27 июля 1841 года был убит на дуэли Михаил Лермонтов. В этом году - 170 лет со дня его гибели.

 

 

 

Последний прижизненный портрет поэта. К.А. Горбунов

 

 

Безумец я! Вы правы, правы!

Смешно бессмертье на земли. 

Как смел желать я громкой славы,

Когда вы счастливы в пыли?

 

 

Нет, не похож я на поэта!

Я обманулся, вижу сам.

Пускай, как он, я чужд для света,

Но чужд зато и небесам!

 

 

Как демон мой, я зла избранник,

Как демон, с гордою душой.

Я меж людьми беспечный странник,

Для мира и небес чужой.

 

 

Тогда он казался себе, да и многим чужим этому миру. Но чем больше проходит времени, тем ближе он к нам, независимо от того, какое нынче тысячелетье на дворе. Как свет звезды, который доходит через века.

Лермонтов начал жить, думать и чувствовать слишком рано. В том возрасте, когда детей тешат игры, он уже изведал безнадёжную любовь, чертил в тетрадях женские профили, а в 10 лет его опалило дыхание страсти. Позже поэт опишет ту свою первую раннюю любовь — 9-летнюю девочку, встреченную на Кавказе у родственников, куда бабушка возила его лечиться на воды: «Кто мне поверит, что я уже знал любовь, имея 10 лет от роду? Белокурые волосы, голубые глаза...никого я так не любил, как в тот раз. И так рано! В 10 лет! О, эта загадка, этот потерянный рай до могилы будут терзать мой ум! Иногда мне странно, и я готов посмеяться над этой страстью! Но чаще плакать». Он писал об этом в стихах:

 

 

О, этот взор в груди моей живёт.

Как совесть, душу он хранит от преступлений.

Он — след единственный младенческих видений.

И деву чудную любил я, как любить

не мог ещё с тех пор, не стану, может быть...

 

 

Прошло 17 лет. В Пятигорске, где оказался Лермонтов, был дом генерала Верзилина, открытый для приезжей молодёжи. Среди других офицеров там часто бывал и поэт. У Верзилина было трое дочерей на выданье. Старшей, Эмилии, было 26 лет. Ей и увлёкся Лермонтов. По роковому совпадению это оказалась та самая первая любовь поэта.

 

 

 

Эмилия Верзилина

 

 

Он не узнал её тогда, и открылось это много позже, когда уже после смерти Лермонтова были опубликованы его записи о своей первой влюблённости, и Эмилия — к тому времени уже немолодая — узнала в них себя. Эта женщина сыграла роковую роль в жизни поэта и послужила косвенной причиной его гибели.

 

 

 

 

 

Когда-то меня так потрясла эта история, что я даже стихи написала:

 

 

«Кто мне поверит, что я знал любовь,

имея десяти лишь лет от роду?

Подкашивались ноги, стыла кровь...

Мы отдыхали на Кавказских водах.

 

 

Забыть не в силах девочки одной

лет девяти... Не помню, хороша ли,

но образ тот навеки был со мной,

куда б пути земные ни лежали...»

 

 

Так вспоминал поэт свою любовь.

Пройдут года, и след её растает.

И встретит эту девочку он вновь

через 17 лет... Но не узнает.

 

 

Эмилия Верзилина. Звезда

Кавказа. Бело-розовая кукла.

Изящна, образованна, горда,

стройна, и белокура, и округла...

 

 

Мишель влюблён. Прогулки тет-а-тет.

Но вот она не кажет глаз, остынув.

Вниманием красавицы согрет

усатый обаятельный Мартынов.

 

 

И началось! Обстрелы эпиграмм,

сарказмов яд, всё злее и жесточе...

Но лишь скалистым ведомо горам,

как он страдал, душою кровоточа.

 

 

Она тебя не стоила, Мишель!

В тот самый день, когда тебя зарыли,

Эмилия – подумаешь, дуэль! –

отплясывала весело кадрили.

 

 

Прошло ещё семнадцать. И тогда

была опубликована записка

поэта, где Кавказская Звезда

себя узнала в восьмилетней киске.

 

 

Какой судьба придумала курьёз!

И романист так вряд ли подытожит:

та девочка из юношеских грёз

и дама-вамп – лицо одно и то же.

 

 

Два чувства только было, два – в одном,

всё, что меж ними – тень былого пыла.

Одно поэта пробудило в нём,

другое человека в нём убило.

 

 

 

Портрет Лермонтова работы Н. Заболотского

 

 

 

 

Пятигорск. Место дуэли Лермонтова

 

 

Мартынов, как и следовало ожидать, отделался очень легко. Вместо ожидаемой сибирской каторги или разжалования в солдаты, он получил 10 лет церковного покаяния, которые отбывал в Киеве с большим комфортом, бывая на балах и гуляньях. Но в глазах большинства Мартынов отныне стал прокажённым. У него теперь было только одно имя и звание: «убийца Лермонтова». Жена его стала «женой убийцы Лермонтова», впереди маячили «сын убийцы Лермонтова», «внук убийцы Лермонтова» и так до скончания ставшего безымянным рода.

Трудно было примириться с чудовищной несправедливостью гибели юного гениального поэта. Белла Ахмадулина замечательно выразила это всеобщее подспудное желание переиграть ситуацию:

 

 

И снова, как огни мартенов,

огни грозы над темнотой.

Так кто же победил — Мартынов

иль Лермонтов в дуэли той?

 

 

...Чем я утешу поражённых

ничтожным превосходством зла?

Прославленных и побеждённых

поэтов, погибавших зря?

 

 

Что расскажу я им о битвах

ума с безумьем роковым,

о малых и больших обидах,

о женщинах, неверных им?

 

 

Я так скажу: на самом деле,

давным-давно, который год,

забыли мы и проглядели,

а всё идёт наоборот.

 

 

Мартынов пал под той горою,

Он был наказан тяжело,

И воронье ночной порою

Его терзало и несло.

 

 

А Лермонтов зато – сначала

Все начинал и гнал коня,

И женщина ему кричала:

«Люби меня, люби меня!»

 

 

Мятежный дух поэта долго искал бури, долго бродил в чужих краях, но потом всё же нашёл свою родину, то есть понял и принял жизнь в её земной сущности. «Я ищу свободы и покоя». Он искал их и обрёл в конце пути. «Смиряется в душе моей тревога», - писал он. «И в небесах я вижу Бога». Бога, а не Демона. Демонизм и сверхчеловечество не исчерпывают всей его поэзии и даже не составляют её сути. Мудростью сердца он постиг религиозный смысл жизни, он вернулся в страну белеющих берёз и жёлтой нивы. И обязательно пришёл бы в своём творчестве к прекрасной пушкинской простоте и гармонии, уже был на пути к ним. Но пуля оборвала этот путь.

И мне хочется закончить стихами о нём:

 

 

Лермонтов

 

Потомок старинного рода,

не Байрон, о нет, ты иной,

ты — произведенье природы,

как ливень в полуденный зной,

 

 

как синие горы Кавказа,

желтеющей нивы волна,

как молнии огненноглазой

стремительные письмена.

 

 

Пылающий протуберанец

с развёрстой, как рана, душой,

на этой земле — чужестранец,

загробному раю — чужой.

 

 

Ценою томительной муки,

всему, что вокруг, вопреки,

обрёл ты волшебные звуки,

мятежное пламя строки.

 

 

Единственно и отрешённо

в твоём одиноком пиру.

Там воздух небес разрежённый...

Но гибель красна на миру.

 

 

И хочется острову тайно —

волнам набегающим в плен,

склонить свои гордые пальмы

у чьих-то родимых колен,

 

 

и парус тоскует, как нищий,

по встреченной в море ладье.

Как жадно созвучья он ищет

в пустынном своём бытие!

 

 

И — отзвуки, отклики, клики

на всю поднебесную высь:

спасайся, мой мальчик великий!

Пока ещё можно спастись!..

 

 

Уехать в Тарханы, в Тарханы,

где тихо в саду поутру,

где стелятся в поле туманы,

и листья шумят на ветру,

 

 

где муза ночами порхает,

и нету всевидящих глаз.

В Тарханах тревога стихает.

Ну что тебе этот Кавказ?!.

 

 

Два белых крылатых оленя

из царства бессмертного льда

туманною лунной аллеей

умчали тебя в никуда.

 

 

Но след твой остался на свете,

как снежных вершин торжество.

И плачут утёсы столетий,

лелея в морщинах его.