Всему свое время (сказка)

Жил в нашем селе поп-батюшка. Жадный-прежадный. Всё думал, где бы на чём выгадать. Вот пришла пора урожай собирать, хлеб жать. Земли много, самому не справиться. Нанял он трёх батраков. Чуть свет сажает хозяин батраков завтракать. Батраки едят, поп стоит да думает:
— Это что ж выходит, сейчас поедят, а в обед опять их корми. И то неладно получается: сюда с поля придут — сколько времени у работы украдут! В поле обед везти — лошадей гонять жалко. Пускай уж лучше разом и пообедают.
И велел попадье обед подавать. Батракам что! Поднатужились и съели. А поп ещё надумал.
— Раз так, пускай заодно и повечеряют.
Поставили ужин на стол.
Батраки уже и есть не могут.
— И то хорошо! — хозяин радуется. — Этот ужин завтра с утра подадим. Зато им теперь работать без роздыха весь день до ночи.
А батраки иначе рассудили. Смекнули, что к чему. Поужинали — не поужинали, отвалились от стола.
— Спасибо, батюшка, за хлеб-соль, — говорят. — На сытое брюхо хорошо спится.
Один разувается, другой на лавку рядно стелет, третий на пол кожушок бросил.
— Вы что ж делаете?!
— Как что? Спать собираемся.
— Какой сон после завтрака?
— Так ведь мы поужинали. А после ужина спать положено.
Попу и сказать нечего.
Сам себя перехитрил, сам и расплачивайся.

- КОНЕЦ -

Глупый волк (сказка)

Жил-был глупый волк. Был он таким глупым, что даже не мог себе ни­чего добыть на обед. Пошёл он ко льву попросить помощи. -  Иди на луг. Там пасётся старая-престарая лошадь. Съешь её, - ска­зал лев. Поплёлся волк на луг. -  Здравствуй, лошадь. Лев разрешил съесть тебя! -  Откуда тебе удобнее начать - с головы или с хвоста? - спрашивает лошадь. - Не лучше ли начать с хвоста? А я пока буду пастись и жиреть. Согласился волк, подошёл к лошади сзади, а она как лягнёт его копытом! -  Какой я глупый, почему не начал есть её с головы! - завыл волк. Во второй раз пошёл волк просить у льва помощи. Послал лев его на луг, где пасся телёнок. Пришёл волк на луг, отыскал телёнка и сказал, что лев разрешил съесть его. А телёнок и говорит: -  Разве наешься ты маленьким телёнком? Лучше садись на меня, я отвезу тебя в деревню. Станешь старшим пастухом - вот тогда наешься досыта! Уселся глупый волк на телёнка, и тот побежал. Когда показалось селение, телёнок громко замычал. Тут выскочили люди - кто с вилами, кто с ухватами - и прогнали волка.

- КОНЕЦ -

Когда лучше горе горевать, беду бедовать (сказка)

Было это чуть попозже тех дней, когда наши прадеды жили, чуть пораньше, чем мы с вами живём.
Так вот, в те времена жили-были два соседа, два богатых купца. Дома их на одной улице стояли, один супротив другого — дверь в дверь, окошко в окошко глядели. Да не столько оконца гляделись, сколько купеческий сын с купеческой дочкой через улицу переглядывались.
Приметили это купцы-отцы и решили своих детей поженить. Построили им в хорошем месте, над рекой, усадьбу и всякого добра дали.
Живите, детки, не горюйте!
Ну, зажили купеческая дочка с купеческим сыном. Друг на друга не нарадуются.
Вот однажды слышат — грюк-грюк! — в ворота.
— Кто бы это в такую позднюю пору, в глухую ночь-полночь к нам пожаловал? — говорит молодая.
— Пойду посмотрю, — отвечает молодой.
Подошёл к воротам, спрашивает:
— Кто там?
— Это я, ваша Доля.
Открыл он ворота — любопытно же на свою Долю посмотреть. Видит, и правда, стоит Доля. Ни молодая, ни старая, а одета по-чудному: с правого бока грязные рваные лохмотья, с левого — пышные одежды золотом шиты.
Говорит ему Доля:
— Бедность и богатство рядом ходят, горе да радость друг друга сменяют. А тебе с, женой на роду написано полжизни мыкаться, полжизни как сыр в масле кататься. Так скажи: когда хочешь беду бедовать? Смолоду или под старость?
И думать нечего, — отвечает купеческий сын, — сейчас хочу жить хорошо, пока молод. А уж в старости всё равно, что будет. Далеко ещё до неё, что вперёд загадывать!
Помолчала Доля. Потом говорит:
— Ты за себя сказал, а ведь я у вас на двоих одна. Иди, с женой посоветуйся.
Пошёл купеческий сын, всё жене рассказал. Жена иначе рассудила:
— Горе да беду не надо откладывать. Лучше смолоду их избыть, пока сила есть. К старости кости покоя запросят.
Подумал муж и согласился. Так и сказал Доле. В ту же ночь загорелась их усадьба, неведомо отчего. Только и успели в чём были из дома выскочить.
— Что ж, — сказали родители, — неужто мы своим детям в беде не поможем?!
Сложились и отстроили новый дом. С первым не сравнять, а всё же жить неплохо.
Да недолго и этот дом простоял. Разлилась в ту весну река небывалым разливом, подмыла берег и снесла дом купеческих детей начисто.
Что делать?! Опять отцам забота. У них уже и денег маловато осталось. Купили они им старый домишко, что от ветхости еле держался.
Трёх дней не прошло, налетела буря, сорвала крышу, занесла невесть куда, а стены по брёвнышку развалила.
Жена говорит мужу:
— Сами мы время беде выбрали. Не будем нашей долей отцов обездоливать. Пойдём куда глаза глядят.
Сняла она с пальца серебряное колечко, пополам разломила. Сняла с шеи платочек, надвое разорвала. Половинку себе, половинку мужу.
— Вот, — говорит, — храни как зеницу ока, чтоб по этим половинкам мы всегда друг друга признать могли. Радость нас свела, а беда, того гляди, разлучит надолго.
И правда, разлучила их беда.
Шли они по дороге, притомились, проголодались. Муж говорит:
— Нет моей силушки дальше идти.
Жена отвечает:
— Ляг на травку, полежи. Я твой сон посторожу.
Заснул муж крепко, ровно на мягкой перине. А жена подумала: «Что ж я так сижу, чего ожидаю? Сбегаю в лес, хоть грибов да ягод пособираю. Всё с голоду не пропадём!»
От кустика к кустику, от дерева к дереву — берёт грибы и ягоды. Сама не заметила, как забрела в глушь лесную, в топь болотную. Хотела назад повернуть, да не знает, в какую сторону. Кричала, аукала — ни ответа, ни привета…
Три дня блуждала, три ночи в лесу ночевала. Потом увидела тропку неприметную, по ней пошла. Привела её тропка на просеку, просека — на широкую тропу, а уж там она на торную дорогу выбралась.
Так и потеряла мужа.
Хлебнула она горюшка полную чашу, ни капельки мимо уст не пролилось. В няньках за кусок хлеба ночи не спала, чужих детей колыхая. Чужие стены белила, не свои полы скребла, бельё по людям стирала. И не год, и не два так пролетели…
Да вот пришла как-то в богатую усадьбу и нанялась там в судомойки. Владел той усадьбой старый пан, что на свете один, как перст, остался. Деток не было, а жена померла.
Смотрит пан — хорошая женщина новая судомойка, нрава тихого, а уж работница!.. Не найти таких. Вся челядь давно спит, она свою работу кончит, ходит по дому, чистит да прибирает. Ну, он ей всё хозяйство и доверил, все ключи отдал.
Жить бы ей и радоваться, а она каждую ночь втихомолку плачет. Полколечка слезами обольёт, половинкой платочка слёзы утирает. Беда с нуждой вроде бы отвязались, да горе неотвязное всегда при ней. Где-то муженёк дорогой, каково ему живётся, доведётся ли свидеться?..
Жена про мужа ничего не знает, а мы всё знаем и вам поведаем.
В тот давний день проснулся купеческий сын — жены нет, будто и не было. Ни следа, ни знака… Только и осталось у него памяти, что полколечка серебряного да полплаточка узорного. Носил он их, как ладанку, в мешочке на шее.
Ждал он, ждал жену, не дождался. И побрёл один путём-дорогой. Идёт от села к селу, как проголодается, нанимается поработать. Да любой хозяин понимает, что на голодное брюхо много не наработаешь. Первым делом велит накормить батрака получше. Наестся купеческий сын, тут ему и спать захочется. Ляжет вздремнуть и проспит до вечера. А уж вечером нового работника подзатыльничком со двора провожают.
Вот он и говорит себе:
— Что я за человек такой! Просить стыжусь, красть боюсь, работать ленюсь! Надо по-другому жить. Теперь, как наймусь, ни есть, ни спать не стану, пока весь урок не выполню.
Взялся он вскоре сено возить. Хозяин с женой сена полный воз наложили, он наверх взгромоздился. Едет по дороге, а на обочине ворона сидит. Вдруг захлопала крыльями ворона и перед самой мордой лошади дорогу перелетела. Молодая была та лошадь, пугливая, как шарахнулась в сторону, так купеческий сын с воза скатился. А лошадь почуяла, что вожжи отпущены, да и понеслась по дороге вскачь. Бежит за ней купеческий сын, «стой! стой!» кричит. Рванул рубаху на груди, чтоб на бегу легче дышать было, и оборвал шнурок с заветным мешочком. Шагов двадцать пробежал, прежде чем спохватился. Не стал за лошадью гнаться, повернул назад—подобрать мешочек. А тут, откуда ни возьмись, та самая ворона. У него — ноги, у неё — крылья, где ему с ней в проворстве равняться! Хоть на полшага да опередила ворона купеческого сына, подхватила драгоценный мешочек и была такова.
Заплакал он, на всё рукой махнул — лошадь не догнал и к хозяину не вернулся.
«Раз так, — думает, — пропадай моя головушка совсем! Не место мне с людьми. Пойду в тёмный лес с волками да с медведями жить».
И свернул с дороги в бор. В такую пущу забрёл, что всю одежду ободрал. А уже в лесу смеркается, вот-вот ночь застигнет. Вдруг вдали огонёк мелькнул. Он на тот огонёк и пошёл. Выбрался на полянку, видит — под елями изба стоит и окошко светится.
Хоть и ушёл купеческий сын от людей, а людям обрадовался. Постучался в дверь, порог переступил.
Чудно ему показалось: одни мужики в избе, молодые, здоровые. За столом сидят, на серебряном блюде едят, золочёная чарка у них по кругу ходит. Двенадцать человек насчитал купеческий сын, а хозяйки не видно.
— Кто таков? Откуда явился? С чем в гости пожаловал? — опрашивают его.
Ну, купеческий сын и рассказал всё как есть.
— Вот и решил, — говорит, — с медведями да с волками жить…
Те смеются:
— Зачем тебе волки, живи с нами, мы не лучше волков.
— А кто же вы такие?
— Как кто? Разбойнички честные!
— Ну что ж, — отвечает купеческий сын.
И остался с разбойниками.
Ночь проспал, день прожил, а вечером говорят ему разбойники:
— Завтра на дело пойдём.
— А какое дело? — спрашивает купеческий сын.
— Да видишь, справа от леса, в селе, ярмарка была. Так самый богатый купец, что на той ярмарке много денег наторговал, мимо нашего леса к себе в город поедет. Вот мы его карманы и выпотрошим.
— А с купцом что будет?
— Известно, что будет. Зарежем купца.
Легли они спать, в двенадцать глоток захрапели. А купеческому сыну не спится. Как же так человека зарезать, живую душу сгубить?! Недоброе это дело!
Встал он потихоньку, прокрался в дверь. Ночь лунная, светлая. Пошёл он прямо, на дорогу выбрался, вправо свернул. К утру добежал до села да как раз вовремя. Богатый купец уже лошадей запрягает, домой ехать.
— Здравствуй, добрый человек, — говорит купеческий сын. — Прими от меня совет: не езди короткой дорогой, что мимо леса лежит, поезжай окольной. Хоть и дальше, да вернее.
— Почему так? — купец спрашивает.
— Тебя на той лесной дороге разбойники ждут-поджидают.
— А ты откуда знаешь?
— Так ведь я сам разбойник.
— Как же я разбойнику поверю? Может, ты меня заманиваешь!
— Нет, не заманиваю. Я не настоящий разбойник, со вчера к разбойникам пристал. Кабы они только грабили, так ещё полбеды. А они, душегубы, зарезать тебя задумали.
Тут купец и поверил. Вынул кошель, хотел ему денег дать. Купеческий сын спрашивает:
— И много ты мне дашь?
— Да полвыручки не пожалею, а выручка немалая. Покачал головой купеческий сын и говорит:
— Ты глянь на меня. Как скажешь — молод я или стар?
— До старости тебе ещё далеко! А в сыновья мне, пожалуй, уже не годишься. Разве что в младшие братья…
— А мне присуждено полжизни бедовать, горе горевать. И та половина ещё не прошла. Оно и выходит, что мне большие деньги ни к чему. Дай мне с выручки полтину. Я и пойду себе.
Попрощался с купцом, пошёл. Идёт и думает: «С разбойниками я не ужился, так и с волками мне не житьё будет. Придётся, видно, научиться работать как следует».
И научился. Стал на все руки мастер: старое починить, новое сколотить — всё умел.
Вот раз нанялся он к богатому мужику, который собрался новый амбар поставить. Мужик послал его лес для постройки валить. Повалил он стволов сколько нужно. Одного бревна не хватает. Присмотрел дуб потолще да повыше и давай топором махать. Свалился наконец дуб на землю, сучья обломал, верхушкой о землю грянулся. Видит купеческий сын — на верхушке гнездо воронье, а в гнезде что-то белеется. Подошёл поближе и не знает, то ли верить своим глазам, то ли не верить. Тот самый мешочек в гнезде, что ворона когда-то унесла! Схватил он его и к груди прижал.
«Верно, — думает, — срок нашим бедам кончается! Верно, жена через столько лет знак мне подаёт!»
Отвёз брёвна, хозяин спрашивает:
— Может, останешься амбар ставить?
— Нет, — отвечает, — мне теперь недосуг!
Снова отправился купеческий сын и не знает, долог ли тот путь будет или короток. Долог ли, короток ли, а прибрёл он однажды вечером к незнакомой панской усадьбе и ночевать попросился. Слуги его не пускают, прочь гонят.
— Нам не до гостей, — говорят, — у нас пан болен, может, до утра не доживёт.
Вышла тут ключница, молча посмотрела на него, потом сказала слугам:
— Куда вы прохожего человека на ночь глядя гоните? Я его сама накормлю да на лавку кожушок брошу.
Подаёт она путнику еду, а сама расспрашивает, откуда он да куда. Голос у неё ласковый, лицо приветливое.
«Эх, — думает купеческий сын, — не искал бы я свою жену, к этой бы посватался!»
И стал он ей рассказывать всё как было, что сперва случилось, что потом. А под конец показал ей мешочек с половинкой серебряного колечка, с половинкой узорного платочка. Тут ключица встала и прочь пошла, ни слова не промолвив. Да скоро вернулась и подаёт ему полколечка серебряного и полплаточка узорного.
— Неужто, — говорит, — не узнал ты меня, муженёк милый? А я тебя сразу узнала, едва ты порог переступил.
Приложила половинки, они и срослись. Колечко ей на палец само наделось, платочек на шею сам повязался.
— Так и мы с тобой, — жена сказала. — Полкольца не кольцо, полпары — не пара. Кончилось наше горе-гореванье. Одолели мы невзгоды, беды перетерпели. Теперь не разлучимся с тобой во веки. А вдвоём ничего не страшно.
За беседой не заметили, как и ночь прошла. А на заре позвали ключницу к старому пану.
Собрались у его постели все слуги. Тут он ей своё последнее слово сказал:
— Была бы у меня дочка, и та бы так мою старость не покоила, мою немощь не лелеяла, как ты, голубка. И за то оставляю тебе всё, что нажил, да всё, что от отцов-прадедов досталось.
Сказал так и вздохнул в последний раз.
Поплакала она над ним, поминки хорошие устроила.
С тех пор жили они с мужем в счастье. Хозяйство вели с разумом — чтоб самим не беднеть и людей не обидеть.
Видно, их Доля тем боком к ним повернулась, что не лохмотьями прикрыт, а богатыми одеждами украшен.

- КОНЕЦ -

Корочка хлеба (сказка)

Всё утро пахал мужик своё поле. А в полдень сел перекусить, что из дому принёс. Картоху варёную с солью да с луковкой съел. Потом за воду с хлебом принялся. Мякиш сжевал, корочку бросил. И опять за работу.
Увидел это паук, обхватил лапками корочку и поволок прочь. Стояла на краю поля берёза, паук с корочкой на вершинку забрался. Сел на ветку, длинную паутинку вниз свесил.
Тут поднялся ветер, закружил паутинку и паучка с ней. Летит паутинка всё выше да выше… И закинуло её на облачко.
Плывёт облачко по небу, мимо солнца проплывает. Паук поднял корочку лапками, солнцу показал.
— Солнце ясное, ты всему живому на земле хозяин. Землю согреваешь, под твоими лучами урожай зреет. Да, видно, ты людям много хлеба даёшь, они его и съесть не могут. Глянь, солнце красное, бросил мужик корку! Свой труд, твой дар ногами затоптал.
Нахмурилось солнце, тучами закрылось. Потом в просвет выглянуло и говорит пауку:
— Ну, раз так, будет в это лето урожай невелик! Чтоб запомнили люди, что хлеб беречь надо.
И опять за тучами скрылось. Как солнце сказало, так оно и вышло.
А ты над этой сказкой подумай. Коли сметлив, сам поймёшь. Коли недогадлив, другие растолкуют.

- КОНЕЦ -

Музыка-чародейник (сказка)

Жил на свете парень, и был он великий мастер на дудочке и на других инструментах играть. За то и прозвали его люди - Музыка. Когда подрос Музыка, смастерил он себе скрипку и пошёл по белу-свету тешить людей. Ходит он по деревням и сёлам, играет на своей скри­почке. Так и жил бы себе Музыка, да на беду в тех местах чертей было видимо-невидимо. И никому от этой нечисти проходу не было. Видят черти, что куда Музыка ни придёт, где на своей скрипочке ни сыграет, там люди в мире живут. Невзлюбили они его за это. Вот как-то раз шёл Музыка лесом, а черти его выследили и наслали на него волков. Вышли волки на дорогу, стоят, зубами лязгают. Остановил­ся Музыка. Нечем ему от волков защититься. Достал он из мешочка свою скрипочку, чтобы напоследок ещё хоть разок поиграть. Как живая заго­ворила скрипка! Волки разинули пасти, стоят, слушают Музыку, а слёзы из волчьих глаз сами собой текут. Вот перестал Музыка играть, опустил свою скри­почку, к смерти приготовился. Вдруг видит: повернули волки в тёмный лес. Головы повесили, хвосты поджали, кто куда разбредаются. Обрадо­вался Музыка и дальше пошёл. Шёл, шёл и дошёл до реки. Сел Музыка на пригорке, достал свою скрипку и заиграл, да так лад­но, так весело, что и небо, и вода, и земля - всё в пляс пустилось. Смотрят черти - Музыка цел, невредим и на скрипке наигрывает. Не понравилось им это. А Музыка спрятал скрипочку и пошёл дальше. Не успел десяти шагов отойти, встречаются ему на дороге два пана. - Послушай, Музыка, - говорят они ему, - сделай милость, поиграй нам на вечеринке. Уж мы тебя и напоим, и накормим, и спать уложим. Подумал Музыка и пошёл с ними. Привели его в богатый дом. Наро­ду там видимо-невидимо, а гости всё прибывают. И кто ни придёт - спер­ва к столу подбежит, обмакнёт палец в миску и потрёт себе глаза. Чудно это Музыке. «Дай, - думает, - и я попробую». Сунул палец в миску и чуть только тронул глаза - такое увидел, что дух захватило: снуют вокруг него черти и ведьмы, и дом-то - не дом, а чёртово пекло! «Ну, - думает Музыка, - поиграю же я на славу, чтобы вам, чертям, жарко стало!» И начал наигрывать на своей скрипке. Минуты не про­шло - всё вихрем закружилось, а черти - кувырком да вприпрыжку - раз­бежались кто куда. С той поры не трогают черти Музыку, боятся. А он ходит себе по све­ту, добрых людей веселит да тешит.

- КОНЕЦ -

Певец (сказка)

Любил один мужик петь. Голос противный, на ухо ровно медведь наступил. А как соберутся мужики больше трёх, он уж тут как тут и песню затягивает.
Вот один раз пристроился он так к мужикам, что беседу вели на завалинке. Спел весёлую — никто не смеётся. Завёл жалостную — мужики разбежались. Только один остался, слушает да слёзы утирает.
Смотрит на него певец, ещё пуще заливается. Кончил песню и спрашивает:
— Хорошо я пою?
— До самой души пробрало, — мужик говорит. — В точности так моя коза блеяла, когда её волки драли. Как вспомнил её, бедную, моих деток кормилицу, слеза меня прошибла.
С той поры, когда нашему, певцу песня к горлу подступала, он подальше в поле уходил.

- КОНЕЦ -

Потерянное слово (сказка)

Женился парень. Да взял молодую не из своей деревни, а из дальнего заречного села. Пожили они мало ли, много ли, молодуха и говорит мужу:
— Съездил бы ты, Иванка, мою матушку навестить. Иванке что — запряг лошадь и поехал.
Хорошо его тёща встретила. Картохи на стол поставила, грибочков солёных, пирог с рыбой. А потом налила в миску такое, чего он отродясь не едал. Вроде кислит оно, вроде сластит, не густое, не жидкое, не холодное, не горячее… Вкусное!.. Ел бы да ел! Две миски Иванка выхлебал. И спрашивает тёщу:
— Мамо, а мамо! Это что же вы такое наварили?
— Как что, зятёк дорогой! Кисель это овсяный. Неужто не знаешь?
— Не знаю. У нас в деревне такого никто не варит. А Параска моя умеет его варить?
— Отчего ж не уметь? Умеет.
Ну, погостил ещё немного Иванка у тёщи и домой отправился.
Едет и твердит: «Кисель, кисель, кисель!.»
А навстречу прохожий. Поздоровались они. Только Иванка вымолвил «добрый день», вылетело у него из головы слово. Хоть убей, не вспомнить!
Почесал в затылке и повернул к тёще назад, благо недалеко отъехал.
— Мамо, а мамо! Так как та штука называется, что вы меня угощали?
— Кисель, зятек, овсяный кисель!
Иванка снял шапку и наговорил туда три раза: «Кисель, кисель, кисель!»
Потом надел шапку и сказал:
— Теперь-то уж не забуду!
Полпути проехал, с паном повстречался. Свернул коня прямо в лужу, чтобы пану дорогу дать, шапку по обычаю снял. Да как закричит:
— Ох, батюшки, потерял!
— Что ты потерял? — пан спрашивает.
А Иванка чуть не плачет.
— Такую штуку загубил, что и за деньги не купишь!
Видит пан, человек убивается.
— Ну, так ищи, — говорит, — и я тебе помогу.
Засучили они рукава, стали в луже потерю искать. Пан по-пански ищет — деликатно, осторожно пальцами по воде водит. А Иванка запустил руки в лужу по локоть, по дну шарит. Поднял ил да грязь, с водой перемешал.
— Ты что же делаешь? — укоряет пан. — Разве так найдёшь? Взбаламутил всё, глянь только — не лужа, а кисель.
— А будь здоров, паночек! — закричал Иванка. — Спасибочки! Отыскал ты мою потерю!
Вскочил на телегу и хлестнул коня.
Пан так и остался на дороге с растопыренными руками. Потом покрутил головой и поехал, куда ехал.
А Иванка уже к дому подъезжает. Молодая жена выбежала ему ворота растворить. Он ей с телеги:
— Параска, а Параска, умеешь ты кисель варить?
— Почему ж нет?
Так беги скорей вари! А то я опять забуду, как он зовётся.
Наварила Параска киселя, созвали они гостей, угостили на славу.
С тех пор в той деревне научились кисель варить.

- КОНЕЦ -

Синяя свита - Налево сшита - Соломенный колпак (сказка)

Жил-был царь, а у царя была дочь. Вот задумал царь свою дочь замуж отдать. Кликнул он клич:
— Выдам дочь замуж и отдам полцарства тому, кто может от меня схорониться, чтобы я не нашел.
А был тот царь волшебник.
Вот день прошел, другой прошел — нет охотников.
На третий день пришел добрый молодец по прозванию Синяя свита-Налево сшита-Соломенный колпак и говорит:
— Я схоронюсь от тебя, царь.
— Ладно, — отвечает царь-волшебник, — схоронишься, женю тебя на своей дочери и дам полцарства, а нет — мой меч — твоя голова с плеч.
Синяя свита-Налево сшита-Соломенный колпак стоял перед царем добрым молодцем, по двору бежал черным соболем, под ворота лез белым горностаем, по полю бежал серым зайцем и убежал за тридевять земель, в тридевятое царство, и там на заповедном лугу обернулся цветком.
На другой день царь встал раненько, умылся беленько, почитал волшебную книгу и говорит:
— Слуги мои верные, ступайте в тридевятое царство на царский заповедный луг, сорвите там все цветы и принесите сюда.
Принесли ему слуги цветы, царь выбрал один цветок, дунул на него, и стал из цветка добрый молодец.
— Ну, что, Синяя свита-Налево сшита-Соломенный колпак, на первый раз не мог от меня схорониться.
На другой день Синяя свита-Налево сшита-Соломенный колпак стоял перед царем добрым молодцем, по двору бежал черным соболем, под ворота лез белым горностаем, по полю бежал серым зайцем и убежал в тридевяое царство; прибежал к большому болоту, обернулся окунем-рыбой и нырнул в бездонное озеро. А царь взял волшебную книгу, прочитал и говорит:
— Ступайте, мои верные слуги, в тридевятое царство, осушите там большое болото, закиньте сети в бездонное озеро и выловите мне рыбу-окуня.
Принесли слуги того окуня царю-волшебнику. Он дунул на него, и стал вместо окуня добрый молодец.
— Ну, вот, Синяя свита-Налево сшита-Соломенный колпак, и другой раз не мог от меня схорониться. Если и третий раз не схоронишься, голову тебе отрублю.
И в третий раз Синяя свита-Налево сшита-Соломенный колпак стоял перед царем добрым молодцем, по двору бежал черным соболем, под ворота лез белым горностаем, по полю бежал серым зайцем и убежал за тридевять земель в самое дальнее царство, добежал до высокого дуба, корни в земле, а макушка в небе. Влез он на тот дуб, обернулся малой иголкой, схоронился под корой, сидит.
Прилетела птица Нагай, села на тот дуб и спрашивает:
— Что за человек тут схоронился?
— Я, Синяя свита-Налево сшита-Соломенный колпак.
— А сюда попал как?
— Хочу на царской дочери жениться. А царь свою дочь отдаст за того, кто может от него схорониться. Два раза он меня находил, коли третий раз найдет, не быть мне живому.
— Я тебе, молодец, помогу, — говорит птица Нагай.
И обернула она малую иголку в пушинку, укрыла пушинку себе под крыло и полетела к царю-волшебнику. Когда царь-волшебник лег спать, птица Нагай положила малую пушинку царю за пазуху.
Утром царь встал, волшебную книгу прочитал и дал такой приказ:
— Слуги мои верные, ступайте за тридевять земель в самое дальнее царство. Найдите в этом царстве самый большой дуб. Тот дуб спилите, на дрова поколите, в костры сложите, а костры сожгите, в золе найдите малую иголку и мне ту иглу принесите.
Слуги все сделали, как царь приказал, а иголки не нашли.
Когда царь о том узнал, он вышел на крыльцо и зовет:
— Эй, Синяя свита-Налево сшита-Соломенный колпак, покажись.
— Нет, не покажусь, — отвечала ему из-за пазухи малая пушинка, — ты сперва бояр собирай, дочку под венец наряжай, тогда покажусь.
Делать нечего, царь-волшебник бояр собрал, дочку в карету посадил и кричит:
— Покажись. Все сделал, как ты хотел.
Вдруг вылетела малая пушинка и обратилась добрым молодцем.
Тут сыграли свадьбу, и стал Синяя свита-Налево сшита-Соломенный колпак с молодой женой жить-поживать, половиной царства управлять.

- КОНЕЦ -

Сказка - быль, да и песня - правда (сказка)

Ходил по свету песенник. И сказочник по свету ходил. Вот как-то встретились они, стали вместе ходить. И так уговорились: один песни поёт, другой сказки сказывает. Кто что заработает, пополам делить.
Пришли в одно село, завернули в шинок, где мужики гуляли. Песенник и начал песни петь. Весёлую запоёт — мужики ногами притопывают, в пляс пускаются. Запоёт печальную — мужики принахмурятся, в чарку слёзы роняют. Кончил песенник петь, мужики хвалят: «Отродясь мы этаких хороших песен не слыхивали», — и надавали медных денежек, кто сколько мог. А сказочника и слушать не стали.
Вышли из шинка, песенник и говорит:
— Песня — правда, а сказка — вздор. Через песни ты мой хлеб ешь, а не я твой.
— Погоди, — отвечает сказочник, — больно спешишь. Где правда, где вздор, впереди видно будет.
Идут они по селу, а уже завечерело. Видят — в одной большой избе-пятистенке все окна светятся.
— Вот сюда зайдём! — сказочник говорит.
А там девки да молодые жёнки на беседу собрались. Которые кудели прядут, которые вышивают… Парни около девок крутятся.
Стал сказочник сказки сказывать. Весёлую расскажет—все смеются. Страшную говорит — все и дохнуть боятся, девки друг к дружке жмутся.
Кончит сказочник одну, ещё просят. Допоздна рассказывал. Накормили их досыта, да ещё кто кудели дал, кто пряжи. Вышли из избы, сказочник и говорит:
— Нет, брат, сказка правда, а песня вздор. Это ты через мои сказки хлеб ешь.
Тут они и заспорили. Песенник своё твердит, сказочник — своё. Спорили, спорили и на одном согласились: надо такого человека найти, чтобы их рассудил. Стали судью искать. Ну, им люди и посоветовали, сказали, что за рекой, на пчельнике, живёт старый пасечник, он дольше всех прожил, больше всех знает. Он и решит спор.
Переехали реку, пришли к пасечнику.
— Можешь ты нас рассудить? — спрашивают.
— А какая у вас тяжба?
— Такая и такая… — И всё ему рассказали.
Пасечник и говорит:
— Ну, садитесь, добрые люди. Я вас рассужу. Только вперёд покажите, кто что умеет. Кому первому начинать?
— Начинай ты, — говорит песенник сказочнику.
— Ну что ж, — сказочник отвечает.
Сел поудобней и начал.
Была б у меня хата тёплая да перина мягкая, сидел бы в печи хлеб пушистый, а в жбане был бы квас кислый, наелся бы я, напился да всю бы ночь байки баял, сказки сказывал. Это присказка, а сказка впереди.

Жил мужик ни бедный, ни богатый, и был у него единственный сын, а жена давно померла. Отец один сына растил, берёг да лелеял, ничего для него не жалел. И вырос сынок парням на удивленье, девкам на загляденье.
Дорос до совершенных лет, тут отец и задумал молодца женить. Присмотрел в соседнем селе сыну пару: красивую девушку, статную и не бедную. Поговаривали люди про её семью всякое, да мало кто что скажет, всех не переслушаешь!
Вот поженили их, свадьбу, как положено, сыграли. И повезли молодую в дом к жениху, чтоб хозяйкой там была. Приданое за ней дали хорошее, всё новое, неношеное. Смотрит молодой, примечает — новое-то всё новое, а вот зачем молодая метлу с собой прихватила, да ещё старую, прутья в ней пообломаны, повытерты.
Молодой и думает: «Неужто я своей жёнушке новой метлы не сделаю?! Завтра же с утра навяжу хоть три, хоть десять мётел. Пускай метёт, сколько душе угодно».
Легли они спать. Только задремал молодой муж, чует — жена с постели тихонько поднимается. Он один глаз приоткрыл, А она шасть к запечку, где метла стояла, берёт её да верхом садится.
Тут уж он и второй глаз открыл, глядит в оба. Недоброе, видно, затевает! Она заслонку у печки отслонила, собирается на метле через печь в трубу вылететь.
Вскочил он — да за метлу.
— Стой, ведьма, никуда не полетишь! И ведьмачить не будешь!
Изломал метлу и прутики разбросал. Она схватила от той метлы прутик, хлестнула его и крикнула:
— Я как была ведьмой, ведьмой и останусь! А ты был человеком, а теперь псом побегаешь.
Песенник руками всплеснул:
— Бывает же такое! Вот каково злую бабу в жёны взять!
— Погоди, ещё не то будет! — говорит сказочник. — Ты знай слушай.
— И мне послушать дай, — сказал пасечник.
Так оно и сделалось. Стал молодой муж псом. Всё, как и раньше, понимает, а сказать ничего не может. То рычит, то лает.
«Что же это она со мной сотворила?! Не житьё мне теперь. Пойду утоплюсь!»
А как к речке пришёл, на тёмные омуты, на бурливые водовороты посмотрел, страшно ему стало.
«Утопиться никогда не поздно. Побегу дальше, увижу больше».
И побежал на чужую сторону, где он никого не знал, где его никто не знавал. Из лесных краёв — в степь широкую. Селения там одно от другого редко стоят. Оно-то хорошо — людям на глаза не попадаться, да ведь голод не свой брат. А уж так он, бегаючи, проголодался, что, кажется, шкуру бы на себе изгрыз.
В той степи пас овец панский батрак. И как раз в ту пору собрался полудновать. Пёс и думает: «Сверну к пастуху, может, хоть корочку кинет».
Прилёг невдалеке, голову на лапы положил и прямо в глаза ему смотрит.
А пастух с утра до вечера, с ночи до утра в степи один. Словом перемолвиться не с кем. Вот и привык сам с собой разговаривать.
— Притомился пёс! — говорит. — Видно, издалека бежал! Верно, заблудился. Верно, от хозяина отбился. Верно, есть хочет.
И кинул псу корочку хлеба.
А овцы тем часом разбрелись по пастбищу, того и гляди, совсем в степь уйдут.
— Эх, — говорит пастух, — не ко времени полудновать начал. Было б мне овец до кучи сбить, а уж потом за еду приниматься.
Только так сказал, поднялся пёс, побежал по большому кругу, согнал всех овец в кучу.
— Вот это пёс! — пастух удивился. — Вот это помощник! Переломил краюху хлеба пополам, половину себе, половину псу.
Теперь они так работу поделили: пёс отару пасёт, пастух на солнышке лежит, то дремлет, то песни распевает.
Солнце за край степи ушло. Пастух загнал овец в кошару, замкнул замок и ключ к поясу привязал.
Утром проснулся, говорит себе: «Надо скорей кошару отмыкать!» Хватился ключа, а ключа на поясе нет.
— Батюшки! — испугался пастух. — Это что же такое делается! Должно, вора проспал.
Смотрит — овцы спокойненько траву щиплют, пёс около отары ходит, сторожит, приглядывает, и в зубах у него ключ на верёвочке висит.
— Ох, молодец мой пёс, молодец! — стал пастух приговаривать. — Надо его покормить, да и самому поесть не грех.
Любо-дорого поглядеть, как пёс ест. Кусок мяса откусит да сразу хлебом и закусывает. Ну, чисто человек, а не пёс! Пастух-то не знает, что тот и впрямь человек.
Завернул пастух остатки еды в тряпицу и сказал псу:
— Коли ты такой умный, паси сам, а я своих в селе проведаю, как там жена, как детки.
Пошёл да и загостился. Три дня в селе пропадал, три дня в степи не бывал.
Вернулся — пёс ему навстречу, за полу зубами хватает, к кошаре тащит. Посмотрел пастух, так и остолбенел: двенадцать овец зарезанных рядком лежат.
Пастух на пса посохом замахнулся.
— Вот твоя благодарность за хлеб, за доверие!
А пёс его на другую сторону кошары тянет, будто с собой приглашает. И что бы вы думали? На той стороне лежат рядком двенадцать волков — и у всех горло перегрызено.
У пастуха и посох из рук.
— Спасибо тебе! — говорит псу. — Мне бы так не управиться. Чего доброго, меня бы самого волки растерзали. Теперь-то всё ладно. Перед паном управляющим за овец волчьими шкурами откуплюсь. Тёплые из них шубы выходят. И себя не забуду — из овчин тулуп сошью.
На радостях закатился чабан в шинок. Пьёт чарку за чаркой, перед людьми куражится.
— Я нынче сам себе и пан, и князь. У меня подпасок завёлся, такой, не скажу какой. Только лучшего не сыщешь. Что хочу, то и делаю, никого не боюсь!
А тут как раз завернул в шинок управляющий — табак у него, вишь, кончился. Как завидел наш храбрец пана управляющего, так у него душа в пятки ушла. А управляющий на него напустился.
— Ах ты, такой-сякой, — кричит, — в шинке прохлаждаешься, а овцы без присмотру по степи бродят! Вот поедем сейчас к отаре, если хоть одна овца пропала, прогоню сейчас же. Прах тебя побери!
Приехали. Управляющий увидел зарезанных овец, затопал ногами:
— Так и есть, как я говорил! Теперь тебе век не расплатиться!
— Не туда вы смотрите, пан управляющий, в ту сторону поглядите. Там лежат тёплые шубы и для вас, и для главного управляющего, и для самого князя.
Повернул голову управляющий, да так и ахнул: двенадцать матёрых волков — один к одному и все, как один! Тут он и сменил гнев на милость.
— Как же ты их одолел? — спрашивает.
— Да не буду врать, — пастух отвечает. — Не я это, а мой верный слуга, мой помощник.
— Какой такой помощник?!
— А вон он, овец пасёт.
Пёс услышал, что про него бают, подбежал и поклонился управляющему. Да не просто мордой мотнул, а встал на задние лапы, правую переднюю в сторону отвёл и головой низкий поклон отвесил.
— Ну и ну! — только и молвил управляющий. — Это пёс панский! Не тебе, мужичьей кости, быть ему хозяином. Вот тебе десять рублей, а собаку — мне.
Пастух своего помощника и за сто рублей бы не отдал. Да разве с паном управляющим поспоришь?!
Посадил пан пса в коляску и уехал.
Привёз к себе, и такие в доме чудеса пошли, что пан ни на один час с собакой расставаться не хотел. День и ночь при себе держал.
А тут как раз пановы именины подоспели. Съехались к нему гости, управляющие из других княжеских имений. Князь-то богатый был, земли-то у него немеряно!
Выпили паны, и, как водится, зашёл у них разговор о пустяках. Стали они собаками хвалиться. Именинник слушает, посмеивается. А уж когда все нахвастались, позвал своего пса и говорит:
— Покличь-ка мне Ивана, Романа да третьего — Степана. Смеются гости: какое поручение собаке дают! Такой собаки и на свете нет, чтобы его выполнила!
А пёс степенно из комнаты вышел, недолго пропадал, назад идёт, трёх слуг за собой ведёт.
Паны и смеяться перестали, спрашивают у слуг, как кого зовут.
Один отвечает:
— Я — Иван.
Другой отзывается:
— Я — Роман.
Последний говорит:
— Те двое — Иван да Роман, а я третий — Степан.
Тут паны поверили, какие собаки на свете бывают.
А имениннику ещё мало. Велел собаке уголёк принести, чтобы трубку раскурить. Опять никто не верит: как же тварь четвероногая горячее принесёт?!
Вот пёс входит, в зубах у него ложка, на ложке уголёк тлеет. И подносит тот уголёк хозяину трубку раскурить.
У панов много времени на забавы, да и забавам конец приходит. Отпраздновали именины, разъехались гости. А главный управляющий остался и принялся просить пса себе в подарок.
Хозяин думает шуткой отговориться:
— Чтобы именинникам подарки делали — знаю. И сам сегодня подарки получил. А чтобы гость у именинника подарка требовал — такого не слыхивал.
Главный управляющий своё гнёт: отдай да отдай ему собаку. Рассердился управляющий, сказал:
— Не достанется тебе мой пёс!
И главный рассердился:
— Коли так, мне не достанется и твоим не останется!
Вскочил в коляску, поскакал к самому князю.
Что он князю наговорил, они вдвоём знают, а только утром уже от князя к управляющему слуги были посланы со строгим наказом: сейчас же пса князю представить.
Батраку с управляющим не спорить, а управляющий против князя ничего не смеет. Отдал он пса, да ещё низко кланялся.
Князь в комнатах пса держать не стал. Сколотили по его велению конуру, просторную, тёплую — к зиме шло дело, во дворе канат протянули, чтобы псу на цепи кругом бегать.
Неспроста так князь сделал. Трёх лет не прошло, как женился князь. Через год родила княгиня сына, и — вот беда! — в первую же ночь пропал младенец, неведомо как, неведомо куда. Никто ничего не слыхал, никто ничего не видал. Искали, искали и следа не нашли.
А теперь княгиня опять ребёнка ждёт. Мало ли что случится?
Князь так думал: если пёс и вправду такой умный, как рассказывают, может, хоть он устережёт от беды неведомой.
Так оно и шло: пёс днём на цепи бегал, еду ему подавали прямо с княжеского стола. Ночью с цепи спускали. Вроде бы вольней, да двор княжеский — что твоя крепость: ограда высокая, ворота на засовы заложены, замками замкнуты. Затосковал пёс, обидно ему, всё-таки он человек! Может, и убежал бы, как-нибудь изловчился, да жаль ему княгиню молодую. Слышал он, как слуги меж собой толковали, что первого её младенца унёс неведомо кто: то ли цыгане, то ли нищие, то ли нечистая сила. «Поживу пока», — думает.

Замолчал тут сказочник, остановился дух перевести. А песенник его торопит:
— Давай говори скорей! Охота знать, что дальше было.
Усмехнулся сказочник:
— Зачем тебе слушать, как я вздор горожу?
— Вздор не вздор, а ты скажи, уберёг пёс младенца или не уберёг. И что с ним потом было?
— Э, нет, — покачал головой сказочник, — зима за весной не наступает, в середине лето да осень будут. И сказка своим чередом идёт.
— Хочешь слушать, так слушай, — пасечник сказал. — А слову не мешай.
Песенник замолк. Сказочник опять сказывает.

Через какое-то время родились у княгини два сына.
Князь от счастья себя не помнит. Созвал на радостях гостей. Пьют, едят гости, и князь с ними. Слуги гостям подносят и себя не забывают.
Пировали почти до полуночи. Потом разошлись, огни погасили, спать легли.
Князь говорит:
— У нас пёс надёжный, устережёт! — и тоже заснул.
Не знал он, что слуга за гульбой да весельем забыл собаку на ночь с цепи спустить.
Бегает пёс вокруг двора по канату, цепью бренчит.
Только полночь минула, сам собой замок на воротах открылся, сам засов отодвинулся. Крадётся в усадьбу ведьма, да прямо к дому. Признал сразу эту ведьму пёс — жёнка это его, та, что псом его оборотила. Рвётся он с привязи, но крепко канаты свиты, прочно цепь скована. Стал канат перегрызать. До половины перегрыз.
А ведьма уже из дому выходит, двух младенцев к себе прижимает. Рванулся тут пёс что было силы — лопнул канат. Зарычал пёс, на ведьму бросился. А у той руки заняты, она младенцев держит, ногами его пинает, к воротам пробивается. Рвёт её пёс острыми клыками, а следу не остаётся и кровь не течёт.
Так бы и унесла детишек, да когда она уже у самых ворот была, запели первые петухи. Тут она младенцев и бросила, сама в ночной тьме будто растаяла.
Пёс подобрал младенцев, отнёс их в конуру и сам рядом прилёг. Обхватил лапами, телом своим греет. Ведь мороз на дворе, стужа лютая.
На рассвете проснулся князь, встал, пошёл своих сынков проведать. Смотрит — обе колыбельки пустые, княгиня спит, и няньки спят.
— Ах, — закричал князь, — пёс окаянный! А я-то на него надеялся! Лучше бы я сам глаз не сомкнул, верней бы уберёг!..
Схватил двустволку заряженную, выбежал на крыльцо. Не раздумывая долго, вскинул ружьё — бах по конуре из одного ствола. Да сгоряча не попал.
Тут пёс младенцев лапами расшевелил. Они и заплакали.
Как услышал князь жалобный плач своих деток, чуть ума не решился. Бросился к конуре, ребяток слезами обливает, пса целует, благодарит.
На выстрел уже все домочадцы выскочили, детишек унесли. И по приказу князя в тот же день надели на пса богатый ошейник, шитый шелками, самоцветными каменьями изукрашенный.
Да пса княжеская милость не радует, лучше бы ему волю подарили!
«Ну, ладно, — думает, — дождусь ночи, сам как-нибудь убегу. Я своё дело сделал!»
Пришла ночь, полночь с собой привела. И опять, как вчера, сами собой ворота растворились. Жёнка его появилась.
— А, — говорит, — тебе псом неплохо живётся. Вишь, как тебя разукрасили! Слушай же меня: ты мою летучую метлу изломал, младенцев у меня отнял, я больше над ними власти не имею… А над тобой имею!
Хлестнула его прутиком и проговорила:
— Побегал ты псом, теперь птицей полетай!
И оборотился пёс соловьем. Да не серым соловушкой, а птицей красоты несказанной, невиданной. Шелка да каменья, что на ошейнике были, засияли перышками разноцветными.
Поднялся на лёгких крыльях соловей, вокруг княжеского двора облетел, сам себе жалуется:
— Было бы время тёплое, лето красное, хорошо бы я прожил. Куда захочу — полечу, где вздумаю — поклюю да воды попью. А теперь зима лютая, стужа великая, все поля, все луга снегом закалило. Ни согреться, ни прокормиться… Чем так мучиться, лучше разом с жизнью расстаться!..
Сложил крылья и пал камнем на землю. Да какой у птахи вес?! Не убился он, даже не расшибся.
Что же делать! Надо дальше жить. Забился под стреху, ночь переждал. Утром полетел, куда крылья понесли, куда ветер направил.
Прилетел в крестьянский двор, а там скирда гречки стоит. Да вся частой сетью-сильём оплетена сверху донизу, чтобы птицы зерно не клевали.
Наша птаха думает: «Хоть с голоду, хоть в силках—всё одно пропадать! Может, зёрнышко изловчусь ухватить!»
Ухватил одно зёрнышко, второе склевал, а на третьем в силках запутался. Что больше бьётся, то крепче волосяные петли держат.
На ту пору вышел из избы хозяйский сын, мальчишечка-малолеток. Приметил птицу, сказал:
— Как же тебя, бедную, глупую, догадало в силках запутаться?
Освободил её и в дом принёс.
А у того мальчишечки сестра была старшая, тихая да ласковая. Глянет — на сердце теплеет, усмехнётся — в тёмной комнате просветлеет, будто солнышко из-за облака выплыло.
Увидела сестра птицу и говорит:
— Подари мне, братец, соловейку. Я тебе отдарю, чем захочешь.
Мальчишечка отвечает:
— Бери так, коли понравилась.
Понесла девушка соловья в горницу, посадила в клетку. Смотрит — запечалилась птица, голову набок свесила. Тут девушка дверцы растворила и говорит:
— Скучно тебе, видно, в клетке сидеть, полетай хоть по горнице. Была б весна, я б тебя на волю отпустила.
Соловей полетал по горнице, потом сел на клетку и запел. Так запел, что не слушаючи заслушаешься.
Девушка вздохнуть боится, как бы той песне не помешать. Ровно жалуется соловушка на долю горькую, а какая та доля — не понять девушке. Смутно у неё на душе, роняет она слёзы, как берёза по весне, если кору надрезать.
Кончил петь соловей, девушка слёзы утёрла и говорит:
— Часто в наш сад птахи залетают, песни свищут. А такой песни, как ты спел, не слыхивала. Не ведаю, кто ты таков, а только не птица. Чует моё сердце — человек ты.
Чуть промолвила, стал перед ней молодец — плечи широкие, кудри льняные, глаза голубые.
Не успел молодец слово сказать, зашуршало что-то за печкой — и выползла оттуда змея, гадюка чёрная.
Испугалась девушка, удивилась: откуда среди зимы змее взяться?! А змея прямо к молодцу ползёт, жалом грозится. Молодец не растерялся, наступил гадюке на хвост, стал заговор говорить:
— На синем море-океане стоит камень Алатырь. На том камне растёт яблоня. На той яблоне змеиное гнездо. В том гнезде — три шерстины: шерстина чёрная, шерстина белая, шерстина красная. На тех шерстинах лежит змея-скурлупия, ведьма лютая. Найдут на тебя, ведьма, три тучи, тучи грозные — одна каменная, другая водяная, третья огненная. Каменная побьёт, водяная утопит, огненная спалит. Не будет тебе места ни во мхах, ни в болотах, ни в гнилых колодах, ни в тёмных лесах, ни в зелёных лугах, ни в быстрых реках, ни в крутых берегах, ни в жёлтых песках, ни за межой, ни под межой, ни в траве, ни в крапиве. Этим разом, добрым часом плюю и дую на тебя, бесстыдную. Сгинь, ведьма, пропади!
Зашипела гадюка, свилась кольцами и дух испустила.
— Кто тебе та змея? — спросила девушка. — Почему на тебя зло имеет?
Тут рассказал ей молодец всю правду, как есть. Что я вам баял, то и она услышала.
Устал я сказывать, да и сказке скоро конец — что долго говорить! Полюбилась молодцу девушка, и он ей полюбился, как водится.
Невестины родители молодых благословили, свадьбу сыграли. Пожили недолго, потом муж сказал жене:
— Один я у отца; верно, крепко он тужит, думает, меня и на свете нет. Поедем к нему, его старость покоить. А твоим отцу с матерью утеха останется — их сынок, твой братец родимый.
Как молодой муж сказал, так и сделали. К отцу поехали, хорошо зажили, а сейчас ещё лучше живут.
Кончил сказочник сказку сказывать. Сидят все трое, молчат. Потом песенник говорит:
— Ну, брат, твоя взяла! Сказка — правда, а песня — вздор.
А сказочник не соглашается.
— Как же песня — вздор, если через песню с человека заклятье спало.
Отозвался тут пасечник:
— Что ж вас судить, добрые люди, раз вы сами меж собой всё рассудили. Идите, народ радуйте. Когда вместе, когда поврозь, как придётся.

- КОНЕЦ -