Настал день, когда верные гвардейцы сполна вернули долг дочери Великого Петра – матушке-цесаревне Елизавете: 25 ноября 1741 года они помогли добыть ей власть и трон. В благодарность за неоценимую услугу гренадерская рота Преображенского полка стала именоваться Лейб-Компанией. Весь состав роты до последнего рядового был возведен в потомственное дворянство.

Почти два месяца продолжались балы, карнавалы и другие церемониальные торжества… А 25 апреля 1742 года в Успенском соборе Кремля состоялась коронация Елизаветы Петровны. «Царство женщин» на русском престоле продолжалось.

Она родилась 19 декабря 1709 года.

«Год этот, – читаем в документальном романе К. Валишевского «Дочь Петра Великого» (кстати, данный труд многими современными российскими историками расценивается как одно из самых глубоких и всесторонних исследований елизаветинской эпохи), – достаточно красноречиво говорит уму и сердцу каждого русского человека.
В это время отец Елизаветы не был еще повенчан с ее матерью, в чем впоследствии жестоко упрекали обеих дочерей, Анну и Елизавету, родившихся от этого союза, столь странно возникшего и испытавшего такие необычайные переживания. Но в это же время Петр вернулся в Москву после Полтавы… и эта слава окружила даже новое его потомство ослепительным сиянием…»

Остается добавить, что по характеру дочери Петра оказались совсем разными: веселая, бойкая и шаловливая Елизавета была полной противоположностью серьезной, всегда сосредоточенной на своих мыслях Анне.

Воспитательницей у юной Елизаветы состояла француженка мадемуазель Латур, которая почему-то называла себя графиней де Лоней. Но сей грех не так велик по сравнению с тем, что наставница, по свидетельству современников, «не всегда подавала своей питомице самые лучшие и назидательные примеры поведения. В дополнение к ней были еще многие учителя, и среди них опять-таки француз Рамбур. К сожалению, им приходилось бороться с непобедимой ленью Елизаветы. Физически похожая на отца, дочь Петра Великого умом ближе подходила к матери, некультурной лифляндской крестьянке. Читать ей было скучно, а писать чистое мучение…».

Красоту и грацию Елизаветы Петровны отмечали многие ее современники. Еще в 1728 году испанский герцог де Лириа, совсем к ней не расположенный, писал о восемнадцатилетней цесаревне:

«Она такая красавица, каких я редко видел. У нее удивительный цвет лица, пламенные глаза, рот совершенный, шея белейшая и несравненный стан. Она высокого роста, чрезвычайно жива, хорошо танцует и ездит верхом без малейшего страха. Она не лишена ума, грациозна и очень кокетлива».

Художники соревновались за право писать российскую самодержицу. Казалось бы, ничего удивительного в этом нет: красивая женщина любит, чтобы ее рисовали. Но вот что странно: изображения уж очень похожи одно на другое. Разные одеяния, повороты головы, жесты, но черты лица чуть ли не копируют друг друга. И еще: нет ни одного портрета Елизаветы в профиль. А все объяснялось довольно тривиально: существовал высочайший указ об утверждении образца для всех живописцев – гравюры академического художника Ивана Соколова. А еще императрица (и это, пожалуй, был первый случай в истории российских правителей) ввела настоящую цензуру на свои портреты. Возложена была эта функция ни много ни мало как на Санкт-Петербургскую академию, без апробации которой ни выставить, ни продать портрет было нельзя.

Чем были вызваны такие строгости? Потомки терялись в догадках, но спустя века некоторые из историков огорошили своих современников неожиданным выводом: просто-напросто Елизавета была некрасива! А как тогда быть с многочисленными свидетельствами? Но отзывы послов немедленно становились известны императрице, на это и делался расчет, так что комплименты были скорее дипломатического свойства. Государственные мужи и подавно нуждались в благосклонности Елизаветы.

А вот насчет неистовой страсти Елизаветы Петровны к нарядам и ярким увеселительным мероприятиям двух мнений быть не могло. Известно, что во время пожара в Москве в 1753 году во дворце сгорело 4 тысячи ее платьев, а после смерти своей тетки Петр III обнаружил в Летнем дворце гардероб с 15 тысячами платьев, причем многие из них оказались ни разу не надеты.

В народе Елизавету любили: императрица была той «всероссийской помещицей», которая до конца дней «сохраняла связь с землей и деревней» и следовала дедовским русским традициям правления. Когда ей предлагали назначить на какое-нибудь место иностранца, она отвечала: «К чему это? Разве нет способных русских людей?»

После не особо радостного десятилетнего царствования Анны Иоанновны неузнаваемо преобразилась Северная столица: появились великолепные здания Смольного монастыря, Пажеского корпуса, Зимнего дворца. Была восстановлена деятельность Сената. Принимались меры к активному развитию военного и торгового флотов. В Москве открылся первый университет, ставший центром российского образования и науки. В Казани начала работать первая гимназия. В Ярославле создан первый государственный театр, в котором ставили пьесы Сумарокова, а позже Фонвизина. До Елизаветы Петровны в России не было Академии художеств, и она повелела: «Быть Академии». При «милой Елисафет» открылись великие имена – Ломоносова, Сумарокова, Княжнина, Хераскова…

При Петре II и Анне Иоанновне цесаревна старалась особо не задумываться о своем высоком положении и придворных интригах. Удалившись в свое село Измайлово и принадлежавшую ей Александровскую слободу, она жила своим домом вместе с незнатными родственницами по материнской линии, презираемыми ее царствующей двоюродной сестрой. Один фаворит сменял другого: камергер двора А. Б. Бутурлин по приказанию Петра II, влюбленного в свою тетушку Елизавету, был отправлен на службу в Малороссию; его место вскоре занял С. К. Нарышкин, чуть позднее – прапорщик Семеновского полка Алексей Шубин. Все это были люди по природе своей мягкие и добрые, не стремившиеся к власти.

Последнему из перечисленных фаворитов повезло меньше всего.

«Удар, нанесенный Елизавете новой императрицей, был жестоким, – писал в «Историческом вестнике» 1903 г. Евгений Шумигорский. – По ничтожному доносу фаворит цесаревны Шубин был схвачен, посажен в «каменный мешок» и после пыток отправлен сначала в Ревель, а потом в Сибирь. По отношению к самой Елизавете императрица держала себя холодно: запретила ей являться к себе без предварительной просьбы, давать ассамблеи; хотела даже, как говорят, заключить ее в монастырь, но на этот раз цесаревну спас Бирон, в надежде женить со временем на ней своего сына».

Интересная параллель судьбы: когда в залитых светом залах Коломенского дворца шумело пиршество, устроенное Петром I в честь рождения дочери Елизаветы, за сотни верст от Москвы в хате захудалого хутора Лемеши покачивалась под низким потолком люлька с младенцем – сыном казака Григория Розума. При крещении нарекли его Алексеем, или по-украински Олексой.

Спасаясь от тяжелой родительской руки, Олекса убежал в соседнее село Чемеры. Тамошний дьячок сжалился над ним и устроил при храме, благо музыкальностью и голосом Бог юношу не обидел.

Там, в Чемерах, и приметил Олексу Розума полковник Федор Вишневский, возвращавшийся из Венгрии с винами для императорских погребов. Ведь помимо главного поручения он имел еще и попутное – подыскивать голосистых парней, способных стать придворными певчими.

Певчего с Черниговщины цесаревна Елизавета впервые увидела и услышала в дворцовой церкви. По одним источникам, у него был ангельский тенор, по другим – редкий по силе бас. А еще Олекса Розум был на редкость хорош собой: высокий, стройный, смуглый, с правильными чертами лица, с темными глазами под изящно изогнутыми бровями… Он переселился к цесаревне и был зачислен в ее скромный двор на должность бандуриста.

На протяжении нескольких лет Елизавета тратила большую часть своих скудных средств на воспитание Алексея Григорьевича – разумеется, в том смысле, какой сама придавала этому понятию. Он был обучен танцам, галантным поклонам и умению говорить по-французски. Шел 1732 год. До вступления на престол в качестве императрицы Елизавете Петровне оставалось девять лет…

Так случилось, что об этих – единственных в своем роде в истории русского двора – отношениях царицы и ее фаворита не осталось ни одного их личного свидетельства. О том, что в России был еще один – «тайный» – император, мы узнаем исключительно из записок и дневников придворных Елизаветы. Причины этого весьма простые: сама императрица, как уже упоминалось, складно писать не умела, дневников не вела, а в немногих оставленных ею записках безграмотность изложения спорит со скудостью мысли… Что касается Разумовского, он тоже не оставил никаких письменных свидетельств своей необычайной судьбы, поскольку был не особенно грамотен…

После дворцового переворота, когда Елизавета взошла, наконец, на престол, красавец-бандурист из Малороссии тоже круто взмыл ввысь: графское достоинство под новой фамилией Разумовский, камергер, обер-егермейстер, Лейб-Компании капитан-поручик и, наконец, генерал-фельдмаршал. Усыпанные бриллиантами ордена и звезды… Тысячи крепостных… При коронации Елизаветы он нес ее шлейф.

Увлечение российской императрицы бывшим казаком Олексой Розумом было, видимо, настолько сильным и глубоким, что она пошла с ним под венец. Обвенчались тайно в церкви подмосковного села Перово поздним вечером 24 ноября 1742 года, в первую годовщину дворцового переворота. Хотя событие это, надо сказать, мало что изменило в интимной жизни «милой Елисафет». Она по-прежнему продолжала кружиться в вихре маскарадных удовольствий и, конечно же, влюбляться. Фавориты менялись один за другим. Но, несмотря ни на что, нежные и доверительные отношения с Разумовским длились все двадцать лет ее царствования.

В конце 1741 года Елизавете Петровне исполнилось тридцать два года. Официально она считалась незамужней, и ей нужен был наследник. Единственным представителем рода Петра Великого оставался герцог Гольштейн-Готторпский (в России его называли Голштинским) Карл-Петер-Ульрих, рано потерявший родителей. Его, кстати, постоянно поминала и Анна Иоанновна: «Чертушка в Голштинии еще живет». Елизавета Петровна повелела привезти этого «чертушку» в Россию, чтобы обратить его в православную веру и объявить наследником престола. В феврале следующего года юный герцог в сопровождении своих воспитателей уже прибыл в Петербург и был обласкан тетушкой, обещавшей стать для него второй матерью. Однако радость Елизаветы от приезда сына любимой сестры продолжалась недолго, а ее надеждам не суждено было сбыться. Императрицу сразу поразили хилый и болезненный вид племянника, а главное – недостаточное для его возраста и положения образование. Учебу пришлось начинать заново…

«Императрице приходилось только оглядываться со всех сторон и нести бремя управления исключительно на своих плечах, – сообщалось в «Историческом вестнике» 1903 г. – Ее племянник, великий князь Петр Федорович, вызванный ею из Голштинии для наследования русского престола, оказался совершенно неподходящим к этой роли ни по воспитанию, ни по личностным своим качествам. Его супруга, великая княгиня Екатерина Алексеевна, сначала пользовавшаяся любовью Елизаветы, потом возбудила ее недоверие сношениями с Понятовским и Вильямсом. Мало того, современники передают, что Елизавета уже в то время находила Екатерину опасной для Петра Федоровича, подозревая в ней честолюбивые планы. Между тем великий князь, не оказывая любви ни к тетке, ни к России, вел себя при дворе Елизаветы, как мелкий немецкий князь… Будущность России встала перед ней в ужасающей неопределенности, и, по достоверным свидетельствам, она перед своей кончиной думала устранить племянника от престола».

Историки подтверждают, что буквально за несколько дней до кончины императрица решила удалить Петра и назначить наследником его малолетнего сына Павла под руководством его матери в качестве регентши. Сделать это Елизавета Петровна не успела…

Нездоровый образ жизни, который годами вела матушка-императрица, конечно, не мог не привести к плачевным последствиям. От блюд жирной и сытной малороссийской кухни, к коей приучил ее фаворит, Елизавета Петровна окончательно расплылась и одрябла. От бессонных (а вдруг снова переворот?!) ночей испортился цвет лица. Началась нескончаемая череда истерических припадков. К ним добавились незаживающие раны на ногах и кровотечения, с которыми становилось все трудней бороться.

24 декабря 1761 года Елизавета приказала читать отходную, повторяя за священником слова молитвы. Императрица скончалась через несколько дней после того, как ей исполнилось пятьдесят два года.