Лариса Венедиктова — широко известный в узких арт-кругах режиссер, перформер, педагог. И попросту уникум, каким-то чудом существующий в контексте нашего обуржуазившегося арт-пространства. С 2000 года она работает в TanzLaboratorium (Киев). Принимает участие в разных фестивалях, арт-проектах. До недавнего времени активно сотрудничала с режиссером Дмитрием Богомазовым в его театре «Вільна сцена».



— Лариса, в прошлом году вы участвовали в довольно заметном арт-проекте «Путешествие на Восток»…

— «Путешествие на Восток» презентовали в Белостоке еще в августе прошлого года. Формат, как мне кажется, очень сильно отличался от Киева. В Польше лично присутствовали все художники-участники, и их встреча, собственно, была частью проекта.

Основной идеей в «Путешествии» стала простая мысль — восприятие арт-объектов может быть перформативным, а не обязательно сформулированным при помощи букв.

Наш перформанс и в Белостоке, и в Киеве носит название Love-Sсape. Sсape — это в данном случае не пространство, а скорее дискурс. Для Танцлабораториум это первый опыт подобного перформанса: мы никогда не пробовали исследовать собственное перформативное восприятие работ других художников.

— Прошлым летом ТанцЛабораториум организовывал международный фестиваль перформанса «Перфор-мативность». Каким образом это удалось сделать, если фестивали в Украине закрываются из-за безденежья?

— Проект был художественно-образовательным именно потому, что это непаханое поле. Но вообще-то мы его делали для себя — было интересно пригласить людей, которых мы пригласили. А это португальский в прошлом хореограф, а теперь больше тео-ретик и антрополог Жоао Фиадейро…

Также в Киев приезжал куратор и теоретик искусства Виктор Мизиано, его лекция собрала множество людей.

В лице Мизиано получили что-то вроде посредника между нами и молодыми, но уже знаменитыми художниками — представителями критического искусства. Также у нас прошли танцевальные мастер-классы и воркшопы с участием людей, которые, с нашей точки зрения, могут сдвинуть ситуацию танца в сторону, противоположную nice movement — красивым движением, которые имеют смелость сказать, что танец не обязан быть естест-венным и выразительным.

— Сложно было привезти в Киев Мизиано и Фиадейро?

— С Фиадейро были длительные переговоры. Он очень востребованный человек. Занимается, в каком-то смысле, политической деятельностью. Его метод, каким он сейчас его видит, это во многом метод построения комьюнити. Фиадейро много говорил о том, как сообщества и, в частности, социальные сети могут способствовать политическому сопротивлению.

— Политическая деятельность вашего гостя — это работа теоретика или?..

— Ну, это как раз та политика, которая лично мне только и кажется реальной. Политическое мышление. Политика, в которой нет желания власти, партийности, идеологии или участия в выборах. По-другому ее, наверное, можно было бы назвать общест-венной деятельностью, но это звучит слабо.

— Португалец знал, что у нас непаханое поле с перформансом?

— Конечно. И, прямо скажем, несколько раз выходил из себя, даже был шокирован некоторыми вещами, которые происходили во время воркшопа. Увиденное в Киеве он обозначил тремя словами: society of fear — общество страха.

— То, что вы делаете и даже сейчас вот говорите, совершенно не киевский формат. Вам самой — не страшно?

— Ну, это уже известно, что мы — с Луны… Но живем ведь тут…

— А вам предлагали уезжать и работать где-нибудь в другой стране?

— Да, нас приглашали. И мысли уехать появляются. Временами даже крепнут.

Но вообще-то есть много разных мыслей. В том типе мышления, который я предпочитаю, в принципе невозможна одна мысль, прямая и крепкая, вроде «ах, как же хорошо живется в Австрии!».

Кстати, недавно мы общались с очень интересным человеком — драматургом и режиссером Михаилом Угаровым из московского Театра.doc. Он отметил удивительную вещь. Все почему-то считают, что контекст своего существования, своей деятельности нужно создавать. На самом-то деле контекст в любом случае уже есть. И его нужно не создавать, а подрывать.

Невозможно вступить в диалог со стеной, которая тебя окружает, — коммуникация допустима с теми, кто находится за ней, вот стену и нужно разрушить. Наверное, стоит просто верить, что где-то есть и другие люди — и мы просто их не знаем…

— Еще недавно вы сотрудничали с театром Дмитрия Богомазова «Вільна сцена». Насколько мне известно, театра больше нет, его сотрудники теперь работают в Театре драмы и комедии на Левом берегу…

— Да, режиссер Богомазов работает… Ну, он же и вышел оттуда — ученик Эдуарда Митницкого. Первые спектакли ставил в Театре на Левом берегу.

Фактически бывшее помещение «Вільної сцени» подлежит ремонту (рядом строился какой-то монстр, и теперь маленький особнячок, по сути, обваливается). Кроме того, театр имел финансовые проблемы и к тому же стал плохо финансироваться городом… И режиссер принял решение спасаться. Найдя, что лучший способ спасти себя — вернуться к Митницкому.

— Почему вы столь резко о Богомазове?

— Потому что я не понимаю, зачем в таком случае вообще было городить долгий десятилетний огород?

Знаете, я снова вернусь к Михаилу Угарову. Он вместе с драматургом Еленой Греминой организовал в Москве Театр.doc. Это некоммерческий и негосударственный театр, им, наверное, тоже трудно работать. У них было несколько серьезных кризисов, когда приходилось собирать пожертвования, чтобы оплатить коммунальные расходы. Тем не менее они не закрывали театр и не шли работать куда-то в другое место.

Угаров с Греминой считают, что делают свое дело, говорят то, что считают важным сказать. А есть тип людей, которые делают так, как им удобно. Как можно вообще рассчитывать на чьи-либо обещания — обещают тебе театр или еще что-то?.. Я работала в несуществующем уже театре все это время, потому что там была мало-мальская возможность для театрального эксперимента, для существования другого типа актера. За это я, кстати, Дмитрию Богомазову благодарна.

— Да, театр был хороший — жалко…

— Пожалуй, жалко не только театра, в чем-то жаль сейчас времени — я потратила на это 10 лет. Хоть это всего лишь эмоции по поводу: думаю, однако, что ничем подобным я в своей жизни заниматься уже не буду.

Меня не очень интересует театр как институция. Скорее интересуют люди, будь они актеры, танцоры или художники. Интересует, как они думают. А амбиций худрука или менеджера, без которых создать театр, наверное, невозможно, у меня нет, увы.

— Пойти работать консьержем — это был жест или просто способ заработать на еду?

— Не жест! Маленькую семью кормить... Но выстраивание в связи с работой — это касается и времени, и сознания. Ты не можешь остаться независимым, работая где-нибудь. Работа затягивает. Через три часа сидения ты становишься консьержем. Или еще кем-то — в зависимости от того, где сидишь. Вот посидят немного актеры на новом месте работы... Глав-ный мой вопрос к Дмитрию Богомазову — не в том, что жаль театра. У меня вообще нет пиетета к театру. Мне жаль упущенной возможности для актеров. Они только приближались к стадии независимости мышления. К креативности собственной, а не исполнительской.

— Вы работаете со своими ребятами в ТанцЛабораториум. Разве вы сами подписывались под тем, что будете вести их за ручку в течение всей жизни?

— Я не приглашала их к себе работать, мы — группа людей, которые вместе работают, у нас нет режиссеров и исполнителей, мы вместе думаем. Все начиналось с общения. У этих людей и до ТанцЛабораториум уже была самостоятельность мышления.

— Современный театр — в основном, режиссерский. В нем актеру нужна самостоятельность мышления?

— Режиссерский? Я так не думаю. Или вы про Украину?

— В мире. Вот тот же Эудженио Барба приезжал — кстати, сильно хвалил Богомазова. Или вспомним Гротовского.

— Гротовский — это вообще не театр. И тем более не режиссерский. Гротовский как раз говорил, что является учителем перформера — не исполнителя воли режиссера, а такого себе строителя трансцендентальных мостков.

— Джадду Кришнамурти тоже гонял палкой учеников, конспектировавших его лекции. Но ведь всё равно конспектировали!

— Да, правда.

— Индивидуальная свобода, скорее всего, понятие очень условное. Утопия, к которой нужно стремиться.

— Я вообще не очень люблю слова «свобода» и «творчество». У нас есть друзья — американский театр с польским режиссером во главе. Один из их спектаклей мы видели на теат-ральном фестивале в Румынии, лейтмотивом постановки была фраза из Тцары Freedom is not free. Так об этом и надо говорить — свободе творчества, самовыражения. Свобода творчества несвободна.

— Что такое «перформанс»?

— Я думаю, это образ жизни. Это то, как ты воспринимаешь мир…

— У молодых людей на арт-тусовках сейчас очень модно слово «рэди мэйд». Объясните, чем, в таком случае, перформанс отличается от рэдимэйда?

— То, как ты воспринимаешь мир, не может быть «реди мейдом». Если твое восприятие все-таки стало редимейдом, стоит задуматься, наверное. Перформанс, возможно, это разрешение себе жить на свой страх и риск (в противовес выживанию в обществе страха).

— Если перформанс не продается принципиально — как, с вашей точки зрения, time based art сможет развиваться? Как лично вы собираетесь существовать дальше?

— Есть люди, которые почему-то готовы давать деньги на культуру и искусство. Не покупать — просто давать! А еще меня посещает странная мысль о том, что мы — юродивые, и живем на подаяние. Вся грантовая система (отсутствующая, впрочем, в Украине) мне представляется «подаянием». Тут ничего не гарантировано и нет никаких обещаний. Но другого выхода я не вижу.

Анна ПАРОВАТКИНА

Фото Лариса ВЕНЕДИКТОВА

«Зеркало недели. Украина» №4, 4 февраля 2012 г.

Адрес материала: http://zn.ua/CULTURE/belaya_vorona_art-prostranstva__-96759.html

Серия сообщений "Театр":
Часть 1 - Режиссер Андрей Билоус: «Если в нашей жизни есть секс, то почему же его не должно быть в украинском театре?»
Часть 2 - «Белая ворона» арт-пространства
Часть 3 - Испанский драматург Хуан Майорга: «Внутри каждого из нас сидят… и перепуганный Булгаков, и тиран Сталин»
Часть 4 - Чучело Чайки