***

Разные в людях пылают огни.
В этом – гнилушка, что тлеет в тени,
Этот – как будто взрывается мина,
Та – словно мягкий уют у камина,

Эта – пожар ненасытный лесной,
Этот – костёр на закате весной.
Искра кресала и пламень свечи,
Луч, прорезающий небо в ночи,

Светоч, пожарище, пироманьяк,
Фейский фонарь, путеводный маяк,
Пламя в горниле царя-под-горой,
Джек-огонёк на трясине сырой,

Вечный огонь среди мраморных плит,
Этот согреет – тот испепелит!

Ты – мой камин, и пожар, и костёр,
Звёздный покров надо мной распростер.
В черной холодной немой глубине
Свет для кого-то зажженный в окне,

Солнечный зайчик, святая свеча,
Камень, нагретый до горяча,
Луч, что указывал путь кораблю…

Знаешь, как сильно тебя я люблю?


Саша Кладбисче

***

У вихорі думок напівпрозорих
Плету зі слів непевну мережý –
Тонкіш за павутиння, вище зорі,
Таке ламке... Не знаю, як скажу –

Как выразить словами краски мира,
И запах моря, и изгибы гор?
I cannot find the words to say! Oh, dear,
Querido, mi gattina, mi amor!

Узнать бы слов нежнее, чище, лучше
Везде – от США до двух Корей…
Zusammen werden wir… Te quiero mucho…
Но нет их на страницах словарей –

Избиты звуки, и слова не нóвы,
И фразы до банального пусты.

На світі не існує тої мови,
Щоб розказати, що для мене – ти…

 

***

Спасибо, Господи, за зиму,
И за прошедшую весну.
За то, что я невыносимо  
Вдруг полюбил свою страну.  

За то, что близкие живые.
За то, что в этой смуте всей
По-настоящему впервые  
Я стал ценить своих друзей.

За дни, когда святая вера
Из безнадёжности росла,  
За сеющих добро без меры
Среди жестокости и зла.

За то, что лживые пророки
Победы не смогли достичь,
И – пусть за страшные – уроки,
Что посильнее всяких притч.

За тех, кто выстоял, рискуя,
Ни капли не прося взамен.
Спасибо, Боже, что живу я
Во время страшных перемен!

От благодарного куплета
В куплет надежды перейду:
Ведь я надеюсь – будет лето,
(Ну, хоть в каком-нибудь году)

И заблестят на солнце крыши,  
И будет ласковым закат,
И зацветут цветы в покрышках
Уже ненужных баррикад.

И снова мирной будет площадь
И ярок звездный свет над ней,
И будет всё светлей и проще,
И ночь без зарева огней,

Рассвет, каштаны, Прорезная,
И в сквере песня соловья…

А будем живы ли – не знаю.
Всё воля, Господи, твоя.
 
-------------------

 

***

Во всём маразме этом и абсурде,
Который здравым смыслом не оспоришь,
В готовых сухпайках и взрывпакетах,
И в новостях кто-на-кого-напал,
Меня одно реально беспокоит –
Что мой московский закадычный кореш
Не может в гости до меня доехать,
Послушать мои байки про Непал.

Что если завтра превратимся в пепел,
Который кто-то просто ссыплет в урну,
И по моей бессмысленной рассаде
Под окнами проедет чей-то танк,
Я не успею рассказать Антохе
Как стелется туман на Аннапурну,
И как в апреле расцветают склоны,
И как хорош нетронутый Мустанг.

***

Внизу нам нет щита от бурь и шквалов,
От собственных грызущихся шакалов,
От танцев на недружеских гробах,
Показать полностью..
От брани и от пены на губах;
И кровь – свою, чужую – мы пускаем
По кровостокам чьих-то там гордынь.

…Но здесь не слышно выкриков орды,
И здесь есть свет, и он неиссякаем,
Туман по склону стелется, белёс.
Цветных флажков с молитвой миллионы,
Ом мани падме хум, и чай соленый –
Тибетский чай из масла и из слёз.
И я остаться среди гор готов,
Где чистоты святая оборона –
Цветущие моря рододендрона.

Развей мой прах среди его цветов. 

***

Очень сложно идти одному вопреки судьбе.
И один светлячок едва виден сам по себе –
Среди веток мерцает, как маленькая звезда.
Раздавить его просто – никто не заметит, да,
И погаснет фонарик, и ветка теперь пуста,
Показать полностью..
И улыбкой стозубой оскалилась темнота,
Злобно зыркая из-под черных своих очков.

Но когда собирается тысяча светлячков,
Загорается вместе – и вместе горит сильней,
Нервно пятится темень, и страх отступает с ней.
Твои кости – из звезд, их огонь темноту прогнал:
Так свети!

Потому что тысяча ждет сигнал. 

***

Его лицо – что древняя камея,
А поцелуй – на лбу моем печать.
Его шаги легки, но я умею
Из тысячи шагов их различать.
Свет станет тьмой, а небо станет адом,
Падут столпы, восстанет бесов рать,
А он придет – и просто встанет рядом,
И мне не страшно будет умирать.

Вы, кто хоть раз от смерти не воскресли,
Вам не понять, к чему я все веду.
Он вытрет слезы, буду плакать если,
И он поднимет, если упаду,
Собой закроет спину в пьяной драке...

Я знаю все. Ну, кроме одного –
Как смог он вереск вырастить и маки
на пепелище сердца моего? 

Прочный панцирь давно
Я себе из металла сковал:
Из железа решимости,
И безразличия сплава.
Он легко отразит
И подколок, и зависти вал.
Оловянная стойкость солдата:
Печальная слава.
И нагрудник блестит, и наплечники дивно крепки.
И ничто не пробьет, и ничто панцирь мой
не разрежет.
Только жаль, сквозь него все труднее проходят стихи
Да и песни, когда я в доспехе
Рождаются
реже. 

Муттер и Фатер гордятся Отто. Рост за два метра, глаза как сталь,
Тело, осанка, манеры - что ты, впору сниматься у Риффеншталь.
Он побеждает на скачках конских, Вагнера темы поет на бис,
Даже стреляет по-македонски. Белая бестия, as it is.

Но каждую ночь
из тумана глядя
черными дырами мертвых глаз
Отто является фройлян Надя в платье сатиновом.

Был приказ -
Каждый изловленный партизайне должен висеть на суку. И вот,
Отто с улыбкой "Jedem das seine" пойманных русских к допросу ждет.
В двери Надежду впихнули грубо. Отто глядит на нее свысока.
Наде семнадцать, разбиты губы, кровь на сатине, в глазах тоска.
Делу, увы, не помочь слезами.
Слышно - солдаты копают рвы.
Отто вздыхает - йедем дас зайне. Милая фройлян, мне жаль, увы.

Вдруг исчезает тоска во взгляде, зал погрузился на миг во тьму.
Прыгнув, на Отто повисла Надя, в ухо гадюкой шипит ему:
"Что, офицер, не боишься мести? Нынче я стану твоей судьбой.
Мы теперь будем цузаммен, вместе. Слышишь? Отныне навек с тобой."

Надю за волосы тащат к вязу, в бабушкин, с детства знакомый, двор,
Где ожидает, к суку привязан, быстрый веревочный приговор.
"Шнапсу бы... Водки бы... Не иначе - стопку с товарищем вечерком".
Отто стирает рукой дрожащей Надину кровь со щеки платком.

Водка ли, шнапс ли, исповедальня – все бесполезно. Опять в ночи
Надя из курской деревни дальней смотрит на Отто, а он молчит.
Наденька шепчет "Jedem das seine!". Отто хрипит, воздух ловит ртом.
Дойче овчарка глядит на хозяина, длинным виляет, скуля, хвостом.
Был же приказ и была задача... Йедем дас зайне. В окне рассвет.
Надя уходит. А Отто плачет
Семьдесят долгих кошмарных лет. 

Зачем тебе в лес?
Только в городе все знакомо.
Конечно, набили бетон и асфальт оскому,
Но в целом-то ты привык: и толпа, и смог,
Метро, шопинг-мол, бизнес-ланчи и сплит-системы,
Работа, кредит… Извини, ухожу от темы –
я просто о том, что без них ты б уже не смог.

Зачем тебе в лес?
Там порядки совсем другие.
Там будут не в счет твои гаджеты дорогие,
Ведь в чаще иной не поможет и GPS.
В дупле нет вайфая, в норе недоступен сервер.
Признайся, ты даже не сможешь понять, где север,
Ты там пропадешь. Может, все же, не стоит в лес?

Там ямы, капканы, медведи, там волк, волчица.
Туда – разве что с обрезом наперевес.
А ежели ты не пойдешь – тогда не случится
С тобой ничего.
Ничего с тобой не случится.

Ты слышишь? С тобой НИЧЕГО ВООБЩЕ не случится.

Поэтому, знаешь,
Беги, пока можешь,
В Лес.  

***

Нам снова сказали дяди, что жить много лучше стало.
А мы поворчали «врут же!» – на этом, похоже, всё.
Мы стали ленивым быдлом, мы предали идеалы,
И разве что кровь да порох от этого нас спасет.

Пока на столе есть водка, кусок колбасы дешевой,
И голые тёти в клипах на сайтах и на ТВ –
Нам вроде как и не надо ни светлого, ни большого,
Ленивы рефлексы, тумблер не щелкает в голове.

Но помни, что враг не дремлет, плетя потихоньку сети –
От Мэнсона или Муна до разных вконтакте.ру.
И сходят с ума хозяйки, и следом тупеют дети,
Внутри/черепной коллайдер в мозгах создает дыру.

И ходят торчки парадом и всякие пидорасы,
Беднеет мораль, и пошлость культуру свела на нет.
И скоро вся эта гадость дойдет до критичной массы,
Тогда всё дерьмо наружу польется в один момент.

И если я хоть на йоту поэтом могу считаться –
(А главная роль поэта – пророком в отчизне стать),
То вот что скажу: несладко нам с вами придется, братцы,
Когда час большой расплаты настанет у нас опять.

Хотя… мне не быть пророком – и так уже очевидно:
Количество злого бреда последний рубеж прошло.
А хуже всего – не знаю, за что мне не будет стыдно,
За что умереть не жалко, где в мире добро и зло;

Кому можно просто – верить, кто дал бы сил разобраться,
Покрасить все черно-белым, всю нечисть – под нож и в склеп.
Мне даже уже не страшно, мне просто обидно, братцы,
Нет света в конце тоннеля. А может, я просто слеп.

21.05.08

  

Иван Постоянный, ефрейтор войска Божьего

 

  

***

Не каждый породистый знак зодиака
Судьбу вам предскажет и выпишет чек.

Один мой знакомый – немного собака
(хоть с первого взгляда – совсем человек).
Я видел недавно – по улице серой
он шел, озираясь, как будто злодей;
в глазах с недобитой собачею верой
касательно дружбы собак и людей.

Мы сели на лавочке обледенелой,
Чадил поездами февральский вокзал.
Мы выпили с ним по стаканчику белой,
И друг мой, собака, мне тихо сказал:
– Я крест бы поставил на мире на этом
С безликой толпой, свой утратившей ум.
Но знаешь, есть девочка с иммунитетом,
чью кровь не испортил назойливый шум.
Она не боится дорожного знака,
чужих голосов, отражений зеркал.
Она – это то, – говорит мне собака, –
что я среди улиц безумных искал.
А я ведь просветов не ждал и подачек
от немилосердной клыкастой судьбы.
Но видно, что есть свой Господь у собачек,
И он отвечает на наши мольбы.

Колесами поезд размеренно стукал,
В туман уходила путей полоса.

Я видел в толпе обезличенных кукол
Ее необычного цвета глаза.
Она шла маршрутом, что мне был неведом,
И, кажется, книгу держала в руке.

И друг мой, собака, пошел за ней следом
На тонком, невидимом нам, поводке.
  

Френсису несколько лет за двадцать, он симпатичен и вечно пьян. Любит с иголочки одеваться, жаждет уехать за океан. Френсис не знает ни в чем границы: девочки, покер и алкоголь…
Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль.
Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки. Доктор вздыхает: «Какая жалость!». Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось – там то ли сифилис, то ли рак.
Месяца три, может, пять – не боле. Если на море – возможно, шесть. Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть. Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой. Доктор за дверью вздыхает тяжко – жаль пациента, такой молодой!

Вот и начало житейской драме. Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: «Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал… Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал».
Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет: «Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой».
Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя.
Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя.
За океаном – навеки лето. Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской. Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо. Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. «Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно – доволен всем».
Ночью от боли и впрямь не спится. Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду – и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Как всегда.
Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: «Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там». Он от инъекций давно зависим, адская боль – покидать постель. Но ежедневно – по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный – от боли жуткой: «Мама, прости, нас трясет в пути!». Письма заканчивать нужно шуткой; «я здесь женился опять почти»!
На берегу океана волны ловят текущий с небес муссон. Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной. Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной.
Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца. А через год – никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла – прихватило сердце.
Годы идут. Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива.
В сумке несет почтальон исправно
от никого никому слова.  

 

***

За окном был октябрьский вечер. Я в кружке ром
С чаем грел на огне. Блики света у лампы вились.
В девятнадцать пятнадцать в квартире раздался гром –
все часы вдруг, ударив, разом остановились.

Всё замедлилось, словно включили эффект в кино –
Сразу звуки притихли, а также огни притухли.
Сильный ветер внезапно мое распахнул окно,
Он все свечи задул и растаял в потемках кухни.

А потом с циферблата потрескавшихся часов
Стала сыпаться пыль, серебром в темноте сверкая.
И послышались тысячи вздохов и голосов,
И тогда началась вокруг кутерьма такая! –

Сотни резвых крылатых маленьких заводил
Отовсюду летели, как будто бы рой из улья.
Мои книги порхали по комнате, стол ходил,
Табуретки плясали вальсы, и джиги – стулья.

Холодильник подпрыгивал, словно гиппопотам,
А коты мои в страхе мяукали и шипели.
В батареи стучали соседи – «потише там!»
Только как успокоить фей – ну, на самом деле?!

Они били посуду и на пол бросали хлам,
Они выпили весь мой ром, добрались до виски.
И к полуночи дом превратился в сплошной бедлам,
Где повсюду слышны были феечек пьяных писки.

А потом они вдруг пропали – в единый миг,
Унеслись и исчезли во мраке осенней ночи.
Лишь к утру разобрал я завалы вещей и книг,
И уставший, прилег на секунду вздремнуть…

Короче,
Дорогое начальство, прошу извинить меня.
Знаю, я опоздал, но приехать не мог скорее...
В том, что я задержался, как минимум, на полдня
Виноваты, вне всяких сомнений, подонки-феи!

***

Нет конца у дороги: так древний мудрец учил.
Чтобы просто уйти, есть без счета путей на свете,
Только раз не ушел, а остался и приручил,
Значит, ты навсегда, ты навеки теперь в ответе.

Ночью звезды в пустыне становятся так близки,
Что попросишь -- услышат, и даже исполнить могут.
И змея, проползая, свернула себе в пески,
И в колодце была не вода, а клубничный йогурт.

Принц смеялся, бросая на землю измятый лист;
Ну, кому нужна роза, ошейник, барашек, ящик,
Если рядом есть теплый и пахнущий солнцем Лис,
Приручённый и верный, ушастый и
Настоящий...

Говорят, в наше время дружба – легенд удел,
Да и преданный друг, говорят, может только сниться.
Но я видел: когда в поле мальчик один сидел,
Рядом хвост то и дело выглядывал из пшеницы.  

***
Я лежу в темноте.
И ты рядом – сопишь чуть слышно.
Мне же сон не идёт
/на часах уже час шестой/
Я сегодня прочел, что процентов на семьдесят (с лишним)
Человек состоит из обычной
Воды простой.
И теперь, когда я это знаю, ты мне скажи:
Где предел,
чтобы мне не допиться до дна однажды?
Я люблю твою воду, и мне без нее не жить.

Это очень особая,
Страшная очень
Жажда.
  

***

Мы уставшие дети города и асфальта,
мы давно оборвали с природой любые связи.
Невдомек нам, как рыбы на нересте крутят сальто;
или как отличают орешника лист от вяза,

и в котором часу муравьи закрывают двери,
что там кречет на скалах кричит себе без умолку;
мы не знаем (не помним?) как трутся носами звери,
как о тайной тропе волк расскажет другому волку,

как сигналит сове сова про мышей, заухав...
Мы же дети асфальта, природа нам не знакома,
мы увидим ее на рабочих столах нетбуков,
или ночью в усталом сне, что похож на кому.

Мы не вносим природу в наш статус и "интересы".
Да гори все огнем, лишь бы был интернет быстрее.
Нас не трогает в море грязь или рубка леса;
запах меда на травах июля давно не греет.

Мы в коробках живем и питаемся, чем придется.
Мы давно не природа, мы смесь сволочей и свалок.

 

Но скажи, отчего на закате так сердце рвется,
когда алое солнце отсвечивает на скалах?
Почему так приятно в разломе меж плит бетонных
неожиданно встретить головку чертополоха?
Почему вызывают улыбку цветов бутоны,
и приходят коты на руки, когда нам плохо?

И порою мне снится -- в тумане, как будто в вате,
слышу тихую песню, мелодия мне знакома...
И тогда среди ночи я резко сажусь в кровати,

и накинув ветровку, один выхожу из дома.
Вспомнив нечто забытое, я в электричке еду,
после долго иду, звукам ветра в ушах внимая.
И в высокой траве, улыбаясь, снимаю кеды.
И земля говорит.

И я, кажется, понимаю.