Марианна Вертинская: Люблю жизнь, детей и мужчин... И еще раз мужчин

 

24.07.2003

 

 

Есть актеры (их совсем немного), которые сами по себе воспринимаются как произведение искусства. Все в них выдает особую породу. Посмотрите на Марианну Вертинскую. Актриса Театра им. Вахтангова. Дочь знаменитого отца. Врожденный артистизм, несравненная элегантность на сцене и в жизни. А еще — вспыхивающие азартом и удивлением живые синие глаза. Ну, как здесь не удержаться и не расспросить ее о самом главном. 

 

 

 

 - Вы никогда не хотели остаться за границей? 

 

 - Я никогда не думала об этом, но, когда стала ездить туда на долгое время, поняла вот что. Во-первых, если это делать, то надо это делать в молодости, когда все переносится легче. А в молодости мне и в голову не могло прийти уехать, выйти там замуж... Я жила другим. 

 

 

 Сразу после школы, в 17 лет, стала сниматься у Хуциева в картине "Мне двадцать лет". Это был поразительный период. Хуциев умеет создавать на съемках особую атмосферу, собирать вокруг себя необыкновенных людей. Все молодые, полные сил. Андрон Кончаловский, Андрей Тарковский, Гена Шпаликов. И все это заваривалось на каких-то товарищеских взаимоотношениях.

 

 

Съемки были длинные, долго снимались ночные сцены. И все равно не могли расстаться, наговориться, голодные, всей компанией мы шли в ресторан ВТО, потом к кому-нибудь в гости, спорили об искусстве, поэзии. Мы жили, дышали воздухом Москвы того времени. Я признавала только людей, поглощенных своей профессией. Меня очень держал этот мой круг. 

 

 

 

 Потом мой отец... Во Франции я всегда думаю о нем, о его ностальгии по Родине, нежности к России. Он вернулся, прожив вне ее 25 лет, имея блистательную карьеру на Западе. Вернулся в страну, где сажали, понимая свою ответственность перед семьей. И все-таки вернулся. Конечно, было и разочарование. Почти не давали выступать в Москве и Ленинграде. Гоняли зарабатывать деньги по всем гиблым местам. Он писал горькие письма. И я чувствую сейчас эту его трагичность. И все это — в нас с сестрой, хотим мы того или нет. 

 

 - Отец для вас играл важную роль в жизни? 

 

 - Да, я все время чувствую его взгляд, свою ответственность перед ним. Когда он умер, мы с сестрой были маленькие. И для нас он был просто папуся, папочка, нежный, добрый. Он все нам разрешал, всегда нас баловал. Только много позже мы осознали, какого класса это был человек. Вырастая, мы слушали его записи, рассказы о нем, читали его воспоминания и все больше в него влюблялись. А когда сами стали актрисами, во многом благодаря ему, мы поняли всю сложность этой профессии, ее радости и горести. 

 

 

"Любить"

 

 Поэтому внутренний диалог с отцом у меня постоянно. Мы выросли в женском обществе — две девочки, бабушка, мама. И мне всегда его физически не хватало. Я люблю его тоскующей, ревнивой любовью. Были периоды, когда мне было особенно тяжело, и я мчалась к нему на кладбище и там с ним разговаривала. И во всех знакомых и близких мне мужчинах я всегда искала кого-то такого же — доброго, широкого, похожего на моего отца. 

 

 

"Високосный год"

 

 - А когда вы почувствовали себя личностью со своей собственной судьбой? Помните этот момент? 

 

 - Все-таки это приглашение Хуциева на картину. Уже снимаясь, я поступила в Щукинское училище. Заодно начался первый серьезный роман — с Андроном Кончаловским. 

 

 - Он пишет об этом в одной из своих книг. Вы читали? 

 

 - Конечно, читала. Как говорится, все было так, да не так, но все равно читала. Он развелся тогда с Ирой Кондат, своей первой женой, балериной Большого театра. Нет, не ради меня, просто так получилось. И я ни о чем не жалею. Мне было 18 лет, когда я пришла на картину, и мы познакомились. Даже хотели жениться, хотя он пишет, что это не входило в его планы. Но день свадьбы был назначен — другое дело, как все сложилось. 

 - А как сложилось? 

 - Иначе. Ну, что вам сказать?.. В общем, потом началась довольно долгая связь с Андреем Тарковским. 

 - Он был тогда женат на Ирме Рауш? 

 - Да, но как бы и нет: они все время расходились, без конца. А я ему нравилась, он всегда любил светлоглазых блондинок в веснушках и с розовой кожей, это его типаж. Кстати, он мне давал Дурочку в "Андрее Рублеве", а я не знала, как ее играть. Он: "Ты же вылитая Дурочка, чего тебе играть?" А я: "Андрюша, я не понимаю, как можно стоять в церкви и описаться?" В результате он утвердил Ирму. 

 

 

Спектакль "Укрощение строптивой".

 - А потом? 

 

 - Потом был другой роман, с оператором Сашей Княжинским, длился 2 года. Потом — роман с художником Левой Збарским, тоже год с чем-то. Мы с ним сняли дачу и жили там зиму, а позже переехали ко мне, и там уже не ужились. 

 

 А дальше я вышла замуж за Левиного друга Илью Былинкина. Он — архитектор, из известной, интеллигентной семьи. Я родила дочку Сашу, мы прожили вместе 6 лет. Разошлись потому, что я влюбилась в Гошу Рерберга, оператора. Разменяли квартиру, я получила двухкомнатную на Чехова. 

 

 

"Город мастеров"

 

 

 Там мы и жили с Гошей и Сашенькой тоже около двух лет. А когда я сидела и переживала разрыв с ним и плакала навзрыд, появился Боря Хмельницкий, стал куда-то меня вытаскивать, отвлекать. Ну, не появился — он всегда был (мы учились на одном курсе) и всегда за мной ухаживал. Признавался потом: "Я все ждал, когда у тебя будет пауза". Я забеременела почти сразу и родила дочку Дашу. Тогда мы снова поменяли квартиру, на трехкомнатную на Нижней Масловке, и жили там: Саша, Даша, Боря и я. Это длилось года полтора.

 

 

 

 

- Кого бы сегодня вы выбрали из всех своих мужчин? 

 

 - Не могу выбрать. Каждый был в свое время. Сейчас мы просто все время общаемся, перезваниваемся, и это главное. В принципе мой идеал — папа с мамой. 

 

 

 - А если бы вы встретили кого-то, похожего на вашего папу, это и был бы мужчина вашей жизни? 

 

 - Так я в каждом мужчине искала что-то, подобное папе, и влюблялась в это. В Илюше — это какая-то внутренняя порядочность, в Боре — безумная доброта, в ком-то — артистизм. Вот папа говорил: "Я любил и люблю этот бренный и пленный, равнодушный, уже остывающий мир". И, понимаете, это то, что я всегда искала. Людей с открытой душой. 

 

 

 - Вы считаете свою жизнь в искусстве благополучной? 

 

 - Конечно, хотя могла бы сделать больше. Почему я так говорю? Может быть, потому, что у меня в характере нет напора, хотя я и Лев по гороскопу, скорее, Львица. Пробивать я не умею, к сожалению, а может, к счастью. И потом, я не из тех, кто уперт только в профессии. Меня интересовали, как вы поняли, всегда в жизни и дети, и мужчины, и любовь. Я люблю жить. Разочарования — это не моя стихия. А вообще, если подумать, каждый человек имеет в результате то, что он заслуживает. 

 

 

"Его звали Роберт"

 

 

 

 

 - А что такое — умение жить? 

 

 - Это умение прощать. Только это дает ощущение гармонии, какой-то внутренний баланс. 

 

 - Как вы себя чувствуете в изменившейся жизни? Вписаться пытаетесь? 

 

 - Нет, я никуда не пытаюсь вписаться и не могу полюбить то, чего никогда не любила. Ведь определенная часть моей жизни прошла в другой атмосфере, в другом, если так можно сказать, вероисповедании. Не могу же я, взрослая, сложившаяся женщина, актриса, стать вдруг бизнес-леди? Вообще, надо делать что-то свое, в чем ты профессионал, к чему имеешь склонность. И слава Богу, что у меня есть работа, дети, их проблемы. 

 

 

"Денискины рассказы"

 

 

"7 невест ефрейтора Збруева"

 

 

"Смерть под парусом"

 

 

 - А эту разницу в поколениях вы как-то на своем театре чувствуете? 

 

 - Во времена моей молодости мы были более романтичными, лиричными что ли. Существовала такая вещь, как уважение к авторитету, опыту в искусстве. Сейчас более жесткое поколение. И ничего не ценно. И мне кажется, из-за всего этого что-то теряется, уходит. 

 

 

С матерью.

 

 

С сестрой, Анастасией Вертинской.

 

 

 С другой стороны, есть очень способные ребята, профессионально они на месте. Но сейчас, мне кажется, начался возврат к эстетике прошлых лет, появилась ностальгия по старым фильмам, песням. И опять эта тяга к Окуджаве. Вообще согласитесь, есть какая-то магия ушедшего советского искусства, его загадочное обаяние. Называйте это, как хотите, но это так. Ведь в человеке заложена потребность в некоторой идеализации жизни, себя самого. У меня есть надежда, что вся пена должна схлынуть. Она несостоятельной окажется даже коммерчески. И вообще, как жить, если не надеяться? 

 

 

 

 Михаил КОСТАКОВ, 

 заслуженный работник культуры России

 

 

http://www.pravda.ru/showbiz/russian/24-07-2003/30034-marianna-1/