Цитата сообщения LenaVodoley Пани Мария. Шмель. Лебедь. (Рассказы)

Пани Мария

В нашем доме жила злая одноногая тетка - пани Мария.
Мы - пацанята, боялись ее как огня.
Ну не любила пани Мария детей, просто ненавидела и я всегда старался не попадаться ей на глаза без папы с мамой, а то могла и костылем двинуть.

Когда выходил из подъезда во двор, сперва подбирался к двери, тихонько смотрел в щелочку - там ли? Разгонялся еще в коридоре, чтобы сходу растянуть тугую дверную пружину и побыстрее миновать опасный участок, где целыми днями сидела на табуретке пани Мария.

Но больше всех, пани Мария не любила своих ближайших соседей и особенно их семилетнего сына Ромчика.
Я несколько раз наблюдал жуткую картину, как безногая кричала на ребенка:
- Чтоб ты издох паскуда! Ненавижу! Я тебя когда-нибудь поймаю и повырываю ноги, посмотришь, как жить на костылях.

Но родители Ромчика никогда не вступали в перебранки, а сразу подхватывали сына на руки и старались поскорее исчезнуть.
Даже тишайшая наша соседка - тетя Ада, однажды больно получила костылем по ногам, потом долго хромала, только из-за того, что посмела заступиться за этого «пархатого жиденка»…

Родители Ромчика изо всех сил пытались откупиться, чтобы успокоить и задобрить пани Марию, аж свою машину «Победу» для этого продали. Достали дорогую инвалидную коляску, устроили в квартире соседки ремонт, даже новую мебель с цветным телевизором купили.
Безногая затихала на некоторое время, но не надолго. Через неделю, после дорогого подарка, она опять напивалась, приходила по ночам и колошматила костылем по двери с криками:
- Жидовские морды, верните мне мою ногу! Убъю-ю-ю!

Но семья не открывала, не скандалила, а только затравленно пережидала, когда старенькая мамаша придет и наконец уведет спать свою буйную дочь.

Все соседи поделились примерно поровну - одни считали, что "жидам" так и надо, пусть платят сколько ни попросит – это их крест, другие тоже сочувствовали пани Марии, но были убеждены, что ей пора в дурдом.
Так семья маленького Ромчика промучилась около года, ежедневно таская безногой, огромные сумки с базара.
Но в один прекрасный день подъехала грузовая машина и жилистые мужики начали выносить узлы и мебель еврейской семьи.
Мы побросали казаки-разбойники и с ужасом наблюдали, как пани Мария ковыляла вокруг машины, мешала грузчикам и кричала:
- Сбежать от меня вздумали!? Сейчас попробиваю колеса - никуда не поедете!

Наконец грузовик уехал, навсегда увозя от нас маленького Ромчика и его семью.
Безногая упала и еще долго рыдала в пыли положив лицо на след от огромного колеса…
Никто из нас так никогда и не узнал, куда они переехали. Одни говорили, что в Ровно, другие, что в Тернополь, но главное - подальше от Львова, где жила пани Мария.

А ведь еще год назад все было так хорошо.
Пани Мария молодая тридцатилетняя, тогда еще замужняя баба, работала в железнодорожном депо бухгалтером.
Однажды, когда она как обычно возвращалась домой аккуратно перешагивая через мазутные рельсы и стрелки, вдруг заметила сидящего на шпалах маленького соседского мальчика Рому, а с горки на него катились вагоны…
Женщина не задумываясь бросилась наперерез, схватила и в последний момент вытолкнула ребенка из под колес, да и сама почти успела. Вот только ее нога выше колена - не успела…

Шмель

Валентин Кудабеясов долго обхаживал продавщицу из соседнего ларька. Запала она ему в душу своей белозубой улыбкой и веселым нравом.
И по возрасту они подходили друг другу, обоим чуть за сорок перевалило.
Он приходил к ларьку без всякой надобности по три раза на день, а Тоня на него глядеть не хотела.
- Была бы у вас, Валентин, фамилия посимпатичней... А то не звучит!.. Антонина Кудабеясова... Ха-ха-ха!
Разузнал Валентин, благо дело городок маленький, что есть у Тони слабинка -любит она в лес ходить и грибы собирать...
- Тонь! Ну поехали на электричке, погуляем. Я знаю хорошие грибные места...

Побродив по лесу и закусив нехитрой закуской поллитровку, Тоня распалилась на своего знакомого, нарушив благостную, первозданную тишину природы:
- На кой черт ты сюда меня привез?! Одни сыроежки! Сколь лет я ездила на Жужалино и привозила и в обеих руках, и в зубах столько хороших грибов! Возвращаемся обратно!
В ожидании электрички, разморенные водкой, они расположились с корзинами, полными грибов, в трех метрах от железнодорожного полотна.
Наконец, медленно подтянулся наполненный людьми состав, и они бросились к вагону.

Как нарочно, подножка была как раз над ямкой, и Антонина попыталась все-таки на нее взобраться. Она со всего размаху закинула ногу на подножку, вцепилась руками в поручни. И в это время между ее округлых разгоряченных ног сел шмель, и ему так что-то понравилось в ее телесах, что он впился в очень чувствительное место!
- А-а-а-! У-уж-ж-жалил! - разнеслось по лесу. Народ замер, подозревая, что кто-то угодил под колесо.

Валентин понял, что дело швах, и приложил свою крупную ручищу на больное место своей спутнице.
Народ начал возмущаться, глядя на дружную парочку, которая пыталась не так, как все, войти в вагон.
- Леса им было мало! Вот негодяй! А она-то, гляньте, еще его и за руку держит, видать нравится!..
Валентин не знал, что делать! То ли держать руку между ног, чтоб Тоньке легче стало, то ли грибы хватать, то ли забираться на подножку самому.
- Люди! Помогите залезть!.. - закричал Валентин Кудабеясов.
Но народ не спешил.
- Ты руку -то из ее п...ы вынь, а потом уж проси!
И сердобольные мужики, стоящие в тамбуре, протянули с подножки Антонине руки и с хохотом втащили ее в вагон.

Валентин хотел подать корзины с грибами, но в это время электричка тронулась.
Он бросился вдогонку за поездом и, ухватившись за поручни, стал подтягиваться повыше. От натуги ударился и с разбитыми губами кое-как залез в злополучную электричку.
Антонина стояла в тамбуре с широко расставленными ногами и стонала.
- Тонь! Дай жало выну, легче станет!
- А как?! Он меня в самое темечко ужалил!
- Ну и чо? Я чо-ли не мужик?!
- Ты с ума спятил!

Валентин одной рукой гладил Тоню по спине, а другой поддерживал за локоть.
- Какая любовь, а?! С разбитой мордой, и даже не унимается! - возмущались пассажиры.
- Чего выставились! У нас горе, а вы?! - шикнул Валентин.
Антонина была похожа на вареного рака, еще немного - и она готова была упасть от боли в обморок.
В обнимку они вошли в вагон.
- Уступите место моей жене, ей плохо!
- Еще бы! А может, наоборот, хорошо?
Народ дружно хохотал!

Антонина уткнулась в плечо Валентину и хотела только одного - поскорее избавиться от боли...
- Жало бы удалить, Валя?!- слезливо пробормотала она.

Взяв единственную спасенную корзину с грибами, Валентин бережно помог спуститься из вагона своей миловидной спутнице и повел Тоню под руку домой.
Сколько времени Антонина не поддавалсь на уговоры и наконец-то...
"Спасибо тому командировочному шмелю!- думал Валентин.- А жало я удалю!!!"

(Ида Вагнер)

Лебедь, или вечер Сен-Санса

Мишка был крепкий парень и не робкого десятка. Отжимания на кулаках, пробежки в любую погоду, спарринги и всё такое. Но те двое, которым он попался «на зубок» поздно вечером у ларька с сигаретами, оказались крепче. Вот уже несколько лет прошло, как Мишка на кулаках не отжимается, по мешку не бьёт и в парах не стоит. Вместо этого Мишка всем улыбается и через каждые секунд тридцать странно подёргивает головой. Работает он, ввиду полной своей безопасности, в детском садике дворником.

Зато Григорий - как занимался любимым делом, так и занимается. Хотя он и не здоровый вовсе, и его, как и всех в нашем городе, рано или поздно встречали вечером такие люди, после общения с которыми тоже можно начать всем улыбаться.

Гриша - представитель самой немужественной в глазах нашего нордического населения профессии. Гриша - скрипач. Ни разводной ключ, ни молот, ни тугая баранка старого грузовика мозолей на Гришиных руках не оставили. Весь спектр своих чувств он, в отличие от нормальных пацанов и мужиков, одними только матами выразить не способен. И в плечах он не широк, и смотрит на мир открытым взглядом, а не из-под неандертальских надбровных дуг. Даже плюнуть сквозь зубы у него получается только на метр, а не на три, как у любого нормального в нашем городе человека. И, тем не менее, какая-то сила в нём есть. А иначе как бы он до сих пор играл на своей скрипке, если даже такие парни, как Мишка, уже несколько лет всем улыбаются?

* * *
С какой-то репетиции в один из ветреных, холодных вечеров Гриша шёл однажды домой. Шёл, срезая углы и петляя по дворам, в которых шутки ради малолетками выбиты все лампочки у фонарей; шёл по дворам, в которые заходят только знатоки маршрута, например, пьяные, возвращающиеся после получки домой в состоянии глубокого алкогольного обморока. Через такие дворы быстрым шагом петлял с репетиции домой и Гриша, подняв воротник плаща, мурлыча обрывки мелодий, мечтая о горячем чае с лимоном.
Сиплый густой баритон неожиданно отвлёк Григория от уютных мыслей.
- Сюда иди.

Несколько окон без занавесок лили жидкий свет на мокрый лабиринт двора, на поломанную детскую площадку. Из полного мрака в относительную полутьму по направлению к нему выступили две фигуры.
- Деньги давай.

Когда бежать некуда, а драться бесполезно, просьбы, произнесённые сиплым голосом, нужно выполнять. Если, конечно, эти просьбы в принципе выполнимы. Если, то есть, у человека есть принципы, соблюдая которые, ему скорее придётся попрощаться с жизнью, чем исполнить неисполнимое. «Деньги - дело наживное, - так всегда говорила Григорию мама. - Нужно отдать - отдавай не жалея. Потом ещё заработаешь». «Деньги - не принцип», - всегда думал Григорий. Он достал из кармана все бумажки и все копейки, которые там были.
- Это всё?
- Да.
- А это что?
Рука обладателя сиплого баритона коснулась футляра за спиной.
- Скрипка.
- Ты чё - скрипач?
- Да.
- А она дорогая? - спросил второй надтреснутым голосом.
- Я её не отдам, - сказал Григорий, - да она вам и не нужна. Вы её нигде не продадите.
- А сыграть сможешь?
- Смогу, конечно.
- Пойдём.

Они зашли в ближайший подъезд и поднялись на площадку между первым и вторым этажами. Граффити на тему половой жизни обитателей дома, окурки, выбитое стекло - всё как везде. Григорий с минуту дышал на пальцы и тёр ладони друг о друга, разглядывая попутно неожиданных слушателей. А те с насмешкой в хищном взгляде, в свою очередь, рассматривали этого Паганини, который снимал с щуплых плеч футляр и готовился играть.

- Нам чего-нибудь нашего, - сказал баритон.
- «Мурку», что ли? - спросил, осмелев, Григорий.
- Типа того.
- «Мурку» я не играю. Я играю серьёзную музыку. Вот сейчас мы репетируем ораторию Сен-Санса.
- Слушай, Чиполлино, нам это… как тебе сказать? Нам непонятно будет, въезжаешь?
- Это вам так кажется. - Григорий уже изрядно осмелел и почувствовал себя не в лапах чудовища, а в диалоге с людьми. Он почувствовал, что больше непрошеных слушателей начинает владеть ситуацией. — Серьёзная музыка понятна всем. Вы когда-нибудь лебедя видели?
- Ты что, издеваешься?
- Ну вот представьте себе лебедя. Представьте, как он плавает по тихому озеру и вода мягко расходится за ним едва заметным шлейфом. Закройте глаза и представьте. А я сыграю произведение, которое называется «Лебедь». Это тоже Сен-Санс, ораторию которого мы сейчас репетируем.

Два человека зажмурились, а третий, взяв несколько нот для пробы, начал играть. Нужен был фотоаппарат, чтобы заснять эту «встречу на Эльбе»! Это было похоже на столкновение двух цивилизаций. Одна цивилизация была сурова. Она выжила в снегах ледникового периода, вырастив на сердце и на всём кожном покрове грубую защитную броню. А вторая, наоборот, долго обрезывала и очищала сердце, делая его чутким и восприимчивым к любому прикосновению.

Два представителя первой цивилизации стояли непривычно для себя самих - закрыв глаза, а представитель другой водил смычком по струнам и сам в это время был похож на струну натянутую и звенящую. А между ними, в согревшемся от игры воздухе, царственно плыл по тихому озеру лебедь Сен-Санса. Он иногда окунал голову в воду, иногда прятал её под крыло. Но он всё время плыл, не останавливаясь, и озеру, казалось, не было конца.

Через несколько минут игры надтреснутый голос вскрикнул.
- Стой! Стой! Вот здесь теплее надо!
Григорий улыбнулся в ответ и стал играть «теплее», а кричавший, закрыв глаза, продолжил слушать. Он действительно понял эту музыку, и радость понимания грела его не меньше, чем звуки скрипки.

Дом резонировал. Звуки уходили вверх, усиливались, заставляли подрагивать невыбитые стёкла. Музыка без стука заходила в дома, сначала раздражая непривычностью, а затем совершая умиротворяющее помазание. Люди открывали двери квартир, чтобы закричать «Уйдите!» или «Перестаньте!», но не кричали, а оставались у открытых дверей и слушали. После «Лебедя» из «Карнавала животных» Гриша сыграл ещё Рондо Каприччиозо, и когда он заканчивал, из-под закрытых век баритона вытекла скупая и жгучая слеза, какими плачут люди, пережившие ледниковый период.

* * *
Они, конечно, отдали Григорию все его деньги, а может, и додали своих. Они проводили его домой, чтобы никто пальцем не тронул Паганини («Сам знаешь, что у нас по вечерам случиться может»). Они бы и поблагодарили его на все лады, но слов в лексиконе было маловато, и большую часть своего восторга они, размахивая руками, выражали матюками и междометиями.

Все трое в ту ночь засыпали улыбаясь. Но это была не та улыбка, которой встречает незнакомых прохожих некогда крепкий парень Мишка.

Обычно бес стоит незримо между людьми, нашёптывая помыслы, провоцируя вражду, подталкивая на злодеяния. А между этими тремя людьми в сей вечер тихо и неторопливо проплыл лебедь. Он проплыл, перед глазами одних открывая красивую и неизведанную жизнь, а в глазах другого подтверждая ту истину, что люди изначально хороши, и если плохи, то лишь потому, что сами не знают себя настоящих.

(Протоиерей Андрей Ткачев)