Этого человека, по аналогии с фильмом "ТойХтоПройшовКрізьВогонь", теперь можно называть "ТойХтоПройшовКрізьГолосКраїни". Всеукраинское телешоу, раскрученное на телевидении, словно мотыльков на огонь прожектора, притягивает тех, кто более-менее умеет петь... или, по крайней мере, так считает. Непросто вот так вот взять и выйти перед четверкой судей, чьи имена - в ослепительном блеске славы. И вдруг на сцене появляется не просто "голос", а еще и автор собственной песни...

Тарас Василенко работает в самой популярной запорожской газете "Суббота плюс" литературным редактором. Однако его хорошо знают в музыкальной тусовке и за ее пределами именно благодаря своим песням - призывным, резким, колючим, мелодичным. Человек он явно бесконечно далекий от разливанного моря попсы, на пополнение которой и заточен "Голос Країни". Зачем же пошел туда, где личности превращаются в "поющие оболочки", где нетерпимо свое мнение только потому, что оно грозит убытком?



— Первый вопрос напрашивается сам собой. Какие впечатления у тебя остались после "Голоса країни"?

— Двоякие. С одной стороны - головой я понимал, что это шоу, что выбирают не лучших, а более удобоваримых. А с другой - по-детски надеялся, что всё будет по-честному. Как меня в детстве папа с мамой учили. Именно нечестность (как мне настойчиво показалось) этого многобюджетного торжества музыки очень сильно выбила меня из колеи. Но сейчас обо мне узнали вменяемые люди, меня услышали, чего раньше не случалось. Значит, всё хорошо, Бог всё правильно сделал.

— Ты обычно нечестность, несправедливость очень остро ощущаешь? Вообще, по-твоему, это общая черта всех талантливых людей?

— По-моему, это черта всех людей, которые причисляют себя к более-менее порядочным. Чувствовать несправедливость и с ней бороться. Этот "Голос Країни" мне показался красивым, хорошо продуманным, бюджетным... Но нечестным. А значит, неуместным. Мне жаль ребят, которые доберутся до финала - особенно тех, кто зависим от композиторов и поэтов, у кого нет собственного материала. Из них быстро сделают пушечное мясо и затолкают в пасть нашему скотскому шоу-бизнесу... И постигнет их участь братьев Борисенко или того хуже...




— Пересматривая ролик с твоим выступлением, я почувствовал себя совершенно по-дурацки, когда ты, стоя на сцене, вынужден был рассказывать взрослому, вполне вменяемому человеку в судейском кресле (Александру Пономареву), о чём именно текст твоей песни. Несмотря на то, что и Олег Скрипка, и Диана Арбенина въехали в него, как говорится, с полпинка. Это было действительно непонимание, или намеренное "опускалово"?

— Я думаю, это была часть шоу. До этого все записи проходили пресно, особых скандалов не было. Видимо, нужно было начать с чего-то. Ну, этим "чего-то" оказался я. А по поводу текста... Это же не конкурс поэтов был, а вокальный. Могли бы хоть причину получше придумать.

А вот по поводу "украинского Высоцкого" - это перегиб явный. У меня с ним на этом шоу было только одно сходство - слегка расстроенная гитара. Хотя, опять же, это же был не конкурс настроенных гитар. А вообще, я уже всё это пережевал, отпереживал, забыл и забил. Но я очень благодарен обстоятельствам, что они так сложились. Теперь я смогу заняться тем единственным, что я немного умею, - выступать перед людьми и делиться с ними своей душой.



— Если ты заранее знал, что на этом "празднике жизни" независимый автор со своей песней окажется persona non grata, - на что тогда надеялся?

— Повторяю, я по-детски надеялся на справедливость. Если ты обратил внимание, на официальной странице "Голосу Країни" Вконтакте я и Генри Липатов, хлопец из группы "Норалассо", по количеству "лайков" - лидеры за все выпуски "ГК", включая прошлогодние финалы. Вот и весь ответ.

— Интересно, с кем из жюри ты согласился бы поработать вместе? Представь, что выбирают не они, а ты...

— С Олегом Скрипкой, с точки зрения патриотизма и профессионализма. У Дианы Арбениной поучился бы "отдаваться толпе" на сцене. Скрипке я бы памятник поставил за многие песни, а вот Арбениной (зато бо-о-ольшущий) - только за одну песню "Россия, 37".

— Что тебе сказала жена после выступления? Алеся за тебя очень сильно переживала...

— Она переживала больше, чем я. Вернее, скажем так, больше наружу переживала. Я был просто прибитый, но всё держал внутри. Ну его, этот "ГК", что-то на него много времени тратим. Давай сменим тему.

— Хорошо. На сегодня в Украине у украиноязычной авторской песни больше сторонников или противников? И нет ли определенной запрограммированности в уменьшении доли украинского языка в музыкальном пространстве?

— Начнем с последнего. Я не сторонник теории заговора, но подобная запрограмированность, конечно, есть. Нынешняя власть, к сожалению, украинофобская до мозга костей. Если у этих господ, конечно, есть мозг, а не только рефлексы - "где бы чего бы побольше бы". Теперь по поводу первого. Я не знаю, какое отношение имею к украиноязычной авторской песне, потому что в том жанре, в котором играю я, могу назвать только два имени - Сергей Шишкин и Эдуард Драч. Но они более классичны, что ли. Есть еще Сергей Бабкин, конечно (и в первую очередь), но он же не украиноязычен. Но отношение, конечно, хорошее - в том смысле, что, по моему, люди уже соскучились по умным песням, к тому же экспрессивно исполненным.

— Вкусным? Небезразличным? Так ведь и до вольнодумства недалеко...

— Вольнодумство - это то, чего не хватает музыке в общем, а року и бард-року - в частности. Во все времена барды были критиками и глашатаями своего времени. А сейчас все хотят только одного - бабла. Забывая, что в гробу карманов нет, и что о спасении души надо задумываться при жизни, а не за пять минут для смерти. Такая музыка - именно небезразличная - и есть определенная составляющая спасения души. Я не верю, что Драч или Шишкин могут нахамить инвалиду, ударить женщину... Потому что люди, у которых душа постоянно находится в рабочем состоянии, не способны на такое.

— Жизнь идет. "Голос країни" позади. Что впереди у тебя?

— Из неглобального, но важного, - три концерта: 15 марта - в Киеве, 16 марта - в Житомире, 17 марта - в Каменец-Подольском. Из масштабного - содержательная жизнь: счастье творчества, воспитание детей, любовь, сомнения, страдания. И, конечно, концерты. Верю - сейчас наступил переломный момент. И знаковый возраст - 33 года - к этому располагает. Пользуясь случаем, хочу сказать всем: обращайтесь, я с радостью выступлю у вас.

— Кстати, ты в начале интервью упомянул о том, что "обо мне узнали вменяемые люди, меня услышали". Есть надежда на какое-то последействие после телепремьеры?

— Последствия уже проявляются. В Киеве я выступаю благодаря заинтересованным людям, которые предложили мне попеть в клубе. Еще есть несколько идей на перспективу. К лету будет готов альбом. В общем, надо работать - и успех придет.

Евгений СПЕЖАКОВ

Фото Анастасии КОНОВАЛЕНКО

Тарас Василенко ВКонтакте

http://vk.com/club17611814

Тарас Василенко в Facebook

https://www.facebook.com/profile.php?id=100003552471153

В столичном Молодом театре отыграли премьеру «Любовные письма к Сталину» о переписке «отца народов» и создателя «Мастера и Маргариты». Автор пьесы, известный испанский драматург Хуана Майорга (профессор драматургии и философии в Королевской школе драматических искусств в Мадриде, лауреат престижных театральных премий) в эксклюзивном интервью ZN.UA рассказал о своем восприятии творчества и личности Булгакова, а также в ходе диалога заявил: «Любому тирану необходимо признание поэта!»



— Синьор Хуан, когда вы впервые узнали о Булгакове?

— Впервые на испанском прочел его «Театральный роман». Книга была в домашней библиотеке моего отца. А потом ко мне в руки попали изданные снова-таки на испанском письма Булгакова. Купил на книжном развале, очень дешево.

— Простите, а кто ваш отец, если в его домашней библиотеке можно запросто найти книги Михаила Афанасьевича?

— У него была специальная серия из 100 книг... Среди прочих томов, в ней оказался и булгаковский. В 1997-м, когда я в букинистическом магазине подыскивал литературу, меня заинтересовало одно название — «Письма к Сталину».

Начал листать томик. А сам думаю: «Надо же, как странно: писатель пишет в расчете на одного-единственного человека!» На одной из страниц было примечание: якобы со слов Булгакова… О телефонном разговоре со Сталиным, который прервался.

Эта информация меня заинтересовала. В итоге, купил «Письма» и вышел из магазина с убеждением, что обязательно напишу на эту тему.

— Что еще, кроме «Театрального романа», вы читали из Булгакова?

— «Белую гвардию» — на английском (я просто не знаю хорошего перевода на испанский), «Мастера и Маргариту», «Собачье сердце», а также «Багровый остров», «Роковые яйца» — на испанском. Читал тексты периода, когда Булгаков работал врачом — они у нас в стране изданы отдельной книгой.

— В Испании хорошо знают Булгакова или это персонально вы такой миссионер его творчества?

— Он у нас очень известен. Можно сказать, даже культовый писатель. Конечно, среди интеллектуалов. В Испании есть выражение «булгаковский стиль». Бывает, в рецензиях на книги того или иного автора отмечают, мол, он «пишет в манере Булгакова». И читатели понимают, о чем речь.

— Ваша пьеса «Любовные письма к Сталину», на первый взгляд, о взаимоотношениях художника и власти…

— Когда начинал писать, эта тема и в самом деле была основной. Но уже закончив работу над письмами и посмотрев разные постановки в разных странах, я понял, что основной вопрос пьесы — «Кто пишет за меня мои слова?» Этот вопрос относится как к художникам, так и к любому человеку в принципе. Кто «влияет» на мои слова? Кто управляет моим дискурсом?

Эта проблема тесно связана с проблемой художника и власти. Сам того не осознавая, человек способен подыгрывать властям… Точно так же человек может считать себя и диссидентом. Или, по крайней мере, независимой личностью…

— Вы с удивлением говорите о факте переписки писателя и диктатора. А разве в Испании творческая интеллигенция в свое время не писала послания Франко, пытаясь решить свои вопросы?

— В тандеме Булгаков—Сталин интересно другое: со временем возникает их взаимозависимость. В принципе, поэту власть нужна для социализации, чтобы не остаться вне общества. А тираны, в свою очередь, тоже нуждаются в признании со стороны поэтов.

Нет, в Испании таких отношений, как между Булгаковым и Сталиным, быть не могло! Во-первых, Франко не интересовала культура! Поэтому он и держался в стороне от ее процессов. И не искал поддержки у интеллектуалов.

Диссиденты в Испании принадлежали к определенному кругу — диссидентов. А в СССР пропаганда таким образом подавала связь между лидером и обществом, что диссидент превращался в аутсайдера, прокаженного.

Я считаю, что когда Булгаков в поисках признания обращается к Сталину, на самом деле он хочет вернуть себе признание общества. Вернуться в социум. Тогда была абсолютная пустота, образовавшаяся вокруг Булгакова…

Нет, испанцы никогда ни с чем подобным не сталкивались! Диктатура в Испании была брутальной. Но, возможно, не такой эффективной. Может быть, она была более всепроникающей?..

— Лично вы как считаете, интеллигенция может оставаться в стороне от политики?

— Художник, интеллектуал, как и любой гражданин, должен быть политизированным. Но это не означает необходимость участия в политической борьбе. Система партий имеет тенденцию к упрощению. А интеллектуалы показывают истинную сложность той или иной ситуации. Именно в этом и состоит их «политическая» миссия. Но их наипервейшее задание — не дать себя втянуть в дискуссии профессиональных политиков!

Кроме того: вопрос политики — это еще и вопрос языка. Художник, то есть тот, кто имеет дело с языком, должен обращать внимание на то, как язык используется политиками, как проституируется ими. Ведь художник — эталонный носитель, поэтому должен бороться со стандартными словами, выражениями, штампами мышления.

Свобода не может быть риторическим лозунгом, ее должно воплощать творчество. Поэтому творить свободное искусство — это уже само по себе политика.

Мне бы хотелось, чтоб какой-нибудь зритель — какой-нибудь, не все! — выйдя из театра, размышлял… О себе самом. Озираясь вокруг себя. Если для него три персонажа пьесы — Булгаков, его жена и Сталин — окажутся тремя ипостасями одного человеческого существа.

Каждый из нас в какой-то момент — затравленный Булгаков, ждущий телефонного звонка от Сталина… В иной момент это уже — Сталин, репрессивный и авторитарный. И, наконец, каждый может стать, как жена Булгакова — Елена Андреевна — рационалистом, который борется с призраком. Зритель, выйдя после спектакля, может спросить себя: «А в какой мере я — Сталин? В какой мере Сталины — все окружающие меня люди?..»

— Сталина в вашей пьесе сам Булгаков не раз называет Дьяволом. Кстати, вам известна версия, будто «Мастера и Маргариту» Михаил Афанасьевич тоже писал «для Сталина», которого, к тому же, и вывел в романе в качестве Воланда?

— Да, это известная теория.

— В Украине, между тем, неоднозначное отношение к некоторым взглядам Булгакова… В частности, известно, что Михаил Афансьевич не очень-то привечал и украинский язык, и Украинское государство…

— Мне интересно все, что касается Булгакова! То, что мы можем сказать о прошлом, важнее того, что прошлое может сказать о нас.

Если вслушаться в Булгакова, задумываешься над тем, что современные люди точно так же (только выглядит это несколько по-другому) живут при тоталитаризме. И в Украине, и в Испании — это происходит повсюду.

Значит, мы не можем быть по-настоящему довольны своей жизнью?

…Нужно быть бдительными: авторитаризм всегда караулит человека. Он хитер и коварен.

— В Мадриде, в Институте философии высшего совета по научным исследованиям, вы ведете семинар на тему «Память и мысль в современном театре». О чем рассказываете своим студентам?

— Театр может и должен состоять из процесса осознания. С другой стороны, театр, как и другие виды искусства, в состоянии ставить вопросы, над которыми философия до сих пор не задумывалась... Вопросы, проблемы, парадоксы, для которых в философском дискурсе еще не нашли слов, могут быть поставлены на сцене.

Ни одна философская мысль не может возникнуть в состоянии амнезии — она должна подпитываться памятью. Свой семинар я веду для группы людей, перед которыми можно ставить подобные проблемы. И размышлять над их решением вместе.

Редакция выражает благодарность за помощь в организации интервью переводчику Сергею Борщевскому.

Анна Пароваткина

«Зеркало недели. Украина» №2, 21 января 2012 г.

Адрес материала: http://zn.ua/CULTURE/ispanskiy_dramaturg_huan_mayo...gakov,_i_tiran_stal-95955.html

Мировая известность и его фактическая безработица нынче. Оглушительная слава его «Ежика в тумане» и годы работы над до сих пор не завершенной «Шинелью» по мотивам Гоголя.

Гений анимации — Юрий Норштейн — как будто бы соткан из парадоксов... В эксклюзивном интервью ZN.UA режиссер рассказал, как мечтает построить Хрустальный дворец мультипликации и как зарабатывает на жизнь продажей книг.



— Бытует мнение: сейчас, чтобы делать «свое кино», не обязательно нужны деньги, разве что — на компьютер. На ваш взгляд, закрывшись дома, погрузившись в себя, можно создать что-то эдакое, авторское?

— Сегодня, мне кажется, в понятии «авторское кино» есть что-то ложное. То, что некий автор обрел возможность делать кино у себя на кухне — это и хорошо, и плохо.

Хорошо, что он может не отвечать ни перед кем.

Плохо, что, ни перед кем не отвечая, он делает кино!

На самом деле мы сегодня утеряли (это относится не только к России, но и к Украине) способность видеть другого человека, чувство сообщества, что крайне отрицательно сказывается на творчестве, в частности кинематографическом.

Живописец может сидеть один с кистями над холстом. Но мы-то работаем в технологической области, а это многое меняет: технологичность, компьютер начинают превышать твое умственное состояние, диктует свой закон, хотя внешне кажется будто ты обрел свободу!

Но это не та свобода, которая в результате дает творческое откровение и открытие. Ты как раз не свободен в своей полной зависимости и невозможности — открыть что-то новое, поскольку связан с очень мощным инструментом. Компьютер — очень мощный инструмент. Когда имеешь дело с краской, карандашом и листом бумаги, то здесь количество разнообразия превышает любой компьютер.

— Но ведь аниматор, как любой творец, нуждается в уединении?

— Аниматор, думаю, должен быть наедине с собой. Поскольку трудно удержать внезапно возникшую фантазию. Об этом блестяще написал Мандельштам: «И он лишь на собственной тяге, зажмурившись, держится сам». Удержаться! «Он так же отнесся к бумаге, как купол к пустым небесам».

Удержать это состояние сложно. Мир — связан, а сегодня он разделен. Мы себя отделили не только друг от друга: глухие стены между людьми, между странами. Перегородки внутри человека – он думает: творчество это одно, а жизнь другое. Мы не можем охватить целое.

В пространстве, в котором не видят и не слышат друг друга, легко может сформироваться преступное сообщество. Может, я так рассуждаю оттого, что прошел работу в студии, где мы были и уединены, и находились в сообществе?

— Студия — это еще и возможность на ком-то проверять свои идеи?

— Это то, что Маркс назвал «общественной психологией». Сейчас она становится разделенной. Настолько явственна жажда одного человека обойти другого, что никаких других тенденций в обществе и голове не возникает.

Эта тенденция не формирует ни мужества, ни сострадания. Совершенно ясно, что все это делает человека более одиноким.

Когда я приходил на студию, я закрывался в павильоне: один или с кинооператором. Никто нам не мешал. Но едва возникала потребность увидеть кого-то, я выходил в коридор, вовлекался в разговор. Мне позарез нужно было раствориться в разговоре это помогало думать. Это может показаться малоинтересным, но летом я любил выходить в наш знаменитый дворик, помните пейзаж Поленова, павильоны студии располагались на территории Спасопесковской церкви. Я видел улыбающихся людей. Во дворе росли мальвы. Над ними гудели шмели и пчелы. И я смотрел, как они зарываются в эти цветы, и невольно соединялся с этим малозначительным моментом. Хотя внешнего эффекта в нем нет, но сам по себе он был очень значительным для внутреннего состояния. Понимаете, любая современная машина будет выглядеть куда эффектнее, но истина там, где шмели...

Одиночество я ощутил его впервые, когда меня пригласили за рубеж проводить у студентов мастер-классы. Я ощутил его у студентов. Смотрел на работы и видел, что их интересует только собственное самосознание. Я даже не сразу понял: что это? Просто что-то было «не так». Но я никак не мог предположить, что вскоре нечто подобное посетит нашу страну.

— Вы живете идеалами прошлого, когда была особая атмосфера, творческий коллектив. Реально ли сейчас собрать единомышленников?

— Почва возделывалась. Без подкормки она не может давать постоянный урожай. Я все время цитирую Гамлета: «Прервалась дней связующая нить». А причина —трусость перед жизнью. Это наша повсеместная беда. Сегодня нет мужчин в творчестве. Я их не вижу! Тех, кто может, не извиваясь, смотреть жизни в лицо.

— Вы недавно решились обратиться за помощью к Путину. Но разве деньгами можно решить проблему? У вас есть какая-то программа?

— Безусловно, нужна программа. И к Путину пришли не просить определенную сумму, а пришли, чтобы обратить внимание власти на анимацию как на мощный вид искусства.

Не знаю, в какой степени план может сработать. В нем две линии. Первая — возродить студию «Союзмультфильм». Необходимо, чтоб это пространство стало основанием для создания творческого учебного центра.

Чтоб вновь появились учебные курсы с мощной подготовкой, где, собственно, учились бы мультипликации не узко, а где б закладывался багаж будущего художника: здесь должна быть философия, эстетика, история кино, история искусства. Задача вырастить профессионала, дать всестороннее образование, поскольку невежество сегодня лезет со всех сторон. Второй момент — создание анимационного центра. «Хрустальный дворец», для которого студия «Союзмультфильм» являлась бы одним из полигонов.

Я называю это Царством Божьим для мультипликации. Его цель — объединить студии и кинотеатры.

Естественно, это осуществимо, если государство выделит деньги. Но если под всем этим не будет мощной эстетики и философии, если не будет понятия сообщества, то глобально ничего из этой затеи не выйдет.

Вот пути, о которых мы и говорили с Путиным.

Насколько это найдет отклик. Не знаю. Потому что, в конце концов, то, чем должно заниматься искусство, противоречит тому, что происходит в общественно-экономической жизни.

Уходит человечность. Что бы мы там ни говорили о Советском Союзе, но эти душевные категории между людьми оставались.

— Ваши фильмы о внутренних переживаниях. К примеру, «Цапля и журавль», это ведь то, что может случиться с любым человеком в любое время. Причем здесь «общественное сознание»?

— Очень даже причем! Потому что это сделано, когда у меня была возможность работать. Не было б ее у меня, я должен был бы гоняться неизвестно где, чтоб ее получить. Эти человеческие проблемы — совсем другое дело. Внутренне-психологические — это отдельно. Романы Федора Достоевского — разве это не многоголосие частных психик и образующих ими невидимого общественного сознания? Или Лев Толстой, он что, отделим от времени и соотечественников?

Знаете, кто был любимым художником Достоевского? Клод Лоррен. А он, как известно, рисовал идеальные пейзажи, идеальное пространство, напоенное светом воздуха и растворенными в нем далями. Сам Достоевский записывал — «Человечество обновится в саду и садом выправится». Пушкин в «Медном всаднике» восклицает: «Люблю тебя, Петра творенье», а Достоевский, вспоминая эту строку, записывает: «Признаться, не люблю: дворцы и памятники».

Все они так или иначе говорили о человечности. Я уверен, что искусство берет начало в религии, в христианстве. Я человек неверующий, но для меня Библия имеет значение такое же, как и мощный роман «Война и мир», только в более космическом масштабе. Искусство возвращает человека к самому себе.

— Что влияет на формирование стиля и тем, волнующих художника?

— Ощущение жизни... Обычно под понятием «стиль» подразумевается внешняя графика. Мы, работая над фильмами с художником Франческой Ярсубовой, меньше всего говорили о стиле, о внешне проявленных эффектах, зацепках для зрителей. Наоборот, я просил: «Как можно скромнее».

Другое дело, что есть понятие внутренней изобразительной драматургии. Это то, что сложнее всего создать: переходы от абстрактного гула, фактурного скрежета к конкретному изображению, колебания изобразительной стихии, в которую ты погружаешь зрительское внимание. Вот, что такое тайная изобразительная драматургия, которую вы можете называть стилем.

А то, что я вижу сейчас в мультипликации, в основном это внешние, эффектные броски. При этом не вижу других слоев, ведь мы же читаем множество книг, слышим много прекрасной музыки, почему мультипликация должна быть отдельно от общего пути искусства?

— Известно, что вы ходите в музеи с лупой. Когда рассматриваете «штрихи» известных художников, что для себя открываете?

— Я открываю их путь. Да, я люблю пристально рассматривать живопись. Мне интересно, как она развивается от уровня холста и дальше — до последнего тончайшего слоя. Это наслаждение, когда ты, внимательно вглядываясь в детали, внезапно озаряешься тем же открытием, которое озарило самого художника. В этот момент ты становишься счастливым человеком, несмотря на то, что произведение может в себе нести все черты трагедии. Почему трагедия очищает? Потому что вместе с ней приходишь к открытию. Тебе внутри действия предложен путь. Подойдя к финалу, ты открываешь в себе тайны переживания, которыми обновляешься. Это бесплатный подарок, но дается он в руки тем, кто прошел путь развития мысли.

— Поговаривают, что вы сами себе слишком высоко подняли планку и что это одна из причин, почему «Шинель» до сих пор в работе?

— Безусловно, нужно ставить себе задачу на уровне невыполнимости. Другая задача ведет к упрощению.

— Молодые художники в шоке от вашей скрупулезности в работе и от того, что вы, не намечая иголочками конечное движение персонажа, моментально находите фазы.

— Скрупулезность не в этом! Она в том, из каких молекул собирается фильм. Она вовсе не в том, какие детальки я там поставлю. Тут все решает «хищный глазомер простого столяра». Тут важно примерится и отсечь топором точно по линии, одним ударом – вот в чем скрупулезность. Механическое подражание ведет в тупик. Так же, как и желание тупо соригинальничать. Плохо, если мои уроки воспринимают как внешние.

— Но ведь вы не станете отрицать, что и сегодня есть немало хороших анимационных фильмов.

— Удается, иногда случайно, иногда пережитым куском жизни. Трудно ожидать от двадцатилетнего, что появится «настоящий фильм». Хотя Эйзенштейн в двадцать пять лет снял «Броненосец Потемкин», Тарковскому тоже тридцати не было, когда он «Иваново детство» снимал.

Дело в том, что они созревали раньше, потому что были погружены в жизнь, в чувства, в культуру. Сейчас это вроде бы стало не нужно. К примеру, тот же Шукшин, который до ВГИКа вроде не много читал, во всяком случае, бессистемно, но ему повезло с наставником. Ромм составил ему библиотеку, и в короткое время он стал одним из интеллектуалов своего времени. Этот результат виден в его литературе, ролях, режиссерских работах. Самая главная его идея — как человек созревал, мужал. Сейчас я подобного не вижу.

— Если бы вас так «Шинель» не заполняла…

— Она меня не заполняет, это мнимость.

— Роятся параллельно еще какие-то темы?

— Это будет до конца. У меня внутри копятся вопросы. Я должен быть за пределами «Шинели». Она должна быть частью жизни, а не целым. А такое впечатление, что она меня поглотила, и я больше ничего не вижу.

Я не должен ни перед кем отчитываться, как происходила работа и почему вдруг это все стопорилось. Ответ очень прост: страна стала себя по-другому чувствовать, а я не смог отделится от нее, потому что вынужден быть завязанным на деньгах, никуда от этого не денешься. Я не прошел какие-то определенные периоды отдельного существования, когда у тебя появляется студия и ты должен заботиться обо всем. Соблазнившись студией, думая, что для меня это будет решением вопросов, вдруг въехал не туда. Я стал ее невольником. Это отвратительно! Это не моя личная студия – мы арендуем помещение, а это непросто.

— Что вам сейчас приходится делать? Чем зарабатываете?

— Продажей книг.

— Вы говорили, вас лекции приглашали читать за рубеж?

— Приглашали, но эти деньги в основном шли на студию, потому что были времена, когда вообще нечем было кормиться. Неужели вы думаете, что я в это время мог делать «Шинель»? Вот и возникает клубок, и тебя закручивает в эту систему. Нам приходилось делать рекламу. Не могу сказать, что это было сделано на плохом уровне. Но на это же тратится жизнь! Четыре рекламы — год жизни!

— Мне казалось, что вы настолько категорично отзываетесь о рекламе, что вам не смеют ее заказывать!

— Заказывали. И я ее делал. Но сейчас не хочу. Надо решать: реклама или кино? Извините, тут дело выбора.

Мы все попали в западню. Мы же развивались не как Америка. У них другое кино. И что мы киваем на Голливуд? У нас было государственное кино, и никакой Голливуд не сравнится с разнообразием творческих почерков нашего кинематографа. Сейчас в России не кино, а монтажный лай из подворотни. А мы выдаем это за нечто новое... И это при том, что на кино все равно тратятся государственные деньги. Но наше желание сделать из нашего кино Голливуд поглощает все лучшие начинания. Лишь очень немногие проявляют мужество и остаются сами собой.

Государство дает деньги продюсеру, а продюсер считает, что он делает кино. На самом деле государственное, только потоки перевели, они пошли по кривой, а результат мы видим на экране. Этот результат не оттого, что исчезли режиссеры как генотип, а оттого, что стране навязывают совсем другую систему ценностей, и если кто-то из молодых видит, что какой-то человек разбогател непомерно, он про себя думает: «Что, я хуже?». И тогда он начинает воровать у меня. А мне у кого воровать?

Почему мы стали сами продавать книги? Потому что, когда мы их отдавали через дилеров, нас обманывали все. Как только убрали посредников, начали нормально зарабатывать. Книги переведены на английский, японский, китайский. Они были изданы в Латвии и Эстонии, Франции, но если со мной заключают договор на тираж в 1000 экземпляров, могу ли я быть уверен, что их напечатали 1000? Кому можно доверять? И к чему мы, таким образом, придем?

— Ваш ежик с котомкой за плечом активно расходится в виде сувениров. Точилка для карандашей, вроде бы остроумно, но его изображение встречается даже на подушках. Вы получаете от этого какие-то дивиденды?

— Все, что происходит, — это воровство. Все, кому не лень, пользуются изображением, как своей собственностью. Изображение Ежика принадлежит мне и художнику Франческе Ярбусовой. В центре воровства стоял Фильмофонд студии Союзмультфильм, он торговал не принадлежащими ему правами на персонажи мультфильмов, но, кажется, он доживает последние дни. Они долго пытались его у меня «оттяпать». Даже когда книжку сделал, они с угрозами подступали, что запретят мне. Я отвечал: «Попробуйте!». И хочется сказать: «Страна, заботься о своих творцах!».

Любовь Журавлева

«Зеркало недели. Украина» №1, 14 января 2012 г.

Адрес материала: http://zn.ua/CULTURE/seychas_v_rossii_ne_kino,_a_m...tve_bozhiem_i_putin-95519.html

Он по всем параметрам подходит на роль эдакой новогодней броской «игрушки» на праздничной елке… Так как жизнь и творчество Олега Кулика — сияние, мерцание, озарение, ослепление. И эти, и другие состояния он прожил, прочувствовал, перевоплощаясь в человека-собаку, в другие образы. Сегодня он со скандалом ставит оперы (его проект в Мариинке запретили!), слывет эзотериком. И по-прежнему ищет смысл — в себе и в других.

В Киеве один из главных арт-скандалистов на постсоветском пространстве показал свой проект «Окна» (представленный на Венецианской биенале еще в 2003 году). А в эксклюзивном интервью ZN.UA разоткровенничался — на тему митингов в Москве и возможном «смещении» Путина.



— Олег, о вас в последнее время можно чаще услышать, нежели увидеть ваши проекты…

— В России я выставляюсь еще реже, чем в Киеве! А в целом… Знаете, в мире происходит много событий. Потому что сам мир стал маленьким. Недавно у меня была очень хорошая выставка в Милане. Называлась «Вглубь России». Все, кто не бывал в России, были уверены, что речь идет именно о ней. И очень удивлялись, что комментируют-то итальянскую выставку. Потому что в России я бы такую выставку не сделал…

— А что на «Вглубь России» было-то?

— Ужасно провокативная была выставка, брутальная! Даже для Москвы.

— Что, в современной Москве нельзя делать провокативных и брутальных выставок?

— Ну, вы знаете… Сейчас мне не хочется. Скажем так. Я не хочу шокировать людей. И вообще никогда их не шокировал просто ради шока. Если я делал выставку с коровами, которым нужно было заглядывать под хвост, я делал ее на Венецианском биеннале. И потом эту версию нигде не показывал. А видео вообще уничтожил. Выставка в Венеции вызвала фурор, бурю негодования! Это была самая скандальная работа 47-го Биеннале. А в Венеции же все такое театральное, преувеличенно-яркое. Там, в принципе, ничем никого шокировать невозможно — все бутафория. Но если бы я такую работу выставил в Москве, это вышло бы за рамки эстетических споров. Начались бы эмоции, обиды, разрушение, мордобой… Я с таким уже сталкивался, когда человек в такой истерике, что бьет тебя ногой. А образ собаки — это тоже ведь была вещь запредельная…

— Собака случилась давно, с тех пор народ изменился. Новое поколение на актуальном искусстве выросло…

— Это только так кажется. Декорации, одежды другие — а психика стала еще более ранимая, люди еще более закомплексованные. Чувствительные. Но — не глубокие, не образованные. Не мудрые. В этом смысле люди не сильно изменились. И парадигма жизни за счет другого никуда не делась. Конечно, есть отдельные светлые личности, они развиваются и не попадают в общую канву… Но общечеловеческая канва по-прежнему ужасна.

Просто разные события происходят в разных концах мира. Я делаю акцию в Нью-Йорке «Я кусаю Америку, Америка кусает меня». Один из знакомых уверен, что я делаю ее в Германии. Я делаю акцию в Германии, кручусь в зеркалах. Многие знакомые уверены, что я делаю это в Москве, и что это связано с московской мифологией. Это вопрос общего мирового контекста. Поиска русской формы.

— Форма может быть русской, украинской, польской и так далее?..

— Нет, только русской и может быть.

— Почему?

— Потому что Россия — это самая большая, самая бесформенная страна. Об этом еще Бердяев писал: «Страна, которая не имеет своей формы, стиля».

— А что вы имеете в виду под «формой»?

— Я имею в виду рамки, отношения. Твое личное отношение к тому, что происходит в мире. Некая, назовите ее, религиозная концепция. Фильтр, оптика зрения, восприятия реальности. Есть немецкая оптика восприятия реальности, французская, американская. Африканский взгляд на реальность. Даже украинская оптика — для многих она есть. А вот русской — нет. Что это такое, непонятно. Это странный то ли космополитизм, то ли беспринципность, всеядность, то ли еще что-то... Кон­цептуальность — есть, духовность — есть. Разговоры о тонких мирах очень ярко присутствуют, о «маленьком человеке» — пожалуйста. Но в какой Космос это все встроено? Нету его. Не случайно эта страна самая большая. Даже не большая — растянутая, безразмерная. Где — Москва, а где — Мурманск или Оймякон? И какими они энергиями питаются?.. Нестянутое, развалившееся тело. Мне кажется, сейчас его можно интересно стянуть.

— Летом в Мариинке вы ставили оперу «Мессия» — причем и как режиссер, и в качестве сценографа. И спектакль запретили. С вашей стороны, это был поиск «формы»?

— Да.

— А почему запретили и чем вообще эта история закончилась?

— Есть несколько объяснений. Официальная версия театра во многом совпадает с реальной: хор забастовал и отказался петь.

— Почему?

— Из-за костюмов. Оборванных, рваных. Костюмов там, фактически, и не было, это были люди после взрыва.

С чего начиналась постановка? Люди спокойно работают в офисе, общаются. Медленно приближается огромный самолет и врезается в здание. Сам взрыв остается «за кадром»: просто в зале выключается свет, и когда начинается действо, мы видим взорванное помещение: дым, искореженные балки... Окровавленные (ну, это театральный грим) люди лежат на полу. Хор поднимается и начинает петь. И тут появляется Мессия. Это — бомж, который спокойно достает одежду из своей тележки, переодевается… Он всегда находится в состоянии катастрофы, поэтому нынешняя не является для него чем-то ужасным. Именно потому, что постоянно живет в Катастрофе, Мессия может сохранить психику и помочь другим людям — яппи, успешным, — когда их мир разрушен.

Певцы… Может, физически эти люди не все красивы: есть полные, без шеи… Они, когда увидели себя, впали в шок. Стали писать Гергиеву доносы.

Гергиев — настолько занятой человек, закрученный. Какие-то люди меня к нему привели, порекомендовали, он выслушал. Ему очень понравилась моя концепция спектакля, я сам понравился. Не вдаваясь в подробности — откуда я, кто я, что я, — он дал добро. А тут всю информацию обо мне «собрали»… Ожидался скандал. Театр испугался.

Был звонок от Гергиева. Его директор меня попросил: «Валерий Александрович просит вас не делать постановку (а меня уже ведь другой театр пригласил), пока не откроется новая сцена».

Д-а-а, спектакль же был антирелигиозным, вернее, антицерковным…

— Для современной России это очень актуально…

— Конечно! Все знают: у нас есть ФСБ, МВД. А еще — Патриархия, которая сейчас решает многие вопросы. Хорошо это или плохо — другой вопрос. Для меня в данном случае важнее, что определенная энергия высвобождается. И есть интерес большой. Мы до того делали проект «Верю» — и можете такое себе представить! очереди…

— После всего, что сделали в Мариинке, разве вы не провокатор?

— Что такое провокация? Хороший доктор — он тоже является провокатором…

— Снова давайте определяться в дефинициях. Вот «Война» — провокаторы, по-вашему?

— Нет! Провокаторы — чего? То, что это милиционеров возбуждает… Да любое искусство должно говорить и получать отклик. Должно быть услышано. Надо выйти и громко сказать — «Хей!» (выкрикивает, жестикулирует).

Просто, мир не такой целостный, как нам хотелось бы. К счастью. Нет единой «доктрины», как это было в Советском Союзе. Во Франции недавно у меня арестовали мои работы — вместе с галеристом…

— ?

— Документации «собачьих» перформансов. И это — после Абу-Даби! Полицейские посчитали эти ролики документацией издевательства, что кто-то демонстрирует садо-мазо. Арестовали галеристку, сняли работы с выставки… Кто-то им просто написал. А при этом тут же мне дают Орден Французской Республики! За постановку первой «Вечерни Девы Марии», которая была два года назад. Узнав об аресте работ, все хохотали. Когда поднялась шумиха, шеф полиции вернул работы и сам пришел извиняться. И это все произошло в одном и том же обществе, очень цивилизованном и культурном!.. Просто одновременно задействованы разные уровни реальности.

— По-вашему, с чем это связано? Это постпостмодерн, кризис общества массового потребления?

— Как хотите назовите. Астрологи даже придумали: Эра Водолея. Можно, к примеру, говорить о глобализации. Вдруг все стали жить не в отдельных квартирах, а на одной площади. К тому же информационные технологии развиваются. Вот расскажи о том, что происходит сейчас, Льву Толстому, он нас не поймет! Просто умрет от шока.

Я почему обратился к религиозным исканиям? Не потому, что открыл для себя Бога — это вопрос личный, интимный. Раньше были технологии настройки личности, не отрывавшие личность от вопросов, которые перед нею ставит реальность. Человек понимал, что миром управляет некая высшая сила. И это ощущение давало ему уверенность и возможность строить свой реальный мир — растить свой садик, воевать, любить… У современного человека этот внутренний комплекс исчез. По­явилось очень много внешних настроек, и казалось, что они ответят на все вопросы. Ну, да, дороги мы построили, коммуникации проложили, детей обеспечили. Мы все обеспечили — в большей или меньшей степени. Внешний мир развился невероятно. Но внутри ужас и страх, тотальная неопределенность остались! И никто не знает, что с этим делать, с ним никто не умеет работать. Оказалось, что научиться этому можно только у старых технологий — у йогов, условно говоря. У священников, у искателей! Но не в рамках институций.

Художник исследует разные новые территории. Есть политические художники, а есть религиозные. Не те, что обслуживают определенные конфессии, — мистики, искатели, странники, обсуждающие внутренний смысл произведений. Есть такая традиция, и мне интересно с ней разобраться. Я был ниже человека, а что там выше человека? И потом можно будет понять, что такое современный человек.

…Чем является человек в современном мире? Он — затравленное животное, которое загнали в угол и тихо доят. А только рыпнется — подключаются все эти органы репрессий… Выяснить ничего нельзя.

Откуда берутся все эти вбросы на выборах? Вы думаете, в России все так хотят сместить Путина? Да они испугались: не дай Бог, уйдет — начнется такая война!

Да, они, эти люди, на митингах хотят, чтобы Путин и власть их «слышали» и предпринимали реальные действия, но реально отвечать за страну не желает никто. Что, Зюганов хочет или эти все хотят? Нет!..

— Последние события в России украинцам напоминают помаранчевую революцию. А лучше всего объяснить логику «революционных масс» может, наверное, в первую очередь Гюстав Лебон…

— Интеллигентные, радостные все… «Маевка»! Тысячи людей. Все в белом, все показывают дорогу, пропускают.

До того были все запуганные, одинокие, менты — страшные, а теперь повально все объединяются, гуляют. Менты — добрые… Как это объяснить? Что происходит? А второй кордон — полицейские в шлемах, бронированные закрытые машины. По окраинам — танки, летают вертолеты… То ли сейчас всех разорвет и все будут в крови. То ли все друг друга полюбят и построят новую страну и новую эру.

Каждый человек несет некую энергию, негативную или позитивную, что-то излучает. Как это улавливать? И главное: как сделать это предметом искусства?

Скажем, с образом собаки я именно в Тибете разобрался. Мне — именно там! — в руки попала книга про святого Христофора. Его еще называли Песьеглавец. Полторы тысячи лет огромное количество людей несло энергию этому образу, молилось. А потом, в XVII веке, церковь взяла его и запретила — католическая и православная. Потому, что он плохо выглядит, какой-то некрасивый.

Святые к тому времени стали гламурными, с голубыми глазами, гладенькими, лживыми — это раньше они были ужасными и от комфорта отказывались… И вот я читаю о Христофоре — и так мне стало обидно! (Кстати, а вы знаете, что старообрядцы, оказывается, сохраняют верность ему? У них есть иконы Христофора Песьеглавца.) Вдруг во сне ко мне пришел сам Христофор, причем такой сон был яркий! Говорит: «Я хочу вернуться к людям! Эта энергия должна работать — я ведь стольких людей спас! И вот ты будешь нести этот образ, нравится тебе это или нет». Я никогда не хотел быть человеком-собакой, в детстве мечтал художником великим быть, Рембрандтом или Рафаэлем, писать картины в беретике… Моей маме неудобно: «Олег, не мог бы ты быть не человеком-собакой? Может, хотя бы человеком-орлом?» Но есть вещи, которые нужно принять. И тогда это становится частью твоей судьбы. А ты вплетаешься в общую! Потому что реинкарнация есть. Хотя происходит она не так, как описывают: ты просто попадаешь под те или иные эгрегоры…

…Что, спрашивается, мне было делать эти 20 лет, пока меня не покупали? Умирать с голоду?.. «Ну, и умер бы, — говорят музейщики. — И что? Тысячи художников и в самом деле умирают. Но в музей мы их никогда не поместим». Искусство — это не социальная благотворительность, а попытка понять мир.

— Если бы не уехали из Киева в 1981-м, вы смогли бы реализоваться?

— Какая-то сила меня толкала — нет, не в Москву: я сначала жил три года в деревне, потом три года в армии. В Москву попал уже в конце 1980-х, моя инициация произошла в 1991-м под Белым домом. Прошло 20 лет, и я понял: нет, я — не русский. Но и не украинский. Я — «московский».

Кстати, сейчас приезжаешь сюда — и понимаешь: люди все время говорят о Москве, Нью-Йорке, Париже, Китае... Сколько я видел людей в Париже, которые жаловались: «Господи, как у нас здесь все плохо! То ли дело в Нью-Йорке. А в Лондоне!.. А у нас — все отсталое». Такое впечатление, что сижу не в столице Франции — в Одессе, где все время жалуются на провинциальность. Но приезжаешь в Лондон — там такая же ситуация! Жалуются и ругают Дэмиена Херста. Который «все подавил собой». Мол, как в Нью-Йорке свободно, ведь там Херста «не уважают». «А вот в Пекине лучше всего, там настоящая свобода!» А что, интересно, в таком случае говорят где-нибудь в Болгарии, в Румынии?.. Огромный мир — и всем плохо. Потому что «где-то» — хорошо. В каком-то мифическом «центре». Приезжаешь в этот центр — а там миллионы художников, из них пять — известных. Их все люто ненавидят, а себя считают несчастными.

Анна Пароваткина

Фото sostav.ru

«Зеркало недели. Украина» №48, 30 декабря 2011 г.

Адрес материала: http://zn.ua/CULTURE/art-provokator_oleg_kulik_sov...oe_zagnali_v_ugol_i-94869.html

Фильм «Высоцкий. Спасибо, что живой» стал лидером кинопроката 2011-го (среди российских картин). Массовую аудиторию по-прежнему волнует миф Высоцкого. Ее же интересуют и компьютерные технологии, создавшие спорный образ легендарного барда.

Свое отношение к этому проекту — у известного российского режиссера Геннадия Полоки. Он дружил с Высоцким. Снял его в своей нашумевшей «Интервенции», впоследствии угодившей «на полку».

На днях Геннадий Полока («Республика ШКИД», «Мелодия на два голоса», «Возвращение „Броненосца“) гостил в Киеве, представляя в Доме кино свой новый фильм „Око за око“ (по мотивам повести Бориса Лавренева „Седьмой спутник“).

В эксклюзивном интервью ZN.UA режиссер вспоминал о Владимире Семеновиче и своих популярных картинах.



— Геннадий Иванович, вы уже видели фильм «Высоцкий. Спасибо, что живой»? Картина Эрнста и Буслова совпадает с вашим восприятием этого актера и человека?

— Как-то меня пригласили на ТВ. На «Первый канал». Со словами: «Придите, это круглая дата первого выхода Высоцкого на сцену». Сказали, что ознаменуют ее конкурсом песен барда. А оказалось, что это рекламная передача. И говорили исключительно об этом фильме. Уйти я не мог. Ну, и показали крупные планы из фильма. Я увидел «резиновый грим». Глаза не его! Взгляд не его!

Все-таки, когда играешь какого-то человека, главное — не внешняя схожесть, а внутреннее состояние.

Понимаете, он для меня действительно живой, поскольку я знал его близко. Я год жил у него, в очень маленькой квартире его матери.

На премьеру ходили моя жена и теща. Я не смог. Мне страшно смотреть этот фильм.

— Можете вспомнить ваше личное, самое яркое впечатление от соприкосновения с Высоцким?

— Существует много «легенд» о Высоцком. Самая распространенная, что он был пьяницей. Это неправда! Он был запойным. Раз в год, истратившись нервно и физически, он срывался. На неделю, может, больше. У нас, да и у вас в Украине были актеры, которые пили каждый день. И это для них было естественно. Не все при этом работали над собой столько, сколько выкладывался Володя.

Наркотики — да. Но в этом, считаю, — виноваты врачи. В Ташкенте, когда у него были сильнейшие боли, которые выдержать невозможно, ему давали пантопон. И, к сожалению, приучили…

Последний раз я его видел за два дня до смерти. Уже в тяжелом состоянии.

Но все-таки я помню «другого Володю». Из него пытались сделать нутрика, интуита эдакого. А я вам говорю: он был образованным в литературном плане человеком!

Я говорил: «Ты можешь мне сделать под Тредиаковского?». Он отвечал: «Конечно». И через несколько дней приносил то, что нужно. Мог под Державина, Надсона, Блока. Он прекрасно владел техникой стихосложения. Понимал, что нужно для кино.

У меня есть картина «Одиножды один», где композитор — армянин. На самом деле, этот человек был аранжировщиком, а все уникальные мелодии написал именно Володя: все «ритуальные песни» — его. Например, свадьба, «поклонение матери, отцу», всем кажется, что они народные. Никакие не народные! Это написано Владимиром Высоцким в старинном народном духе.

Другое дело, что его личная основная творческая манера отличается от народного мелоса, торжествовавшего на тот момент. Но большинство людей нашего общества воспринимали такой язык и такую манеру. И это в нем возникало естественным путем, а не потому, что он другого не умел.

Или же из него делают эдакого политического «оппозиционера». Все непросто в мире! Я вспоминаю один вечер, где он пел. Это был 1970-й. Самая лучшая система записи тогда была у художника-оформителя Бориса Диодорова. У него была система «Тамберг». Решили устроить концерт. На нем присутствовали Олег Ефремов с Анастасией Вертинской, Люся Гурченко, там же была Галя Брежнева. Галя тогда сказала: «Мой отец очень любит его песни…».

Значит, у Брежнева в 70-е годы были записи Высоцкого? А всю травлю создавал аппарат. В деятельность аппарата руководители зачастую не вмешивались.

— Он, наверно, был слишком яркой приманкой для цензоров: ненормативная лексика, «не тот герой», не строитель социализма, «пропаганда» скользких тем…

— Я много парадоксов о том времени могу рассказать. Прямой цензуры-то вроде и не было! Она была многоступенчатой. В кинопроизводстве — точно.

Перед тем, как заказать сценарий, редактор давал свои замечания, мол, учтете — возьмем. Сценарий запускали в режиссерскую разработку. Там уже подключался худсовет, где половина — люди зависимые. Независимых — единицы: Чухрай-старший, Бондарчук. А таких режиссеров, как Натансон, которым власти давали картины «на заданную тему», было большинство. Они осуществляли редактуру второго плана.

Третья ступень — когда сценарий поступает в Госкино. Там свой аппарат. Кино запускается после их рекомендаций. Готовый материал смотрит худсовет, который все подводит под общий знаменатель. И только после вмешивается литературный редактор.

И вот уже в готовой картине предлагают что-то заглушить, что-то вырезать.

И вместе с тем: как объяснить такое значительное количество шедевров в советском кино?

Приблизительно с начала 70-х началось разрушение системы.

К 1981-му — они уже не знали, что им надо. Не понимали, что требовать от художника.

И началась угода личным пристрастиям. Вроде того: а ведь Леонид Ильич любит блатные песни... Чем объяснить, что фильмы Шукшина или Панфилова имели выход на широкую аудиторию? Это что, «архисоветские» картины? Свободы тогда было даже больше, чем сейчас…

В любой системе есть крайности! Почему я хорошо отношусь к Рашееву, к Митте или Мотылю? Потому что в их картинах — авангардизм. Тому же Рашееву «Бумбараша» — простили. А потом за ним стали следить! Я был худруком объединения «Экран» и помню, как его сценарий поправляли.

Мотыль в Таджикистане снял грандиозную картину «Дети Памира». Они так напугались, что режиссер вынужден был сбежать в Москву.

У нас в 60-е годы был неореализм. Запоздалый. Во всем мире он уже закончился, а у нас после смерти Сталина — началась новая волна. И после лакированных «Кубанских казаков», когда вдруг в какой-то картине человек пошел в туалет и был слышен спуск воды, в зале раздавалась овация: мол, какой смелый режиссер!.. Я терпеть этого не мог…

— Правда ли то, что вы хотели экранизировать повесть Лавренева еще в период хрущевской оттепели? А получилось только недавно?

— Когда-то я долго был «литературным негром»: дорабатывал за известными драматургами пьесы, сценарии. Нужно было чем-то жить, если тебя лишили права постановки. Так совпало, что в этот период меня пригласили в театр Советской Армии на роль украинского националиста-полковника. У них заболел артист, а подходящей замены в театре не было. Они знали, что я пишу по-украински. У меня мама была учительницей, окончила Харьковский институт. Я вырос в России, но говорил по-украински, и быстро мог выучить текст. Пьеса Бориса Лавренева «Разлом».

До этого я смотрел первую, немую, картину по его одноименной повести «Сорок первый», в которой блистательно сыграли Ада Войцик (первая жена Пырьева) и Иван Коваль-Самборский. Но более всего меня потрясло, что автор в одинаковой степени сочувствует и сироте-красногвардейцу Марютке и белому офицеру. (Григорий Чухрай это тоже воспринял и сочувствие и тем и другим в одинаковой степени передал.) Потом я прочел томик Лавренева. И наткнулся на «Седьмой спутник», и меня снова поразило сочувствие и тем и другим.

Для советских писателей подобное было невозможно. В студенчестве, воспользовавшись поводом, что задействован в пьесе, рискнул позвонить писателю. Выяснилось, что Лавренев в прошлом — белый офицер. Он
в Витебске добровольно перешел на сторону красных.

Дело в том, что русские офицеры не любили Николая II. Считали его виновником поражения в Русско-японской войне. Не могли простить ему Куропаткина, возившего с собой на фронт корову, чтобы пить сливки, и ничем другим не занимавшегося.

Считали, нельзя было допустить происшедшего 9 января 1905 года, когда регулярные войска и казаки расстреливали мирное население.

Пообщавшись с Лавреневым, я в большей степени заинтересовался темой. Написал заявку на «Ленфильм». Но ее не утвердили.

Тогда я поехал в Москву, к заместителю министра культуры. Это был известный киновед, человек суровый, но увлекающийся. Я показал ему сценарий и вышел с резолюцией: «Включить в план и выделить деньги!». Однако на студии «Ленфильм» у меня его отобрали.

Сделал это Герман-старший, от которого, собственно, зависел репертуар студии. Не своими руками, а руками художественного руководителя объединения «Ленфильм» Хейфеца и директора студии Киселева. Мне припомнили судимость (после дебюта «Чайки над водой» против меня сфабриковали дело) и передали работу Герману-младшему, чтобы он защитил дипломную. Картина не вышла… И до сих пор Алексей Герман просит фильм «Седьмой спутник» не показывать.

Ну, а мне тогда как известному литературному «негру» снова подсунули «дохлый» сценарий. Действительно, сценарий «Республики ШКИД» состоял из одной главы — «пионерской».

За две недели я в качестве доработчика написал другой текст. И тут мне повезло! Козинцев прочел его и сказал: «А почему нужно искать режиссера, если у этого сценариста режиссерское образование».

Так я снял «Республику ШКИД»…

— Вас не смущало, что фильм по этой повести уже снят и что существует американский боевик с таким же названием?

— Что такое природная одаренность? Это умение ощутить себя частью произведения — жить внутри него. Нет такого мира, который был в картинах Феллини. Он неповторим. Это его субъективное восприятие. Так и в некоторых моих картинах. В «Интервенции», «Республике ШКИД» мысль доносится через специфическую режиссуру. У меня все-таки аттракционы. Все думали, что «Республика ШКИД» будет о голоде, а сколько там эксцентрики, но вместе с тем, это трагическая картина.

Или «Интервенция»… Город, через который идет Санька, все эти афиши, ветер, интервенты уплыли, мир пустой… Трагический конец, но через эксцентрику. Я пытался не словами передать ощущение мира.

Здесь я решил ограничить себя. У меня остались минимальные образные опоры… И юмор, который, при всем моем желании держать себя за горло, все-таки прорывается. Невозможно передать трагедию без ощущения смешного.

Елена Сергеевна, посмотрев мою картину «Один из нас», сказала, что я единственный режиссер, который может снимать «по Булгакову»...

— Ее доверие не подстегнуло вас на «Мастера и Маргариту»?

— Когда началась перестройка, Элем Климов рискнул. Уже и сценарий был готов. А потом, видимо, чего-то испугался.

Сказал: «Мне нужны две иностранные звезды!».

Ему выделили приличные по тем временам деньги. Тогда он попросил: «Четыре».

Короче, довел до восьми.

Требовал абсурдные вещи, чтоб только не снимать. Ситуацией воспользовался Юрий Кара: деньги-то на картину были заложены. И снял свою версию.

— А как вы относитесь к дословности воспроизведения текста Владимиром Бортко?

— Знаете, в его картине нет юмора! В «Собачьем сердце» — есть. Его несет один персонаж — профессор Преображенский. Но если вы уберете Евстигнеева, тот же Шариков и все остальные не будут восприниматься в такой степени остро. Он — основная фигура.

А в «Мастере и Маргарите» самая парадоксальная и искрометная фигура — Воланд. Но посмотрите, что сделал с ним Басилашвили: все смешные вещи он «дует всерьез».

В этом смысле Гафт ближе. Ведь там речь о чем: о человеческой трагедии языком космического эксцентрического юмора. Все почему-то считают, что Мастер и Маргарита — служебные фигуры. Дескать, Воланд, бесовщина — ради этого все. Да ничего подобного! Он Маргариту посвятил Елене Сергеевне, а Мастера — себе. Это вечный поиск Музы, с одной стороны, с другой — женской мощи, которая необходима каждому художнику, и которую, как правило, никто не получает. Когда он женился на Елене Сергеевне и получил квартиру в писательском доме на Арбате, эта женщина создавала его мир. Мир, в котором он мог творить. Она определяла, когда он ест, что он ест, как он обращается с людьми, которые ему звонят, как обращается с государственными заказами, — чтобы поддерживать его силы, не нагружать ответственностью. Она жила им и для него.

Донести историю Мастера и Маргариты — это не получилось ни у Любимова, ни у Бортко, ни у Кары.

— Вашей новой картины нет в прокате…

— С прокатом в России беда. И это в стране, стремящейся освободиться от иностранного влияния! Все прокатные компании принадлежат в основном американцам. Причем управляющий аппарат они назначают из россиян, чтоб компания выглядела русской.

Но стоит этой управленческой верхушке проявить самостоятельность, как раздается звонок, и на этом все заканчивается.

Сейчас готовится реформа для восстановления государственного проката. Россия делает 100 фильмов в год. До перестройки делала 90, остальные — республики.

Надеюсь, в будущем, после реформы в прокате, государственная компания будет прокатывать только отечественные картины. Остальные — обязаны брать по электронному билету и с каждой картины по 15% отчислять в бюджет наших картин, как во Франции. Там тоже идут американские, но, помимо налогов, 15% идет на финансирование национального кинематографа. У нас же все эти годы руководители страны плевать хотели на кинематограф.

— Все относительно. Что тогда говорить об Украине?

— Когда я в прошлом году получил премию «Сузір’я», у меня стали спрашивать: «Почему сейчас нет актеров уровня Евстигнеева, Ульянова или таких, как Бучма? Это биологическая причина?» Действительно, в театре Франко времен Гната Юры была мощнейшая труппа! Десяток гениальных актеров, известных на весь Союз. Сейчас известен только Ступка.

Актер — фигура зависимая. И чтобы личность раскрылась, нужен материал. Мне в фильме нужен был один украиноязычный актер. Пригласил на пробы двух украинских актеров. Написали заявку в Министерство культуры. Но в это время начались политические дрязги в связи с оранжевой революцией. И нам в просьбе отказали. Мол, сейчас не время. Не на бумаге, а по телефону! Потом все разрядилось. Но я вызвал украинца из Казахстана. Вот вам, пожалуйста, что влияет на искусство.

У вас сегодня пропадает целое поколение актеров и режиссеров. Как без их ярких работ узнать, кто на что способен?

— Актеры часто говорят: «Меня сделал такой-то режиссер». Вы работали с такими блистательными актерами, как Луспекаев, Папанов, тот же Высоцкий, еще — Юрский, Гринько… Кто-нибудь из них изменил ваше видение героя в сценарии? Может, привнес то, чего вы изначально не планировали?

— Можно сказать, мы работали в содружестве. Тот же Юрский разделял мое мнение, и мы друг друга дополняли. Сейчас, правда, разошлись.

— Слышала, что в следующий раз вы собираетесь приехать в Киев, чтобы представить фильм Георгия Данелия.

— Мы с ним знакомы с детства. Учились в параллельных классах. Он сейчас очень болеет, но заканчивает работу над «Кин-Дза-Дза — 2». Будет анимационный вариант. Я иногда подменял его в студии. Он спросил: если картину пригласят в Киев, поможешь мне, представишь? Я дал ему слово.

Любовь Журавлева

«Зеркало недели. Украина» №46, 17 декабря 2011 года

Адреса матеріалу: http://zn.ua/CULTURE/vysotskiy_ne_byl_oppozitsione...,_druzhbe_s_bardom_-93950.html

Бескровная борьба за место председателя Национального союза писателей Украины закончилась. Сегодня эту должность (после Владимира Яворивского) занимает Виктор Федорович Баранов, о котором, возможно, не все подробно знают… Итак, Баранов — писатель, поэт, переводчик. В рядах Союза писателей — с 1983-го; в 2006—2011 — председатель Киевской писательской организации, секретарь НСПУ. Главный редактор литературного журнала «Київ»; президент общества «Украина—Румыния». Лауреат художественной премии «Київ» в области художественной литературы им. Е.Плужника, премий им. О.Гирныка, а также «Тріумф» и «Сад божествених пісень» им. Г.Сковороды, литературно-художественной премии им. М.Коцюбинского.

В эксклюзивном интервью ZN.UA г-н Баранов рассказал, как планирует развивать жизнь союза, а также уточнил свои давние толкования различия между хохлом и украинцем.

— Виктор Федорович, ведь вы сегодня — председатель Национального союза писателей Украины. Интересно, а кто ваши сторонники среди членов союза?

— Мои сторонники — это люди, которые добились невозможного. Предшественник старался любой ценой остаться за рулем. В общем, на проведение двух туров съезда было потрачено около одного миллиона гривен! Правда, средства не бюджетные: это сбережения союза от продажи части Дома творчества в Одессе. Так что стратегический резерв, до недавнего времени составлявший 2,5 млн грн, в общем похудел на один миллион.

Кстати, руководство столичного Дома художников для проведения съезда согласилось предоставить нам свое помещение, причем бесплатно!

Собрались же писатели… в Пуще-Озерной под Киевом, а не в столице.

Горжусь тем, что моя команда одержала победу. И вместе с тем радуюсь, ведь, как выяснилось, побороть большие деньги все же возможно.

На съезде избран новый секретариат союза: 21 ноября провели первое заседание. В составе секретариата работают Михаил Слабошпицкий, Любовь Голота, Михаил Шевченко, Григорий Гусейнов, Владимир Шовкошитный, Дмитрий Иванов, Михаил Каменюк...

— А Владимир Яворивский?

— Он остается членом правления союза.

— Теперь о ближайших планах вашей команды.

— Мы планируем создать литературное агентство, которое будет информировать о достижениях украинских издательств, фестивалей, презентаций, сообщать литературные новости, а также будет предоставлять возможность приобрести ту или иную книгу (книжный интернет-магазин должен стать подразделением агентства). К сожалению, сегодня централизованная сеть книгораспространения разрушена.

Кроме того, задекларировали создание мощного веб-портала НСПУ, где все желающие смогут читать и тексты современных авторов, и произведения классиков, узнавать обо всех мероприятиях союза не только в Киеве, а прежде всего в областных организациях.

Обновленный союз будет стараться привлечь внимание молодежи, поскольку сейчас так называемый средний возраст члена союза едва ли не 70 лет.

Молодые авторы научились реализовывать себя, обходя союз. Этому есть объяснение: предыдущее руководство не уделяло им надлежащего внимания. Скажу больше: в течение последних десяти лет не состоялось ни одного заседания президиума, совета союза, посвященного, собственно, вопросам творчества.

Мы восстановили должность секретаря по работе с творческой молодежью, ее занимает Сергей Пантюк. И еще в этом году, в декабре, надеемся реализовать несколько молодежных проектов.

— Структура союза с вашим приходом претерпит политические изменения?

— Пока что устав ограничивает такое направление... Однако 19 ноября на съезде мы избрали совет старейшин; он будет консультировать, направлять, критиковать деятельность руководства союза. В составе совета Иван Дзюба, Анатолий Димаров, Борис Олийнык, Иван Драч, Дмитро Павлычко, Роман Иванычук, Васыль Боровой, Роман Лубкивский, Алла Потапова, Юрий Мушкетик, другие авторитетные мастера.

— Писатель и драматург Анатолий Крым утверждает, что в Украине о литературном процессе нечего и говорить: его нет…

— Книжная ярмарка «Медвін», Форум издателей во Львове свидетельствуют противоположное. Как член союза со стажем, считаю, что настоящий литературный процесс многогранен как никогда.

— Цитирую ваши слова: «У нас нет национальной элиты — той общественной прослойки, которая сконсолидировала бы нацию на всем понятных принципах общей ответственности за судьбу государства». А разве писатели не отождествляют себя с элитой? Статус союза «Национальный» уже ничего не стоит?

— Да, это мои слова. Но когда в обществе элитой называют политиков, не имеющих никаких национальных сентиментов и даже не собирающихся обдумывать вопросы, связанные с национальными приоритетами, национально-государствообразующей идеей, так о какой элите идет речь?

Мнимые предводители мнимой элиты вытолкнули писателей на обочину жизни. Фактически удалили из плоскости координат общественного бытия. В результате имеющаяся «элита» ненастоящая, а настоящая беспомощна. К тому же не каждый из 1800 членов союза имеет право отрекомендовываться как представитель элиты, ведь союз пестрый.

Понятие «элита», думаю, наиболее уместно в мире флоры… Наши предшественники любили слово «аристократия».

— Произведения каких молодых авторов вы сегодня читаете и отмечаете?

— Нравится творчество Павла Щирицы, Анны Малигон, Дмытра Чистяка, Ивана Рябчия, Олеси Мамчич…

В журнале «Київ» готовятся в печать удивительные стихи одной киевской школьницы (ее фамилия пусть будет интригой для читателей газеты). Интересно, что девочка воспитывается в русскоязычной семье, но уговорила родителей купить ей бандуру и записать в школу бандуристов, а пишет исключительно на украинском.

— Этих авторов знают, похоже, только члены союза?

— Когда-то и Павло Загребельный был неизвестным массе. Немало журналистов, которые освещают работу нашего союза, откровенно признают: «Мы не знаем, кто такой Баранов!» Это их проблема. Наступили времена, когда никто никого не читает. Так разве это вина самих писателей? Проведите опрос молодежи на Крещатике: какое произведение, скажем, Владимира Яворивского читали? Думаю, ответы будут выразительными.

К сожалению, в Украине практически нет института литературной критики. Тех, кто отслеживал бы литпроцесс и объяснял читателям, на какие имена следует ориентироваться, а какие — как образцы «самопиара» обходить.

— Вступив в должность председателя союза, вы отметили, что свою главную задачу усматриваете в том, чтобы «каждый писатель издавался и читался». Но не объяснили — издавался за чей счет?

— Я говорил о писателях, являющихся членами союза. НСПУ — владелец издательства «Український письменник». Впрочем, едва ли не все его трехэтажное здание сейчас сдано в аренду подставной фирме и по смехотворно низкой цене.

Если направить потенциальные прозрачные прибыли от аренды на книгоиздание, все наладится. Семь-двенадцать книг в год — производительность нынешнего «Українського письменника».

Желая восстановить потенциал книгоиздания, мы в ближайшее время создадим редакционно-издательский совет. Он будет отбирать достойные внимания произведения, поддерживать литературу, имеющую общественный резонанс.

Кроме того, секретариат утвердил решение провести аудит. В союзе была и остается такая структура, как дирекция управления имуществом, а в штате — секретарь по экономическим вопросам. Вопросы, связанные с имуществом союза, патронирует заместитель председателя НСПУ Владимир Шовкошитный.

Опережая ваш вопрос относительно КРУ, разъясняю: КРУ — структура, которая проверяет, на что и как юридическое лицо израсходовало бюджетные средства. Ежегодно мы получаем 2,5 млн грн из госбюджета; эти средства поступают и списываются с казначейского счета союза. Таким образом, любая проверка со стороны КРУ обречена на успех, поскольку казначейство следит за каждой бюджетной копейкой.

Да, союз зарабатывает, сдавая в аренду недвижимое имущество (в частности в Киеве, АР Крым, Львовской, Харьковской областях). Вот только схемы получения средств слишком непрозрачны…

— В свое время в одном из известных произведений вы довольно четко очертили различие между «хохлом» и «украинцем». Спроецируйте, пожалуйста, толкование этих понятий на настоящее время.

— Сейчас нужно различать украинца, малоросса и хохла.

Украинец — тот, в чьем паспорте указано: «украинец»; он без фанатизма исповедует украиноцентризм.

Малоросс — тот, кто, стыдясь указанной в паспорте маркировки «украинец», при любой возможности переходит на русский язык и обманывает (скрывая, что является уроженцем села, заявляет, что родился пусть в небольшом, но все-таки городке).

Хохол же — законченный перебежчик: ему и в голову не приходит скрывать свою готовность угождать…

— По-вашему, в эпоху Интернета и электронных носителей информации нынешняя структура Союза писателей уместна?

— А если мы создадим интернет-ресурс и актуализируем работу украинских литераторов во Всемирной сети?

Да, на съезде я привлек внимание к тому, что самая свежая информация сайта НСПУ датирована мартом… 2008 года! В течение последних пяти лет как председатель киевской писательской организации я неоднократно обращался к руководству НСПУ с просьбой предоставить столичным литераторам интернет-линию, дескать, киевское отделение будет заботиться об интернет-имидже Союза писателей. Никто меня не услышал!

На пресс-конференции «Союз после съезда» ваш покорный слуга как новоизбранный председатель произнес такое: «Мы завоевали шанс, а не власть!»

Речь идет о шансе показать, что и в нынешних условиях союз способен быть эффективным. Будете оценивать результаты нашей работы через год…

— А что отличает союз времен независимости от союза образца, например, 1986-го?

— В 1980-х союз страдал из-за отсутствия свободы (свободу истолковываю прежде всего как свободу творить, а не свободу ругать). Сейчас молодым литераторам никто не диктует, как следует писать и какие темы отстаивать. Однако большинство из них почему-то поняли свободу как независимость от всего: определенная группа, выйдя из состава союза, даже создала Ассоциацию украинских писателей. (Ее основали в марте 1997 года на учредительном собрании АУП — 118 участников. В состав АУП вошли Ю.Андрухович, Н.Билоцеркивец, Ю.Винничук, В.Герасимьюк, С.Жадан, О.Забужко, А.Ирванец, И.Малкович, Ю.Покальчук, Л.Таран и другие. — Л.Б.) Сейчас я радуюсь, что союз писателей — добровольная организация.

Не могу не отметить тот факт, что и в советское время союз был очагом национального духа. Таковым он остается и сейчас.

— Вас как новоизбранного председателя публично поздравил президент Виктор Янукович. Это значит, что...

— Да, на сайте секретариата президента я прочитал приветствие Виктора Федоровича. На фоне всех упреков, прозвучавших накануне второго тура съезда, мол, Баранов — провластный кандидат, я воспринимаю такое внимание президента как шаг государственной власти навстречу писателям.

Надеюсь, государство поддержит и книгоиздательскую деятельность союза, и остальные наши замыслы.

— Времени на литературное творчество остается все меньше?

— К сожалению. Кроме упомянутых обязанностей, я оставил за собой еще и должность главного редактора журнала «Київ», в котором работаю 25 лет.

Писатель, по-моему, — это состояние души, а не профессия или призвание.

Сейчас пишу одновременно два романа. Считаю, существует одна-единственная тема в литературе — человек и его душа. Литературные критики оперируют понятиями «тема», «идея» произведения. Я же отрицаю такой подход. Не хочу писать на исторические темы (уход в историю — это бегство от нынешних проблем). В своих последних романах — «Притула», «Смерть по-білому», «Не вір, не бійся, не проси», «Заплава» — показал современность.

Меня поражает масштаб безразличия широчайших человеческих масс к собственной судьбе, той гуманитарной сфере, в которой они находятся, к условиям жизни. Люди привыкают к беспрерывному унижению, не пытаются хоть как-то ему сопротивляться. Не пойму, почему не поднимается действенная конструктивная волна ненависти к такому продолжительному унижению?

— Вы думаете, ненависть может создать что-то плодотворное?

— Тезис о красоте, которая спасет мир, не сработал. И в сегодняшних условиях, определенно, не сработает. Намного более действенным, более динамичным материалом (в смысле духовной энергии) я считаю именно ненависть. Она (правда, переведенная в конструктивное русло) должна детонировать наше общество и таким образом привести к некоему конкретному результату.

В противном случае мы будем плыть, как щепка по течению…

Я сторонник тезиса: «Писатель — это сейсмограф общества». Его долг — предостеречь общество от возможных угроз. Отменить функцию писателя как общественного оберега пока что не смогла никакая политическая сила.

Я убежден, литература, вопреки всему, все же останется той непостижимой духовной субстанцией, которая не позволит человеческой душе зачерстветь, огрубеть.

Лилия Бондарчук

Фото: Ольга Каменева, gazeta.ua

«Зеркало недели. Украина» №43, 26 ноября 2011 года

Адрес материала: http://zn.ua/CULTURE/novyy_rulevoy_soyuza_pisatele...,_malorossa_i_hohla-92396.html