Ефим Шифрин:
Меня точит обида,
что сейчас мы очеловечиваем нелюдей

Sobesednik.ru встретился и поговорил с Ефимом Шифриным накануне очередной его театральной премьеры.

Ефима Шифрина давно не видно в юмористических передачах. Теперь его хлеб – Театр мюзикла, где он является одним из ведущих артистов. И еще несколько проектов, далеких от формата «Аншлага».

«Заслуженный» и «народный» – знак системы»

– С юмором для ТВ окончательно распрощались?

– Меня все время спрашивают: «Куда вы пропали?» Отвечаю: я же не работаю на телевидении. Никогда там не работал. Я был приглашенным артистом. Звали – шел. А сейчас зовут – думаю. Перестал принимать участие в цикловых юмористических передачах. По разным соображениям.

Сейчас театр мне дороже. Когда мне говорят: «А вас нет по телевизору», хочется ответить: «Я просто прописку сменил». Меня много в соцсетях. Участвую в проектах – например в телевизионных фильмах на канале «Культура». Может быть, там меньшее число зрителей, но эти съемки мне дают больше радости, чем рейтинговые проекты на других каналах.

– А как же известное изречение, что «артист должен быть везде, иначе его быстро забудут»?

– Послушайте, на днях произошел забавный случай. В гримерке Театра мюзикла один артист спросил меня: «Ефим, а чем вы занимаетесь, помимо театра?» Все, кто слышал, расхохотались – убеждены, что я с детства в судьбе каждого отмечен. А оказывается, есть человек, который меня не знает. После такого вопроса уважающему себя артисту, наверное, надо вешаться.

Ну правда, десять лет назад такой вопрос меня бы огорчил: как это – чем я занимаюсь?! А сейчас это не удар по самолюбию. Это реальная картина – молодежь вполне обходится без телевизора или без главных наших каналов.

В другой раз приехал озвучивать сериал, в котором снялся, «Филфак». Администратор встречал кого-то из артистов, подошел ко мне: «Вы Виктор?» Я говорю: «Нет, я Гриша» – и услышал жуткий хохот охранника.

Он так же, как мои ровесники, думает, что каждый меня должен знать в лицо. Совсем не должен, мне вообще никто ничего не должен. И я совершенно спокойно переношу этот перевал судьбы, за которым кто-то может не знать, чем я занимаюсь.

– Многие артисты идут в депутаты, в доверенные лица президента… Вы не замечены в этом.

– Мне нечего ответить. Этого нет в моем характере. У меня даже звания нет. По этому поводу кто-то даже пишет мне сострадательные письма в интернете. В 90-е годы эти звания раздавались налево и направо. Театр эстрады направил бумагу о присвоении мне звания, я перехватил этот документ на полпути.

Мне не нужен весь этот пафос… Мне казалось, «заслуженный» и «народный» звучит ужасно – это же знак системы. Я по-прежнему так считаю: звание, которым наделяет чиновник, лишено для меня всякой ценности. Я не готов носить его, потому что знаю механизм его присвоения.

Студенты и молодые актеры, с которыми я когда-то делился секретами профессии (я когда-то целый год преподавал в ГИТИСе), почти все уже заслуженные и даже народные, а я по-прежнему просто Ефим Шифрин.

Зрители помнят Шифрина по «Аншлагу»

– Вот, например, есть артист – не будем называть имени, тем более он такой не один – доверенное лицо президента. Он в самых рейтинговых проектах по телевизору, имеет свой театр, финансируемый из госбюджета, успешен и вальяжен. Неужели вам не хочется того же?

– Давайте разделять. Иногда эти люди значительны еще и помимо участия в политике. А иногда мы не обращаем внимания, что многие из них ответственны не только за себя, но и за целые коллективы.

И мы не знаем степени их жертвенности. Многие ведь не столько о себе заботятся, сколько о вверенных им театрах.

«Рига – моя первая «заграница»

– Колыма, Рига, Москва – точки на карте, которые имеют к вам отношение, такие разные. Чем отличаются живущие там люди? Или они всюду одинаковы?

– Хотелось бы ответить, что одинаковые, но тогда я совру. Каждый край в силу особенностей своей истории диктует определенные способы отношений.

Например, Колыма – это не просто географическое место, удаленное от центра. Это еще история. Довольно мрачная. Люди, попавшие на Колыму, понимают, что они, как в «Маугли», – братья по крови.

– Скорее по несчастью.

– Да. Люди, которых история заперла в этом краю, несправедливо поступила с ними. Мы, например, – колымские дети – очень долго общались после отъезда оттуда. Даже когда на концертах ко мне подходят за автографами и выясняется, что люди из тех мест, в разговоре это порождает особый тип близости.

Что-то родное. За нашими родителями – история, которая нас делает почти братьями. Рига – это моя первая «заграница», закавычим это слово. Я попал в Ригу с Колымы. Хотя республика была частью большой страны, она оказалась абсолютно другой во всем.

Когда мы выбирали место, куда переехать с Колымы, встал очень непростой выбор. Мы не могли попасть ни в Москву, ни в Ленинград – а с какой стати? Папа совершенно не допускал мысли вернуться и в Оршу, где его арестовали в 38-м году.

Как только в Риге нашлась тетка моей мамы – знаете, как после войны друг друга находили, – мы отправились туда в гости. И маму поразил один случай. Какой-то прохожий бросил окурок на тротуар. Его догнала пожилая латышка с этим окурком и сказала: «Молодой человек, вы что-то уронили».

Мама, когда услышала это «уронили», приняла решение: мы переедем только сюда. В 65-м году мы перебрались в Ригу. А Москва – это моя юношеская вольница… Эти три точки в моей жизни – равнобедренный треугольник, внутри которого вся моя биография.

И у меня протяженность до этих пунктов совершенно одинаковая, я ничему не отдаю предпочтение и одинаково тепло отношусь.

«Человека сделали собакой»

– У вас осталась обида на СССР из-за того, что сослали вашего отца, объявив его польским шпионом?

– У Бунина в «Окаянных днях» есть фраза, что народ – это не простая абстракция, а всегда глаза, носы, уши, рты… Позволю себе чуть дополнить это изречение. Для меня государство и страна – это всегда конкретные люди: Сталин и его приспешники, Брежнев и его правительство.

Это лица. Которые мне хотелось бы исключить из своего окоёма. Остальные – это мои соседи; люди, которые мне помогали; прекрасные педагоги, которые тоже были частью Советской страны…

Это мои сверстники, мои случайные попутчики… Какая обида? Что такое «советская власть»? Она ведь часто воплощалась в образах людей, которые для меня – нелюди.

Меня точит обида, когда сейчас мы этих нелюдей пытаемся очеловечить, реабилитировать, придать им пристойный вид. Когда мы называем их «эффективными менеджерами», ставим им памятники.

Когда мы пытаемся за этими людоедами найти какие-то заслуги. А мне кажется: один невинно убитый человек, одна расстрелянная семья, один лишившийся детства ребенок зачеркивает все их заслуги.

Пока они привели от сохи к индустриализации, они скосили миллионы невинных голов. Может ли меня устроить цена нашего индустриального счастья?

«Человека сделали собакой. Вот это превращение человека по обе стороны зла – что в Германии нацистской, что в СССР – никакая индустриализация, никакие автобаны не окупят...»

– Я читала отрывки из воспоминаний вашего папы. Особенно поразили рассказы, как зверски избивали в лагере заключенных – свои же. Но избивал же не Сталин.

– Он создал систему, при которой был возможен этот беспредел.

– Я о другом – откуда злоба в тех, кто охранял?

– Как запускается пропагандистская машина? Что нужно сделать, чтобы лагерная собака загрызла человека? Ей надо сказать «фас». А тут человека сделали собакой.

Вот это превращение человека по обе стороны зла – что в Германии нацистской, что в СССР – никакая индустриализация, никакие автобаны не окупят. А главное, никогда не окупят миллионы невинных жертв.

«Два диктатора – Кончаловский и Виктюк»

– Мне сказали, в Театре мюзикла вы сейчас буквально днюете и ночуете.

– Готовились к премьере. Про Театр мюзикла скажу так. В какой-то момент мне показалось, что я уже вышел на дорогу, которая без особых приключений приведет меня к пенсии и старости.

Что нарушало этот привычный алгоритм: эстрадный концерт, съемки и обязательно два-три спектакля в антрепризе или по приглашению в стационарных театрах...

Однажды раздался звонок – Михаил Швыдкой (а мы знакомы давно, еще по передаче «Приют комедиантов» – я начал в ней сниматься, когда она еще носила название «Театр + ТВ») предложил мне главную роль в спектакле «Времена не выбирают», которым должен был открыться задуманный им Театр мюзикла.

Честно говоря, если я и мечтал о чем-то, чего еще никогда не делал на сцене, то именно о таком музыкальном спектакле, в котором для меня воплощен высший идеал профессии, когда артист демонстрирует, что действительно умеет делать все. В театре Швыдкого я задержался на целых пять лет.

На «Временах» моя история как артиста мюзикла не закончилась, а неожиданно продолжилась рок-оперой Кончаловского «Преступление и наказание», куда я прошел честный кастинг – какой прошли и вдвое младше меня партнеры.

Кастинг был необходим – уж больно много умений предполагает этот жанр. Очень сложная музыка Эдуарда Артемьева. Вы не представляете, все коридоры театра были заполнены искателями актерского счастья!

Артисты с номерками на груди должны были ровно, как при поступлении в театральный, показать музыкальный и драматический отрывок из готовящегося спектакля.

Пройдя испытание, я получил две роли на выбор – Свидригайлов и Порфирий Петрович. Как вы знаете, я выбрал Порфирия. Премьера состоялась в прошлом году. Это был второй мой спектакль в Театре мюзикла.

Между делом появился и третий, ревю «Жизнь прекрасна». Ну и сейчас на меня свалился четвертый мюзикл – «Принцесса цирка» – неожиданно… как метеорит.

– Вы не один год работали с Романом Виктюком, поработали с Андреем Кончаловским… У них много общего, например, в методах работы с артистами?

– Так сразу не ответишь. Кончаловский в кино и он же в театре – это разные люди. Вот Кончаловский в театре и Виктюк в театре – это два диктатора.

Когда для меня возник Кончаловский в кино (я снимался в его фильме «Глянец»), я совершенно в него влюбился, мне было свободно и легко – в своих решениях он шел за актером, вообще не давил. Мне казалось, что и в театре эта вольница продолжится. Ничего подобного!

Он вдруг вырос таким деспотом, непримиримым и очень требовательным. Чуть ли не на первой репетиции предупредил меня, что я попал в первый класс и мне предстоит учиться профессии заново.

– И что вы ему ответили?

– Сказал, что готов к любым испытаниям. Почти до самой премьеры он изводил меня как мог, а после шумного успеха объявил, что наконец-то вполне мной доволен.

Виктюк и Кончаловский похожи тем, что, добиваясь цели, домучают, добьют тебя до кондиции, когда, почти уже бездыханный, ты вдруг осознаешь невиданную свободу.

Потому что помирать, так с музыкой – и вдруг оказывается, что эта музыка и есть их желанная цель.

«Швыдкого как министра не знаю»

– А Михаил Швыдкой как руководитель театра – какой он?

– Надо отдать должное – он не очень в творческий процесс лезет. Я никогда не видел и не слышал, чтобы он что-либо выговаривал режиссеру, балетмейстеру. Как всякий профессионал, который хорошо знает театр, он понимает эту автономию – когда административный ресурс включать не стоит.

Мне нравится, что он идет по пути, по которому не идут другие наши создатели мюзиклов. Он не делает кальки бродвейских или европейских постановок. Все спектакли в этом театре – оригинальные. Это очень рискованный и трудный путь.

Но я знаю, что он мечтал именно о театре, где бы создавались новые отечественные мюзиклы. И этот театр уже живет своей счастливой жизнью в Москве.

– Многие говорят: с его уходом с поста министра культуры культура многое потеряла.

– Я его как министра не знаю – не завишу от Министерства культуры и, честно говоря, вообще не очень завишу от чиновников. Я же не государственное учреждение.

– Как поживает ваш «Шифрин-театр»?

– Ну, «Шифрин-театр» – это мое частное предприятие, которое состоит из меня, моего директора, водителя и людей, которые вступают с нами в договорные отношения.

Это театр на колесах – собрали чемоданчик и поехали.

– Развиться в более серьезную структуру не планируете?

– Нет нужды. Я прежде всего артист. Создавать масштабные спектакли не сумею. У меня даже нет охоты содержать театральное здание. Понятно, что актер – зависимое существо. Зависимое именно от предложений. Пока предложений достаточно.