварелью. Одна из таких «специальных» книг, которая, вполне возможно, принадлежала М. С. Воронцову или А И. Казначееву, и хранится ныне в Научной библиотеке Таврического университета. Точно выяснить, кому изначально принадлежал экземпляр, пока не удается, известно лишь, что в университет книга попала в 1925 г. в качестве дара, преподнесенного местным кружком натуралистов-краеведов кружку востоковедения при восточном отделении вуза.
К сожалению, этот экземпляр имеет лишь 16 иллюстраций из 18. Чтобы восстановить этот досадный пробел, мы обратились за помощью к сотрудникам Всероссийского музея А. С. Пушкина в Санкт-Петербурге, которые любезно предоставили нам фотокопии всех иллюстраций, не раскрашенных акварелью. Так что в настоящем издании мы помещаем полный, но сборный (из черно-белых и раскрашенных литографий) комплект иллюстраций, украшавших оригинальный «Путеводитель» Монтандона.
Стремясь передать читателю колорит оригинального текста, мы по возможности сохраняли авторский стиль изложения и некоторые особенности орфографии личных имен и названий. Именно поэтому читатель встретит на страницах «Чатыр-Даг», а не «Чатырдаг», как это принято ныне; «Карасу-Базар», а не «Карасубазар», «Бахчи-Сарай», а не «Бахчисарай» и т. д., а иногда и несколько вариантов одновременно.
Текст «Путеводителя» густо насыщен авторскими уточнениями, пояснениями и замечаниями, которые в оригинальном издании помещаются, как правило, в постраничных сносках. Стремясь следовать оригиналу, мы сохраняем эту особенность, и потому примечания Монтандона, обозначая их латинскими буквами, помещаем внизу страниц; современные комментарии обозначаются надстрочными цифрами и располагаются в конце книги.
На эти современные комментарии хотелось бы обратить особое внимание читателя. Их составление началось еще в 1997 г., когда готовился фрагментарный перевод «Путеводителя» на русский язык. С тех пор первичный вариант комментариев качественно изменился, поскольку их авторы продолжили работу и предприняли специальные исследования, нацеленные на то, чтобы расширить и детализировать наше представление о Крыме первой половины XIX ст. — о Крыме эпохи Пушкина, Грибоедова, Монтандона. К этой деятельности подключился целый ряд новых специалистов, так что в подготовке настоящего издания приняли участие почти два десятка ученых. При выборе материалов предпочтение отдавалось такой информации, которая не публиковалась прежде и была получена в результате архивных поисков, полевых экспедиций, исторических, лингвистических и культурологических наблюдений. Поэтому применительно к настоящему изданию традиционное выражение «составление комментариев» не подходит; в данном случае речь зачастую идет о публикации эксклюзивных авторских научных исследований, которые призваны с научной точностью объяснить старинный текст «Путеводителя» и оживить для нас тот Крым, который только начинал открывать свои красоты и богатства просвещенному миру.

Владимир Орехов


1 ↑ Наибольшей известностью пользовались «Краткое физическое и топографическое описание Таврической области» (1795) П. С. Палласа, «Путешествие по всему Крыму...» (1800) и «Досуги крымского судьи...» (1803) П. И. Сумарокова, «Путешествие в полуденную Россию» В. В. Измайлова (1805), «Путешествие по Тавриде в 1820 годе» И. М. Муравьева-Апостола.

2 ↑ Путешествия по южным областям России. Дюбуа де Монпере. Демидова (б. п.) // Библиотека для чтения. - 1840. - № 4. - С. 221.

3 ↑ Бакунина Е. М. Воспоминания сестры милосердия Крестовоздвиженской общины (1854-1860) // Вестник Европы. - 1898. - Кн. 4. - С. 532.

4 ↑ Так Надеждин, вслед за И. М. Муравьевым-Апостолом, назвал Бахчисарайский дворец. У И. М. Муравьева-Апостола — «таврическая Аламбра» (См.: Муравьев-Апостол И. М. Путешествие по Тавриде в 1820 годе. — СПб., 1823).

5 ↑ См. подробнее: Орехова Л. А. Мистификация литературная — мистификация биографическая (из наблюдений над прозой Н. И. Надеждина) // Науковий вісник Ізмаїльського державного університету. - Вип. 18. - Ізмаіл, 2005. — С. 113-119.

6 ↑ Тункина И. В. Русская наука о классических древностях юга России (XVIII - середина XIX в.). — СПб., 2002. — С. 524-525.

7 ↑ См.: Зленко Г. Д. Берег Пушкина. — Одесса, 1987. — С. 110.

8 ↑ В этом экземпляре отсутствует одна иллюстрация: «Особняк г-на графа М. Воронцова, расположенный на Салгире близ Симферополя» (См.: Модзалевский Б. Л. Библиотека А. С. Пушкина (Библиографическое описание). — СПб., 1910. — С. 292-293).

9 ↑ Монтандон ошибочно пишет «пурпур винограда» вместо «яхонт винограда», вероятно, цитируя стихи по памяти.

10 ↑ Монтандон К. Путеводитель путешественника по Крыму, украшенный картами, планами, видами и виньетами и предваренный введением о разных способах переезда из Одессы в Крым. — Симферополь, 1997. — 130 с.

11 ↑ В книгу вошли маршруты «А», «В», «С», «М», «G», описания Симферополя, Феодосии, дороги из Симферополя в Севастополь, а также очерк «Различные способы переезда из Одессы в Крым» и очерк «Дороги, которые ведут на предприятия по разведению мериносов».

12 ↑ Губарь О. Янтарь и яхонт // Вестник региона. — 1998. — № 31, 33, 34, 36, 38. Далее ссылки на эту публикацию даются в квадратных скобках в тексте с указанием номера газеты.

13 ↑ О. Губарь выяснил, что Монтандон планировал поездку в Москву и Петербург и подыскивал для этого попутчика, о чем дал объявление в № 64 той же газеты [№ 30].

14 ↑ Гиляревский Р. С, Старостин Б. А. Иностранные имена в русском тексте: Справочник. — М., 1969. — С. 12.

15 ↑ Губарь О. И. Пушкин. Театр. Одесса. — Одесса, 1993. — С. 52.

16 ↑ В некоторых краеведческих источниках также предлагается вариант Шарль Анри Габриель Монтандон, но документальных подтверждений правильности этой транскрипции пока обнаружить не удалось.

17 ↑ Серков А.И. Русское масонство 1731-2000: Энциклопедический словарь. — М., 2001. — С. 1039, 1042, 1133.

18 ↑ Пушкин А. С. Полное собр. соч.: В 16 т. — М.; Л., 1937-1959. — Т. 15. — С. 122. Перевод: «Милостивый государь, прошу вас соблаговолить принять эту книгу взамен того, что я у вас похитил предумышленно.
Спешу воспользоваться этим случаем, чтобы заверить вас в совершенном уважении, с которым я имею честь быть, милостивый государь, вашим нижайшим и покорнейшим слугой. Монтандон, Одесса, 1 апреля 1834.
Я поселился в Симферополе. Если вам понадобятся какие-либо сведения или что другое, прошу вас вполне располагать мною». — Там же. — С. 323.

19 ↑ Зленко Г. Д. Берег Пушкина. — Одесса, 1987. — С. 111.

20 ↑ Там же. — С. 112.

21 ↑ П. И. Ланг (1779-1863) был родом из Австро-Венгрии, разночинец. Закончил Венский университет ив 1801 г. стал доктором медицины. С 1805 г. имел частную медицинскую практику в Карлсбаде. Переехав в Россию, был назначен в апреле 1807 г. акушером Таврической губернской управы, а уже в августе получает главный надзор в крымском военном госпитале. В 1809 г. он становится надворным советником, в 1810 — инспектором Таврической врачебной управы, в 1816 г. — коллежским, а в 1825 — статским советником. Был женат на дочери австрийского вице-консула Торклера Устинье Андреевне. В середине 1820-х гг. Ланг первым привлек внимание к руинам городища Керменчик, что отождествляется с Неаполем Скифским, и тем самым способствовал первым раскопкам, которые были проведены здесь в 1827 г. (Тункина И. В. Русская наука о классических древностях юга России (XVIII -середина XIX в.). — СПб., 2002. — С. 161).

22 ↑ О. Губарь полагает, что речь идет об Александре Андреевиче Шостаке. Он также выяснил, что старших дочерей супругов Ланг звали Терезией и Катериной [№ 33].

23 ↑ Вероятно, Омер де Гелль путается в местной топонимике и называет деревню Куру-Узень Улу-Узенью, а деревню Улу-Узень — деревней Демерджи.
О приобретении П. И. Лангом южнобережных имений и об их наследовании потомками Лангов см.: Петрова М. М. История владения дачами Куру-Узень и Улу-Узень// Историческое наследие Крыма — Симферополь, 2005. — № 9. — С. 134-137.

24 ↑ Орехов В. В. Француженка Омер де Гелль и ее путешествие по Крыму // Историческое наследие Крыма. — Симферополь, 2004. — № 8. — С. 21 1-212.

25 ↑ Орехов В. В. Француженка Омер де Гелль и ее путешествие по Крыму. — С. 215.

26 ↑ Орехов В. В. Француженка Омер де Гелль и ее путешествие по Крыму. — С. 213. Тебайд — место уединения.

27 ↑ Орехов В. В. Француженка Омер де Гелль и ее путешествие по Крыму. — С. 206.

28 ↑ В главах «Подробное предисловие о Крыме» и «Карасу-Базар».

29 ↑ Мурзакевич Н. Н. Очерк заслуг, сделанных наукам светлейшим князем Михаилом Семеновичем Воронцовым. Читан секретарем Одесского общества истории и древностей в заседании оного, 29 ноября 1856 г. Одесса: в тип. Л. Нитче, 1860. — С. 32.

30 ↑ Grève Clod de. Le voyage en Russie. Anthologie des voyageurs français aux XVIII et XIX siècles. — P.: Robert Laffont, 1990. — P. 1250.

31 ↑ Les steppes de la mer Caspienne, le Caucase, la Crimée et la Russie méridionale. Voyage pittoresque, historique et scientifique, par Xavier Hommaire de Hell, Chevalier de la Légion d'honneur et de l'ordre de S. Wladimir de Russie, Membre de plusieure Sosiétés savantes. — Paris. — T. II. — 1845. — P. 478-479.

32 ↑ См. документальную хронику Л. А. Ореховой: Орехова Л. А. Кастель Приморский: история и судьбы в архивных документах // Историческое наследие Крыма. — №4-20.
Источник:
Монтандон Ш. Путеводитель путешественника по Крыму, украшенный картами, планами, видами и виньетами и предваренный введением о разных способах переезда из Одессы в Крым / Пер. с франц. — К: Издательский дом «Стилос», 201 1. — 416 с.

http://bfnk.ru/history/books-montandon-first-guidebook

Петр Иванович Ланг. О его роли в чумном бунте 1830 года в Севастополе см http://www.liveinternet.ru/users/4768613/post423978106/