Эдуард Асадов:

Как много тех, с кем можно лечь в постель,

Как мало тех, с кем хочется проснуться…

И утром, расставаясь обернуться,

И помахать рукой, и улыбнуться,

И целый день, волнуясь, ждать вестей.

Как много тех, с кем можно просто жить,

Пить утром кофе, говорить и спорить…

С кем можно ездить отдыхать на море,

И, как положено — и в радости, и в горе

Быть рядом… Но при этом не любить…

Как мало тех, с кем хочется мечтать!

Смотреть, как облака роятся в небе,

Писать слова любви на первом снеге,

И думать лишь об этом человеке…

И счастья большего не знать и не желать.

Как мало тех, с кем можно помолчать,

Кто понимает с полуслова, с полувзгляда,

Кому не жалко год за годом отдавать,

И за кого ты сможешь, как награду,

Любую боль, любую казнь принять…

Вот так и вьётся эта канитель —

Легко встречаются, без боли расстаются…

Все потому, что много тех, с кем можно лечь в постель.

Все потому, что мало тех, с кем хочется проснуться.

Это просто история без героев,

эпизод подслушанных разговоров.

Он мечтал, что когда-то их будет трое,

и она улыбалась – еще не скоро,

он писал за двоих по ночам программы,

потому что парню, конечно, проще,

и при встрече ее молодую маму

называл серьезно «любимой тещей».

Он работал, как проклятый, снял квартиру,

разбирался в шубах, духах, бриллиантах,

и она смеялась: «Уйди, противный!»,

но у жизни тысячи вариантов.

И когда наконец-то купили кольца,

вдруг пришел анализ с пометкой «онко-»,

и романтик с верой народовольца

стал ненужным больше больным подонком.

Крест вдовы – печальная перспектива,

молодая жизнь, не судите строго…

 Он остался ночью в пустой квартире –

умирать бессмысленно, понемногу,

он был предан больше, чем бренным телом,

он был предан всем, для чего дышалось,

в лунном свете плавилась и блестела

рукоять отравленного кинжала.

Он не верил в Бога, не верил в черта,

он хотел, не мучаясь, просто сдохнуть,

но рентгеном заживо перечеркнут,

перестал делить «хорошо» и «плохо».

И весной – после трех беспощадных химий,

воскресая чьим-то порывом воли,

он вернулся к жизни – худой, как схимник,

обескровлен – только не обездолен.

Он отстроил мир – по следам, крупицам,

по кирпичику – точно, до сотой дюйма,

он сумел от смерти освободиться –

и остаться светлым, простым и юным,

не просил у неба достойной мести –

Бог и так ему предоставил фору,

никогда с подругой, потом – невестой

не случилось лишнего разговора.

У него родился кудрявый мальчик,

через год – его отраженье – дочка.

Потому что быть не могло иначе.

Потому, что быть не могло – и точка.

 Через много лет на случайном рынке,

выбирая детям хурму и груши,

он увидел в нищенке над корзинкой ту,

которой однажды он стал не нужен.

Им обоим было слегка за сорок,

только время въелось в нее печатью…

Эпизод подслушанных разговоров,

лучше б было просто не замечать их.

 Он смотрел – и ужас больничных пыток,

всех мучений, что разрывали сердце,

в этом взгляде виделся так открыто,

что она искала, куда бы деться,

что она всей черной, пропащей сутью

понимала, что ей за это будет… 

Сверху мудро и строго смотрели судьи.

Мимо шли равнодушно и молча люди.

 Они больше не встретились – даже взглядом,

никогда друг другу и не приснились.

 Берегите тех, кто сегодня рядом.

Берегите. И – оставайтесь с ними.

Кот Басё.

Для женщины дороже всех мужчин –
На этот свет рождённый ею сын…
И все молитвы Богу об одном,
Чтоб вёл дитя проверенным путём…

Сначала первый крик и мир застыл,
Когда малыш глазами говорил:
«Спасибо, мама, что меня ждала
И в этот мир с любовью привела…»

Потом улыбка, зубик, первый шаг…
Болезни подступали близко так,
Но мамина любовь беды сильней…
Шептало сердце: «Только не болей!»

А после слёзы радости из глаз…
Успехи в детском саде… Первый класс…
Но он для мамы тот же карапуз,
Хотя уже закончил третий курс…

Мужчина самый лучший, спору нет,
Который говорит: «Мамуль, привет,
А знаешь, у меня родится дочь,
Красивая, как бабушка, точь-в-точь…»

Я все преграды, трудности стерплю,
Лишь об одном у Бога я молю,
Чтоб дети не болели никогда,
Чтоб им судьба не нанесла вреда…

Мужчины боль умеют причинять,
Но сыну ведь не нужно объяснять,
Что женщины любимей в мире нет,
Чем та, что родила его на свет…

Уходит, значит отпусти,
Не стой на узеньком проходе.
Перестрадай, перегрусти.
Уходит, значит пусть уходит.
Не смей ползти, но и не мсти
И не перечь своей свободе.
Уходит, значит отпусти.
Уходит, значит пусть уходит.
А на дорогах снова будут встречи,
И жадность глаз и щедрость умных фраз,
Пусть время лечит...
Разве помнить легче?
Что так уже бывало и не раз...
Ах... как острили, как с плеча рубили,
Как на постель швыряли, торопя.
Тебя любили?
Нет! Тебя губили...
Себя любили около тебя!
 

Младенцем быть совсем не просто:
Во-первых, маленького роста,
Плюс очень маленького веса,
И, в-третьих, вовсе нет зубов!
Лежишь, некрупный и невидный,
Одетый в чепчик несолидный,
И клонит в сон, и хочешь есть,
Не можешь встать, не можешь сесть!
Пустышку вечно в рот пихают,
Гуляешь там, куда везут,
Пелёнки быстро намокают,
И брюк пока не выдают!
Никто тебя не понимает,
Но все сюсюкают с тобой.
И это люди называют
Порою детства золотой!
Зачем я выбрал этот путь?
Чтоб вашу жизнь перевернуть!!!
Я поздравляю вас со мною!
Вам будет нелегко, не скрою.
Я буду требовать внимания,
Терпенья, ласки, обожания!
Сил, денег, времени, участия,
Но это называют – СЧАСТЬЕ!

Говорил нерожденный малыш:
“Я боюсь приходить в этот мир...
Столько здесь неприветливых, злых
Глаз колючих, усмешек чужих...
Я замерзну, я там заблужусь,
Я промокну под сильным дождем...
Ну к кому я тихонько прижмусь?
С кем, оставшись, побуду вдвоем?...”
Отвечал ему тихо Господь:
“Не печалься, малыш, не грусти...
Ангел добрый, он будет с тобой,
Пока будешь мужать и расти...
Будет он тебя нежить, качать,
Наклонясь, колыбельные петь.
Будет крепко к груди прижимать,
Будет крыльями бережно греть.
Первый зуб, первый шаг видеть твой.
И ладошкой слезинки стирать.
А в болезни, склонясь над тобой,
Жар губами со лба убирать...
И когда, начиная взрослеть,
Ты дорогу отыщешь свою,
Ангел будет вослед лишь смотреть,
Повторяя молитву свою...”
-Как же Ангела имя? – Скажи...
Как его мне средь тысяч узнать?
-Это вовсе не важно, малыш...
Мамой будешь ты Ангела звать...

Мамочка, смотри, как я умею…

 ручки отпускаю и стою.

 Думаешь, тебя я не жалею?

Что ты, больше всех тебя люблю!

 Да, вот эта клевая машинка,

где такую прелесть ты нашла?

Видишь, я твой маленький мужчинка,

ты меня недавно родила…

 Помнишь мама, прошлою весною,

я в твоем животике сидел,

 гладила меня своей рукою,

затихал я сразу и балдел…

 Сердишься, что я не сплю ночами?

Мама я привык с тобой не спать,

просто связь такая между нами,

не неси меня в мою кровать…

на коленках у тебя не скучно,

можно мне тихонько полежать?

 Знаю, ты возьмешь меня за ручки

 и ладошки будешь целовать.

Мамочка, а помнишь лето наше

 Первый раз тебя увидел я,

слезы у тебя катились даже,

я смотрел, дыханье затая…

Мамочка, я помню всё и знаю,

просто не умею говорить.

Я тебя и папу обожаю,

 как же хорошо на свете жить.

Ладно, отнеси меня в кроватку.

Молочко допил, послушный я…

Поцелуй мне глазки сладко-сладко.

Здорово, что вы моя семья!

Загляденье была соседка

Кареглазая, с нежной кожей.

Оборачивались нередко и глядели ей в след прохожие.

А потом она постарела,

Потеряла всё, что имела,

Стала старой старухой грузной

Из вчерашней девчонки хрупкой.

А старик, и смешно и грустно,

Всё гордится своей голубкой.

Как была, говорит, красавица,

Так красавицей и осталась.

Люди слушают, усмехаются

Дескать, вовсе ослеп под старость.

Если б ты совета просила,

Я б дала один единый -

Не желай быть самой красивой,

А желай быть самой любимой.