Пост для тех, кому плохо

Я публикую этот пост для тех, кому плохо, кому невыносимо тяжело, кто смертельно болен, кто потерял надежду.

Есть удивительный человек, Юрий Петрович Власов. Многие знают, что это великий спортсмен, тяжелоатлет, чемпион мира. Многие помнят, что он писатель и читали его книги. Но далеко не все знают, что Юрий Власов в какой-то момент своей жизни тяжело заболел. И даже не просто заболел, а стал стремительно разрушаться, умирать. Врачи не могли ему помочь, и казалось, что смерть где-то совсем близко. И тогда он сделал невозможное...

Ниже я публикую фрагменты автобиографической повести Ю.П. Власова "Формула воли: верить!" (впервые опубликована в журнале "Аврора" за 1984 год)
 

Ничего необычного в том, случилось со мной нет. Я был чемпионом и действительно самым сильным человеком. Потом десять лет - с 1968 по 1978 год - жил почти, как все, и стал таким немощным, что годы последующих тренировок с трудом собрали меня.
То, что я был чемпионом и действительно сильным, позволяет сравнить оба состояния. Я узнал, как чувствует себя человек, далекий от физических нагрузок, загруженной работой, делами и уже прихварывающий.
Сразу после Игр в Токио я начал сбрасывать вес. Я понимал, что лишние килограммы - обуза всему организму, не только сердечно-сосудистой системе. Да и противен был лишний вес.
Большие тренировки я свел к разминкам с тяжестями и бегу.
На таких тренировках я продержался вторую половину 1967 года и весь 1968 год. К исходу 1968 года я с удивлением и тревогой уловил аритмию и одышку. Впервые объявились головные боли. К весне 1969 года я лишь кое-как тянул тренировки - задыхался, аритмия не отступала ни днем, ни ночью. Новое потрясение вобрало все пережитое за последние годы. Мог ли я предполагать, что чрезмерные спортивные нагрузки ряда лет способны оборачиваться нервным износом, а в итоге и потрясением?!
Я противился, не поддавался, но физическое состояние ухудшалось, и я оказался вынужденным прекратить тренировки. Я убедился: тренировки сами по себе не являются средством оздоровления. Горе и беда также уверенно подтачивают силу с ними, как и без них. Не хватало чего-то очень важного, без чего не срабатывали другие оздоровительные меры.
Я уже не имел возможности полноценно вести свою основную работу - литературную. Головные боли заставляли ее ограничивать. Я садился за стол с головной болью, а часа через два она становилась просто нестерпимой.
Головные боли врачи определили как следствие сосудистых расстройств. Лекарства давали временное облегчение, потом все повторялось. С каждым месяцем эти сосудистые боли становились изощренней. Они уже не отпускали и к утру. Я опасался наклониться, резко повернуться - боль переходила в головокружение и в тошноту. Давление опускалось на 80-85 мм (верхнее) и 70-75 (нижнее). Это обернулось вялостью и слабостью.
За все годы тренировок и выступлений я всего два-три раза поддавался гриппу, а тут едва поспевал отбиться от одного - наваливался другой. К весне 1970 года я весьма отдаленно напоминал прежнего натренированного человека. Я обрыхлел, кожа обвисла, под глазами залегли мешки. Я дышал с шумом, с сипеньем, говорил торопливо, нервно, почти не слушая собеседника, а самое печальное - считал себя глубоко несчастным. Я дошел до того, что стал жаловаться и жалеть себя - падения ниже не бывает, а ведь я только входил в развал. все "прелести" его были впереди. Как ядовиты эти чувства я еще не понимал. Нет, я не трусил - я был подавлен из-за невозможности работать нормально. Тогда, да и сейчас, это было для меня главным. Без этого жизнь теряет привлекательность. Дни без смысла я принимать отказываюсь...

Нежданно для себя я отметил боли в печени. Прежде я и не подозревал, что это такое. Боли вскоре после еды вскоре стали обычными и нередко сопровождались ознобами. К лету 1970 года я уже почти ничего не мог есть - лоб, щеки и даже шея дали какую-то темную пигментацию. В периоды наивысших обострений печеночной болезни я не в состоянии был поднять даже пять - шесть килограммов - наступала сильная боль. Врачи поставили диагноз - воспаление желчного пузыря. Разве это болезнь?
Вскоре мне стало так худо, что даже телефонные переговоры почти целиком взяла на себя жена.
Из всех видом физической нагрузки я справлялся лишь с полуторачасовой ходьбой. Но не дай бог в этой ходьбе прибавить шагу - мучительная боль в голове уже не покидала до ночи.
Будущее угнетало. Я расходовал средства почти ничего не зарабатывая.
Я сузил жизненное пространство до требования необходимости - расход сил только на литературное дело. Да, беречь тот незначительный запас энергии, который я поспевал собрать к каждому утру. Я отказывался от прежних знакомств, встреч, развлечений. да и не тянуло меня к ним, слишком давили беды...
Я всегда был неравнодушен к философии. А тут страдая бессонницей, увлекся, читая чудовищно много. Идя от истоков греческой мысли, я не мог не набрести на стоиков. Я жадно прильнул к этим страницам. Вот чего мне недостает! Но как же мало было о них сказано!
Гордая суровость стоической морали, ее требования самоусовершенствования и мужественности не могли не увлечь. Но уже проповедь "не требуй, чтобы совершающееся совершалось по твоей воле... и ты проживешь счастливо" или "ничтожен и жалок тот, кто вечно ропщет и, находя неудовлетворительным мировой порядок, хочет исправить богов, вместо того, чтобы исправится самому" отталкивала своим откровенным потворством злу и несправедливости. Нет, покорным несправедливостям я быть не мог...
И еще многое другое вызывало несогласие. И все же знакомство с этим философским направлением не прошло бесследно.
Впервые я пришел к мысли, что причины уязвимости человека в нем самом. Человек способен вынести невероятное, если закален духом. Да, сначала заболевает дух, потом - тело! Эта простая мысль потрясла. Именно так я расстраиваю деятельность организма всем хламом переживаний, ненужных чувств. Я начисто лишаю себя радости.
С тех месяцев меня глубоко увлекает идея тренировки воли. Я по-всякому обдумывал эту мысль. Действительно, если овладеть этим искусством, ты уже неуязвим и непобедим! Вот оно подлинное всемогущество!
Пусть в этом крылась ущербность, узость, однобокость, но в то же время это являлось и серьезной победой, началом движения к будущем реющем выводам. Я понял весьма существенное: в восстановлении и сохранении здоровья над всеми лекарствами и тренировками и т.п. преобладает здоровая психика. Любая физическая деятельность, любые диеты, любые самые совершенные отдых и лечение обречены на провал без осознания этой простой мысли.
К тому времени я не мог почти ничего есть, поддерживая силы лишь весьма суровой диетой. Я был не в состоянии не только пить кофе или чай, но даже обыкновенную горячую воду, не рискуя заполучить возрастании аритмии и головной боли. Головные боли просто мордовали меня. Я не выползал из желудочных расстройств, десны мои кровили и нарывали. Я жил только искусственным сном - на снотворных.
В конце концов, я убеждаюсь в том, что снотворные не обрабатываются печенью. Она блокирует их, она слишком расстроена. Теперь, чтобы снотворное пробилось через нее, я должен ничего не есть с обеда. И все равно я сплю не дольше трех четырех часов. Впрочем, по пять часов я сплю все последние годы.
Порой я теряю за ночь три-четыре килограмма. Меня качает от слабости, все зыбко и не устойчиво. Иной раз я перемещаюсь, опираясь на стены. Впервые я не пишу, до сих пор я работал в любом состоянии. Чтобы ночью не простужаться в мокрой постели, сплю на пледе.
Позвоночные боли преследуют в любом положении. Не могу толком не лежать, ни сидеть. Одно воспаление легких сменяется другим, я в непроходящей простуженности. Меня изнуряют желудочные расстройства. Я свыкаюсь с болями в сердце и уже не пугаюсь. Я постоянно зябну. Я мерзну даже в жару.
С невероятной силой обозначается тоска по жизни. Я остро переживаю каждый восход солнца, каждый ливень или шум листвы под ветром. Я тоскую по каждому дню. Я считаю про себя: какой год я уже загнан болезнями на домашний пятачок... Хохот, голоса с улицы вызывают щемящую зависть.
Большинство передач я уже лишен возможности смотреть: от них кружение головы и боль. Да, Да жизнь катится мимо, я всего лишь зритель! И теперь уже часто я ловлю себя на том, что думаю о будущем, прикидываю, как будет близким без меня...
Когда-то в биографии Бетховена я вычитал его жалобу-стон: "О провидение, ...ниспошли мне хотя бы один день чистой радости!" Я счел это красивым преувеличением. Но что я знал о страданиях! Теперь же я всем телом, любой частицей себя воспринимаю муку каждого слова и музыкальной ноты.
Дни и ночи я перечитываю исповедь Аввакума. Меня завораживает неукротимость его духа и невероятная физическая крепость и выносливость.
"Аввакум протопоп понужден бысть житие свое написати..."
Этот поборник старой веры поражал воображение. Существо религиозного столкновения не занимало меня. Важно было другое. Как может вынести человек бесконечные издевательства и страдания и сохранить в полном порядке здоровье и умственную энергию?! Детство - тяжелейшее. Отец - пьяница и рано умер. Мать, "постница и молитвенница", по смерти мужа постриглась в монахини.
За свою жизнь Аввакум снес столько страданий, что и маленькой толики их хватило бы свалить любого человека. Его неоднократно жестоко избивают - от этого он лежит сутками. Его наказывают кнутом, сажают на цепь. Он проделывает путь в ссылку, полный нечеловеческих страданий. С ним - его семья. Аввакума ссылают в Тобольск; погодя на Лену и в Даурию (Забайкалье). Он тащит лодку в упряжи, сидит месяцами в ледяной тюрьме, ест траву, сосновую кору и "разную мертвечину". Его нещадно избивают, оскорбляют, держат в кандалах. Он хоронит своих сыновей. вскоре после возвращении из ссылки в Москву его снова ссылают, теперь - на Мезень. Через полтора года его перевозят в Угрещский монастырь, а затем - в Пафнутьев, где заточают в темницу с забитыми окнами и дверью. Из этого монастыря его отправляют в Пустозерск - это уже край северного холода. Семью ссылают опять на Мезень. И его, и семью сажают в земляные тюрьмы.
С тех пор Аввакум называл себя "живым мертвецом". Его тюрьма - яма, выложенная бревнами, крыши нет. Настоящая могила. В северную стужу он сидит совершенно нагой в земляном срубе на хлебе и воде. Но в посты он на две недели отказывался и от этой пищи. Временами у него нет сил молиться вслух, и он твердит молитвы про себя. И именно тогда он обращается к литературному делу, к писательству. Он создает замечательные памятники русской письменности - исторические документы эпохи, среди которых первый по своему значению - автобиография. Кстати это и первая художественная автобиография в русской литературе. Влияние этих документов столь велико, что после долгих лет заточения в апреле в 1682 года Аввакума сжигают на костре. Другого способа принудить его замолчать нет. Ему было тогда шестьдесят два года.
Я перечитывал житие и упорно искал ответ. Почему человек не развалился, не умер? Почему оставался неуязвимым в голоде, неимоверной стуже и бедах? В чем основа этой стойкости? Ведь вся жизнь в нечеловеческих испытаниях!
...Да, да, убеждение! И ничто другое - только убеждение!
Теперь я читаю все, что нахожу о лечении Бехтеревым внушениями. Это поразительно! Люди научаются видеть, овладевать движениями без операций. Я, по возможности, знакомлюсь с его взглядами. Что там знакомлюсь? Я глотаю каждое слово, они врастают в мою плоть, их не оторвешь уже никакой силой. Ведь можно внушить себе определенные мысли - и преодолевать болезненные состояния!
Меня увлекает история преодоления болезни знаменитым бактериологом Луи Пастером. В сорок шесть его поражает инсульт. Очаг - в правой половине мозга. Еще не оправясь от удара, Пастер обкладывается всеми известными работами по головному мозгу. Это изучение дает ему ключ к преодолению болезни и ее последствий. Выздоровев, он продолжает исследования и совершает самые важные научные открытия. В добром здравии он доживает до семидесяти трех лет. Единственным воспоминанием об ударе явилась небольшая хромота. При посмертном вскрытии было обнаружено, что почти вся правая половина мозга атрофирована - результат того давнего удара. Стало быть, левое полушарие взяло на себя всю работу. Возможности мозга поистине велики.
Жажда жизни, жажда выздоровления, вера в победу становятся такими могучими, что я уже не сомневаюсь в своих силах. Новой силой духа я по-новому организую все процессы в организме.
В одну ночь ко мне приходит понимание бессилия лекарств и врачеваний. Напор тяжких переживаний, волевая рыхлость превращали меня в раба недугов. Человеческий организм представляется мне теперь огромным ухом. И это ухо направлено на тебя. Не проходит бесследно ни одна мысль. Малейшее движении мысли отмечается и подытоживается соответствующий физиологической реакцией. Не существует бесследных мыслей. Все мысли замыкаются в наших физиологических системах. Они суживают или расширяют сосуды, задерживают деятельность пищеварительных органов, нарушают сон или бешено гонят сердце. Невозможно проследить все множество этих ответных реакций. Скверные мысли, не блокированные волей сопротивления и мужеством поведения, злоба, раздражительность, страхи, жалобы сомнения, беспокойство - все это оборачивается расстройством организма, а в течении длительного времени хроническими расстройствами на уровне болезней.
Итак, очистить организм от ряда лекарств и оздоравливать! Начать с ничтожного, но укреплять! Отвоевывать каждый шаг, каждый день без лекарств. Снижая дозы, отказываться от них, отказываться постепенно, но решительно отказаться в ближайшие месяц-полтора. День без лекарств и в движении - победа! Не поддаваться неудачам. Любые срывы, любые болезненные явления рассматривать как временные. Другого пути к выздоровлению нет! И не только для меня. Природа поставила его единственным для всех, кто попал в подобную передрягу, а таких, как я после убедился, совсем не мало. Я не сомневался в успехе, не допускал иного исхода, а это и есть то самое бехтеревское страстное, могучее и безоглядное убеждение, которая стирает прежнюю связь в мозгу. Только я сделал это внушение идущим не от кого-либо, а от себя. К тому времени даже вид снотворных вызывал у меня отвращение, а ведь до сих пор я ничего подобного не испытывал. Я дорожил ими, страшился остаться без них. Какие только снотворные я не пропустил через себя! И в каких дозах! И все равно они плохо брали. Поэтому я и присовокупил к ним уйму успокоительных средств. Это ослабляло память, изменяло характер, и все равно за всем этим не стоял полноценный сон и отдых.
Итак, вечером 14 сентября я выложил на ночной столик 2 таблетки, одну из которых надломил надвое. Половинку я вернул в коробочку. Доза была уменьшена на четверть. Я сознавал, что через здоровы сон во многом лежит путь и к преодолению сосудистых заболеваний. Нечего помышлять о выздоровлении вообще без восстановления здорового сна. И это тоже умножало готовность к сопротивлению.
Трудно поверить, но буквально с первых недель нового состояния я начал поправляться. Нет, болезнь сохранила инерцию, и все ее проявления давали о себе знать вполне определенно, но сила их затуплялась с каждым месяцем.
Когда я допил последнюю частичку таблетки, настал черед спасть вообще без снотворных. Как ни бы я защищен внушениями, ночь надвигалась стеной: я встряхивал себя, освобождаясь от наваждений, но тут же возвращалось чувство беспомощности и возбуждения. Я повторял все слова убеждений и возрождал прежнюю решимость. А ночь уже потушила огни за окном и напустила тишину. Кто жил на снотворных столько лет, сколько я, поймет мое состояние. В половине четвертого у меня поднялась температура. Я казался себе обваренным, я горел. Необычайное нервозное возбуждение лишило меня возможности лежать или сидеть. Я шагал по комнате и шагал. ...Однако с утра включился в обычную работу. Я работал, занимался всеми прочими делами. И все время я ощущал жар. Возбуждение не умерилось к ночи. Снова я не сомкнул глаз. Это была настоящая буря - бунт организма против моего решения! Безрадостные мысли гнули меня, но я упрямо шагал и шагал, выстраивая свои доводы. Да, я довел себя до развала и отказываюсь жить в хворях и слабостях. Лишь через преодоления привычки к искусственному сну - пусть к выздоровлению! Все слова были яркими, очень цветными и каждое глубоко вклинивалось в меня. Одни слова ранили, ослабляли, другие - кроили, штопали следы этих слов и вздергивали волю. Читать, отвлечься какими-то другими занятиями я не мог, слова не проникали в сознание: нервное возбуждение, похожее на исступление и горячку, не позволяло сосредоточиться.
Так и покатились мои будни. Ночь, две без сна, затем ночь вполне достаточного сна. Из трех ночей не смыкать глаз две в течение полугода очень накладно.
Подлинное возрождение сна наступило через три года. Оно было связано с общим решительным оздоровлением организма, и возвращение к естественному отдыху сделало это возможным.
Мои беды усугублялись тем, что я был лишен свежего воздуха и здорового круговращения крови. Я утратил способность к физической работе. Длительная бездеятельность сказалась на сердце, сосудах, легких. Без движения на свежем воздухе нечего и помышлять о выздоровлении. Я обязан двигаться. Мне пока недоступны тренировки и бег, поэтому осень, зиму и весну я положу на освоении ходьбы, а дальше начну осваивать и тренировки. И ничто, и никто не остановит меня! Через ходьбу в любую погоду я приобрету устойчивость и к погоде, к физическим нагрузкам - пусть самым примитивным, но за примитивными я потяну все более серьезные и сложные. Любая ходьба для меня - продвижение к торжеству над немощью. Не гнаться за расстоянием и скоростью, не обращать внимание на скорость всех других людей - главное идти, вцепиться намертво в эту возможность!
Через три-четыре недели я поставил новую задачу - отойти от дома на триста метров. Когда я возвращался, мир качался и чернел, в ушах ревели водопады. Я выдавливал из себя улыбку, не чувствуя лица. Я входил в дом и плелся в ванную. Лишь там я отваживался переодеваться: с меня текли горячие ручьи. Я стаскивал совершенно мокрые рубашки. Но мне нельзя было даже смыть пот - я тут же простыл бы. Я утирался полотенцем и пережидал, когда остыну.
Та зима огнем и жаром прокатывала через меня. Я лишь туже взводил пружины воли. Теперь я не страшился перенапрячь их. Когда я уже вплотную подступил к понятию тренировки воли. Смутно оно уже рисовалось мне. Заклинания делали меня чрезвычайно выносливым на срывы и сбои. Разве это не из области тренировки воли?... Я много раздумывал, как найти формулу тренировки воли, как воспитать нервную выносливость, как вернуть себе нервную свежесть и неутомимость? Это позволит возрождать нервную систему, держать под контролем все психические процессы, быть могучим до конца дней. Этот поиск завораживал, Недаром я так вцепился во все, что касалось Бехтерева - его жизни, взглядов.
В феврале-марте той зимы я обратился к заклинаниям против головных болей или, в широком смысле, - против спазматических реакций организма. По их вине я работал кое-как, испытывал раздражительность, сторонился людей, а самое важное - был ограничен в любой физической деятельности. Стоило хоть чуть-чуть напрячься, как головная боль превращалась в злую и на многие часы.
В этот раз я сознательно составил правила лечения. Я решил следить за своим настроением, переменить его, если угодно, стать другим человеком. И это не только во имя излечения головных болезней - я "зарос" скверными чувствами, они отравляли жизнь, превратили меня в тягость даже для самого себя.
Правила я разделил на две части: самовнушения для воздействия непосредственно на состояние сосудов; стирание и воспитание определенных черт характера, а также постоянный контроль за настроением.
Слова для правил вырвались из души. Я лишь ужал их и подчистил. Я выучил и наказал их читать себе каждое утро. Читать, повторяя, так, чтобы представлять как физиологическую картину сосудов, на которые я обращаю часть правил, так смысловую - это по другой части правил. Не твердить попугайски, а ярко, образно представлять. И не разочаровываться при срывах. Это трудный и затяжной путь. Десятилетиями я закладывал неправильности в работу организма и мозг. Долгие годы нужны, дабы сбить инерцию организма и привить себе новые черты характера.
В те же недели мне попадается работа американца Брэгга я укрощу недуги?... Четыре с лишним месяца я следую его рекомендациям.
Следствием питания по Брэггу явилось увеличение спазматических явлений. Заснув, я непременно просыпался через час-два от одуряющего головокружения. К трем-четырем часам утра оно ослабевало. Как позже я уяснил, эта была типичнейшая реакция на голод. Ведь при чрезвычайно скудном питании я вел весьма деятельный образ жизни. Кроме того, мой организм за десятилетия физической работы привык к энергичному обмену....
Прогулки превратились в пытку. Внезапно начинал кружиться забор, Бывало и хуже, когда я мог лишь выходить с помощью близких. Однако самыми мучительными были ночные головокружения - постоянные, обязательные и не поддающиеся никакому влиянию, неделя за неделей, месяц за месяцем. Увлеченный патетикой Брэгга, я не сразу разобрался в причинах и терпел. Я подавлял в себе любые слабости, считая, что процесс привыкания не может не быть безболезненным, а надо мною стоял... голод.
В другое время я рухнул бы под натиском столь неблагоприятных обстоятельств, а теперь держался. Я сам удивлялся: каким же стойким и выносливым делает психотерапия словом! Огромное лечащее значение данного метода становилось для меня все более очевидным.
Не успел я разобраться с истоками неприятностей, как поспевает новая беда. Я замечаю за собой некоторые странности - необыкновенную жажду, невозможность насытиться. Сдаю кровь на анализ. Вот это фокус? У меня довольно высокий процент сахара в крови! В первые дни я был оглушен: сахарная болезнь! Я дрогнул: ведь эта болезнь не позволит развернуть тренировки, как я их представляю, и, значит, я не смогу быть неутомимым и неуязвимым для бед. Через несколько дней во мне пробуждается ярость. Быть того не может! Я хозяин себе! Буду ползти по сантиметру - не отступлюсь! Буду следовать оздоровительной программе! Буду тренироваться! Буду приучать эту болезнь к своему образу и пониманию жизни. Не я подчиняюсь ей, а она мне. Поначалу я жестко ограничивал себя в углеводах, но после убедился, что без подачи их в организм нечего помышлять и об активной жизни. Я не позволял себе есть лишнее, но то, что организм требовал, я давал. Это в значительной степени избавило меня от слабости.
Я понимал: главное - верить. Непоколебимо верить в правоту и целительность того, что творишь. Ни на толику не сомневаться в себе и результатах работы. Даже ничтожная фальшь, ирония и сомнения сведут на нет любые усилия. Организм настроен на каждое ничтожное движении мысли. Любая преобразуется в физиологические реакции - это от великого приспособления организма в борьбе за выживание. Беда в том, что мозг посылает не только разумные команды, - по этой причине наступает рассогласование важнейших жизненных процессов. Иначе быть не может: При накоплении определенной информации, соответствующем уровне сигнала организм неизбежно совершает поворот в сторону, диктуемым психическим состоянием.
Порой мне представлялось, что тело - мой злой и мстительный враг...
Но не все было столь мрачно. Я видел солнце, небо, слышал людей - и забывал о неприятностях. Солнце, дожди, морозы, ветер, лес, настоящий, живой - все это оказывало на меня чрезвычайное влияние. Я жил единой жизнью с природой, и это ощущение множило любовь к жизни. Пока она не угасает - человек может вынести все. Она тот великий источник, который питает все наши чувства и прежде всего - волю. Именно в те годы я всей душой привязался к природе. Облака, течение реки, запах земли преобразовались во мне стойкостью жизни. Вид могучих деревьев всегда вдохновляет меня. Я люблю старые деревья, знаю их по всей округе и поклоняюсь им. И я всегда верил, что вернусь к ним. Вернусь как товарищ по бытию, на равных. Не буду страшить холода, жара и солнца, ветра и воды. Все будет от жизни и для жизни. И все это я буду принимать с благодарностью.
Теперь для меня уже неукоснительнейшая заповедь - бережении силы и выносливости. Ни в коем случае не запускать себя! Пусть маленькими тренировками, но держать себя в порядке. Помнить простую истину: восстановление гораздо сложнее поддержании формы. Подчас такое восстановление становится практически и невозможным.
Всегда обновлять себя тренировками! Нет большего заблуждения, чем считать это время потерянным...
Те зимние тренировки мне приходила счастливая мысль: читать формулы воли в перерывах между упражнениями, когда я вынужден налаживать дыхание. С того дня формулы воли массивно и непрерывно обрабатывают мое сознание.
Я ощущаю их влияние: я распрямленней, для меня нет бед, все неудачи я встречаю энергией поведения. Я точно счищал с себя наносы лет - все вокруг обозначалось ярче, образнее и притягательнее. Занимаясь психотерапией самовнушения, я все глубже и глубже проникал в себя. Я как бы исследовал себя. И то, что я узнавал, не приводило меня в восторг. Уродливые болезненные изветвления характера вызывали стойкое желание сделаться другим, желание отсечь их. Я вводил новые формулы воли. Как и те, самые первые, они вырывались из души. В те дни я начал строить формулы на стирание определенных свойств характера и развитие, закрепления нужных мне. Я вспоминал себя в прошлом - и мне становилось не по себе. Я сам калечил себя, отравлял себе жизнь, отодвигал ее, делал скучной и неинтересной. И я со всех точек зрения был уязвим. Конечно, не во всем я оказывался виноват. Но под гнетом трудностей, ударов судьбы, разочарования и срывов мой характер поддавался не в лучшую сторону. Теперь даже сами понятия "разочарования", "удары судьбы" и т.п. кажутся мне ненормальными. Нет разочарований, нет срывов, нет ударов судьбы, есть лишь различная энергия встречного поведения. Ничто не способно заслонить жизнь. Она неизменно притягательна и достойна самой горячей привязанности.
Я сознавал: прежней беззаботности не будет. Отныне и до конца дней я обязан работать, чтобы сохранять жизнь в нужном качестве. Это может нравится, может не нравится, но это делать придется. А те, кто несет отметины болезни, должны выдерживать это правило во сто крат строже и уж, конечно, без какого-либо чувства ущербности - так нужно жизни!
Я непрерывно обрабатываю сознание формулами воли. Я обрушиваю на сосуды всю мощь самовнушений. Я без конца проигрываю состояния, в которых обычно выпрямляю тонус сосудов. Огромным раскидистым деревом в моем сознании вся кровеносная система - самые крупные артерии и самые ничтожные капилляры. Нигде не должно быть узлов, стяжек и дряблостей. Тонус сосудов должен строго соответствовать давлению крови в них, а это давление у меня - только сто пятнадцать миллиметров! Я шепчу: " Любые препятствия и любые усталости преодолеваю без спазм. В мозгу действует могучий единый механизм антиспазматической связи и поддержании давления. Всегда раскрытые раздвинутые сосуды и в них уверенный, мужественный ток крови под давлением сто пятнадцать миллиметров... - не больше и не меньше..."Я продолжаю набирать слова формул и глубже, глубже проникаю в картинку.
День за днем я обрабатывал четкость картинок и слияние с ощущением того, что я проделываю в них. Мне кажется, я держу сосуды пальцами. Я ощущаю их наполненность кончиками пальцев. Это - результат многолетний тренировки сознания. Я веду пальцами и нахожу стянутость и дряблость. Я начинаю выправлять сосуды. Как правило там возникает боль, которая тут же начинает рассасываться... И я выглаживаю сосуды. Боль в голове растекается, глохнет. Лишь в груди застаивается привкус тошноты, но и он ослабевает... Ну, а если упереться! Сколько раз это уже было, а выход все тот же - единственный: упереться!
К октябрю я неузнаваем. Из груди исчезли последние хрипы, а ведь была не грудь, а какой-то испорченный граммофон: свисты, хрипы, бульканье. Бесследно сгинули боли из глаз. Ванны больше не простужали. Шею, наконец, перестало заклинивать. разительно изменились к лучшему желудочно-кишечные дела. И отдышки почти сошли на нет. Пульс значительно выровнялся, хотя и не выдерживал ритма.
И настроение - я ни на мгновение не сомневался в своих возможностях. Я был готов к любым испытаниям. Теперь я мог браться и свои заветные книги.
Я достиг той работоспособности и силы, при которых без осложнений справляюсь с любой новой нагрузкой - это и литературные нагрузки и житейские, и все прочие, порой самые неожиданные. Что больше всего радует - я не устаю так скоро, как во все последние пятнадцать лет. Это не значит, будто я безоблачно чист и неутомим. Нет, я устаю и подчас сталкиваюсь с неприятностями в себе, но это все такие мелочи - о них не следует и вспоминать. Главное - работоспособность неизменно высока. Я успеваю восстанавливаться к каждому дню - это отдача хорошо отлаженного организма и сна.
Я веду рассказ только об основных трудностях, а сколько было мелких и порой самых болезненных неприятностях в тренировках и закаливаниях! Без преувеличения: они следовали почти без перерывов. Это ложилось одним долгим непроходящим гнетом. И он способен смять, если ему не противопоставить неукротимость духа. Никогда нельзя терять веру в себя - какие бы беды не обрушивались и какие бы приговоры не выносила судьба! окончателен лишь твой приговор. До той поры, пока ты не вынесешь его, пока сам не признаешь себя сломленным, ты не побежден, организм борется и есть возможности для преодоления самых черных и безнадежных состояний.
При твердой воли, последовательности и искренней убежденности человек может управлять едва ли не всеми жизненными процессами.
Власть мозга над организмом безгранична. Психотерапия самовнушением нужна не только для того, чтобы предавать психическим процессам необходимую окраску и направление, но и для того, чтобы вызывать надлежащие реакции организма. При всяком волевом преодолении образуется соответствующая связь в мозгу. Каждое последующее преодоление укрепляет ее.
Формулы воли теряют смысл даже при ничтожной доле сомнения и их целесообразности. Мозг это тотчас же запоминает.
Надо всегда держать в памяти: сначала заболевает дух, затем - тело. Всегда строю чувств соответствует состояние организма, задача в том, чтобы овладеть таким набором чувств (приглушив, если не стерпев, нежелательные из них), которому будет соответствовать наиболее благоприятное течение процессов в организме. Это не преувеличение. Ведь не заботы, а характер в большинстве случаев "награждает" человека язвами пищеварительного тракта, диабетом, сердечными неврозами, нарушениями мозгового кровообращения, гипотонией, сосудистой дистонией и множеством прочих недугов.
Жизнь в невзгодах - одних разрушает, других - чрезвычайно закаляет. Это тоже находится в прямой зависимости от характера, точнее его способности лишь определенным образом отзываться на потрясение и вообще трудности. Светлая волевая сила выше страданий и любых приговоров судьбы.
Самый существенный вывод тех лет - это необходимость психической тренировки наравне с физической, и уже поистине забавно открытие того, что правила мускульной тренировки совпадают с правилами и законами тренировки психической (волевой), для которой также играют первостепенную роль продолжительность занятий, недопустимость перерывов (ослабляет связь в мозгу), интенсивность занятий (укрепляет связь) и которая также набивает "мускулы" воли (связь прочнеет, становится надежнее, начинает работать).
Это не было случайной находкой. Я напряженно искал законы управления волей, когда болезни обрушились на меня. Я понимал, что главная причина развалов и болезней - нервные расстройства, а это почти всегда - следствие характера. Я долго не мог сообразить, отчего я, крепкий физический человек, рассыпаюсь, хирею. Отчего я лишен способности радоваться? И еще множество вопросов занимало меня.
Я видел: элементы психотерапии самоубеждением присутствуют во многих верованиях и нравственно-этических учениях. Я поражался: слабые люди становились могучими, непобедимыми, физически несокрушимыми. В этом явственно проглядывал элемент психического преобразования. Мои выводы крепли, принимали более ясные формы. Затем последовало обращение к Бехтереву, его лечению внушением. Происходило выправление ненормальностей в деятельности внутренних систем. Исцеление чудотворной иконой - это ведь психотерапия, не больше. Это мгновенное разрушение старой связи, отравляющей жизнь. Нет, я уже не сомневался в главенствующем и определяющем значении психического фактора.
Подобно тому, как физические упражнения помогают выправлять различные недуги, так и психотерапия самовнушением лечит психику, возрождая утраченные качества и развивая другие, очень важные.
"Внушать следует мысли и чувства, запечатленные в формулы воли. Повторения нужно для образования и укоренение соответствующих связей. Почему именно повторение, а не просто сама по себе мысль? Потому что это те чувства и мысли, которые не свойственны какому-то характеру, или недостаточно развиты, а они жизненно необходимы. Поэтому формулами воли как бы вживляются нужные связи, то есть нужные мысли и чувства, которые единит воля".
Повторение формул много раз - это первое условие занятий. На мой взгляд такая психотерапия полезней утром.. Она создает настроение на весь день. Неплохи в течение дня еще разок другой обратится к формулам, хотя бы на пять-семь минут.
Не всегда, но иногда стоит повторять формулы вслух - это воодушевляет.
"Кроче чтения формул, надо разворачивать их в сознании, не упирать лишь на механику повторений. При повторении формул должно выполняться одно непременное условие: хоть на короткое время надо услышать мысль.
Низкая действенность занятий и утомления могут быть связаны с завышением числа формул. Получается долгое, изматывающее бормотание. Это - это ошибка.
Очень хорошо на ночь внимательно просмотреть формулы. Нет, необязательно повторять, а лишь вдумчиво пройти взглядом.
Я не оставляю формулы неизменными. Что-то исключаю, что-то ввожу.
На занятиях переходить к очередной формуле следует лишь при овладении предыдущей. Овладением ее можно считать то состояние, когда ты воспринимаешь мысль, а стало быть, проникаешься соответствующей убежденностью". В основе искусства жить - освобожденность от любых форм страха. Из всех чувств страх - одно из самых сильных. И это естественно, он уберегает нас от гибели. Однако в нем опасности для организма. Многоликий страх искажает психические процессы. Агрессивность и озабоченность во многом порождены страхами. Страх проникает в сознание беспокойством, раздражительностью, грубостью, слабостью, печалью, покорностью судьбе, сомнениями. При внимательном анализе поведения вдруг обнаруживаешь страх в своих самых невинных поступках и настроениях. Таким образом, человек оказывается под неослабным прессом этого чувства и его производных. Он как бы намагничен ими.
Страх и его производные оказывают разрушительное влияние именно в обыденных условиях, выступая в личине других чувств, вроде бы безобидных и не столь тревожных. Однако именно при страхе и подобных ему чувствах происходит угнетение функций, сужение сосудов, рассогласование различных процессов, потеря сил и т.п. Страх и его производные - это постоянные спазм всего организма, нарушенность в согласованности работы его органов, изменение психики. Эти чувства обворовывают нашу волю, калечат характер и разрушают здоровье. Снять напряжение страха, освободить все системы от его гнета - значит вернуть человека самому себе.
Преодолевать "намагниченность" страхом помогают формулы воли. Эта терапия самовнушением весьма благотворно лечит не только психику, но и наши внутренние системы. Формулы воли для этого случая должны быть построены на отрицании и подавлении страха и чувства, как веру и убежденность в своей правоте, радостность настроения, любовь к жизни. Форма освобождения, преодоления любого страха - радость. Кроме того, она снимает общее напряжение организма, в том числе и различные спазмы. Радость - это набор нервной энергии, одно из самых ценных чувств, его надо не ждать, а искать, культивировать, "возделывать"...
К тому же, что и страх, к разряду болезненных чувств относится чувство неудовлетворения, близкое к зависти. Оно тоже угнетает нервную и прочие внутренние системы. Равнозначно по отрицательному результату и чувство раздвоенности в желаниях, помыслах, поступках. Эта раздвоенность притупляет волю и угнетает организм. Человек не должен жаловаться - это стыдно, в этом всегда присутствует и определенная доля иждивенчества.
Не следует придавать значение обидам и предвзятым суждениям других. Нелепо ставить в зависимость от кого бы то ни было цели, помыслы и чувства. Воспитания спокойного отношения к обидам, несправедливостям, грубостям, - одно из самым трудных в системе выработки нужного характера.
Положительность формул воли и в том, что они держат психику в готовности к неожиданностям самого различного свойства и тем самым оказывают могучее защитное действие.
Самовнушение не терпит никакой фальши. Нужна полная, искренняя отдача в убеждениях себя. Конечный итог самовнушений зависит от силы убеждений и от времени, затраченного на убеждение.
И, само собой, не имеет смысла обращения к формулам как лекарству, лишь когда тебе плохо. Это лекарство лечит через длительное время. Нужны годы, чтобы оно стало надежно защищать, хотя первое облегчение может последовать и довольно скоро.
Формула должна быть краткой и чрезвычайно выразительной. Тогда она всегда легко предлагается памятью. К примеру: "Никогда не сомневаться в себе и в своих возможностях! Все можешь!"
Время повторения у каждого, надо полагать, разное. Однако опасно чересчур долгое время - это может вызвать утомление, рассеивание внимание, раздражение. Мой совет: Не тратить на это более двадцати-тридцати минут в день. Пропуски недопустимы. Когда совершенно нет времени, я просто внимательно проглядываю формулы.
на первых порах трудно дается сосредоточение, мешают сомнения. Однако постепенно все трудности отступают. у каждого время втягивания различное. Надо держаться правила: "Любая мысль переходит в твой физический строй. Приучайся к дисциплинированному мышлению. Дави отрицательные чувства. Убирай мусор!"
Постоянна озабоченность тоже подтачивает организм, затормаживая и расстраивая жизненные процессы. Обращение к беззаботности, понимаемое как отсутствие памяти на дурное, больное, ведет к раскованности, расслабленности в лучшем случае этого слова.
Мне нравятся стихи Саши Черного:

Бумажные бодрители
Трещат из всех щелей:
"Читатели и зрители,
Бодрей, бодрей, бодрей!

Конечно, бодрость - качество
Прекрасное вполне,
Но скорбь ведь не чудачество,
И горе - не во сне.

Меня отнюдь не прельщает роль бумажного бодрителя. И все же, коли видеть и помнить лишь обиду, боль, неудачу, беду... и всегда это, только это, то жизнь скоро превратится в пытку.
Ссылаться на занятость и оправдания бездеятельности не следует. Именно против преодоления забот, тревог, усталостей, душевной опущенности и существуют формулы воли. Если после нескольких лет занятий случаются срывы, не стоит огорчаться. В срывах и падениях не поддаваться неверию и слабодушию - продолжать занятия.
И у меня было не все гладко. На первых порах и даже через годы в трудных столкновениях с жизнью доводы самовнушений порой рассыпались, брали вверх прежние чувства и настроения. Однако с каждым месяцем я туже стягивал чувства в узду.
Мне возражали, будто это обедняет человека, делает его вроде машины. Это глубоко неверно. Я избавлялся от власти болезненных тревог, яда сомнений, упадка духа, гнета тяжких мыслей. Жизнь наоборот, становилась дороже и привлекательней.

(с) Ю.П. Власов "Формула воли: верить!" (фрагменты)