Взгляды

 

 

Бывает, что встречаешься с человеком, общаешься, но он не занимает никакого места в твоей душе и жизни, проходит по ней как бы по касательной. И при случайной встрече через годы ты даже не сразу его вспомнишь. Или вообще не вспоминаешь никогда. А бывает — один взгляд, или даже не один, но просто мимолётные взгляды — и никакого общения. А помнишь их всю жизнь…
В моей жизни было несколько таких взглядов.

 

Взгляд из подворотни

 

Мне было тогда лет 16 или 15. Был поздний летний вечер. Я шла по Московской (тогда это был проспект Ленина) от Горького в сторону Вольской. Я очень любила вечера, когда зажигались фонари и лица при их свете делались немножко таинственными и волшебными. «Огней так много золотых на улицах Саратова» - тогда их было много, а сейчас — ни одного, все заменили из экономии на тусклые белесые подслеповатые диодные лампы, при них лишь бы не споткнуться — какое уж тут волшебство. А тогда я жила в перманентном ожидании счастья, какой-то судьбоносной встречи, которая должна была свершиться вот-вот, не сегодня так завтра. Я не ходила, а летала, кружила по своему любимому городу, в ожидании чего-то необыкновенного, что со мной произойдёт — может быть, вон уже за тем поворотом… И вдруг — я почувствовала, что на меня смотрят. Просто физически почувствовала.
Я обернулась и — натолкнулась на чужой взгляд. Это был калека, без ног, сидевший в подворотне на земле на какой-то дощечке, и смотревший на меня горящим, затравленным взглядом. Не старый, молодой ещё парень, ну, может быть, лет тридцати. Я только мельком взглянула на него, но меня просто пронзило, прошило этим взглядом, как пулемётной очередью. В нём было столько нечеловеческой тоски и безнадёжного мужского желания, столько пылкой животной страсти и в то же время наивного боготворящего восхищения, с каким дети смотрят на ёлочного ангела или верующий на икону. Столько всего вместил в себя это взгляд! Я запомнила его на всю жизнь.
Он смотрел на меня с земли, снизу вверх, как ребёнок или собака, робко, рабски, преданно, покорно и в то же время так страстно и обречённо, как смертник перед казнью смотрит в последний раз на голубое небо, зная, что через минуту его уже не увидит. На меня никогда так ещё не смотрели, да что я говорю — так, просто настоящим мужским взглядом ещё никто не смотрел. Я ещё ни с кем не встречалась, не целовалась, хотя влюблялась во многих. Но именно в тот момент я впервые ощутила себя Женщиной.
В этот взгляд была вложена вся тоска несостоявшейся жизни. Если бы он был на экране — это было бы похлеще улыбки Кабирии или взгляда Деточкина, которые раз увидев — забыть невозможно. Это был просто человек из подворотни. Первый настоящий мужской взгляд, прожёгший мою душу. Я ускорила шаг, потом бросилась бежать и бежала квартала два с пылающими щеками. Как будто бы он мог меня догнать.

 

 

 

 

И подростки любить умеют

 

С третьего курса филфака я перевелась на заочное, училась и работала штатным корреспондентом молодёжной редакции областного радио. Часто приходилось ездить в командировки. Где-то с апреля по октябрь, то есть начиная с сева, заготовки кормов и кончая уборкой урожая, из них не вылазила. У нас с Казаковым выработалось что-то вроде игры: он с закрытыми глазами тыкал пальцем на карте в какую-нибудь точку Саратовской области, и я с готовностью тут же отправлялась на вокзал брать билет в эту Тьмутаракань. Невзирая на дожди, слякоть, хлябь, распутицу и так далее. Ольга — жена Казакова — рассуждала вслух, пытаясь понять причины этой моей добровольной ненормальности:
- Молодая... Энергии много.
Но всего этого было мало, чтобы объяснить. Командировка в глухую дыру где-нибудь в заволжской степи, от которой до ближайшего районного центра ехать на перекладных часа два, где шага не ступишь, чтобы не утонуть в грязи, или задыхаешься от сухой горячей песочной пыли — это для всех было сущим наказанием, от которого каждый увиливал, как мог. Это можно было воспринимать в крайнем случае философски, как неизбежное зло, или нудно-патриотично, как исполнение своего профессионального долга. Для меня же это было радостью, глотком свободы, подарком судьбы.
Во-первых, командировки давали мне ощущение своей значимости. Я как бы вырастала в собственных глазах, когда взрослые, умудрённые опытом люди доверяли мне, 19-летней девчонке, свои беды, проблемы, просили разобраться в каком-то вопросе, кого-то наказать, кому-то помочь. Мой приезд всегда был событием.
- Корреспондент... Из самой области...
Люди как-то внутренне подтягивались, старались выглядеть лучше, чем они есть. Я не привыкла к такому уважительному отношению в обычной городской жизни и меня это грело.
Во-вторых, каждая поездка — это была масса новых впечатлений, встреч в пути, дорожных исповедей, целый калейдоскоп новых лиц, типажей, образов жизни — всё это давало пищу для размышлений, зарисовок в блокноте и весьма разнообразило мой внутренний мир. В детстве я нигде не бывала, родители никуда не возили меня на лето, и эти поездки в забытые богом места, где я сама как бы и выполняла временно роль Бога, вернее, его посланца, компенсировало в чём-то мою охоту к перемене мест, тягу к путешествиям, к чему-то новому, неизведанному.
И ещё –  в самых тайных своих мыслях я лелеяла надежду на встречу с каким-нибудь прекрасным незнакомцем, которая перевернёт мою жизнь… Забегая вперёд, сразу скажу: такой встречи не случилось. Но однажды, в одной из таких поездок, мест в сельской гостинице и в Доме колхозника, где я обычно останавливалась на ночь, не оказалось, и меня пустила на постой какая-то старушка. В доме оказалось ещё два подростка — лет 13-14-ти. И один из них насмерть в меня влюбился. Об этом не было сказано ни слова, мы вообще с ним не обменялись ни одной фразой, но не заметить этого мог бы только слепой. Мальчишка отчаянно краснел, встречаясь со мной взглядом, прятал глаза, опустив голову, выбегал из комнаты. И в то же время я всё время ловила на себе его робкие смущённые взгляды, брошенные украдкой то из одного угла, то из другого. Он искал повод пройти мимо, зайти в мою комнату то за книгой, то ещё зачем-то. Это был совсем юный мальчик, неопытный, неиспорченный, неловкий, неуверенный в себе. Рыжий, вихрастый, угловатый. Наверное, это было его первое чувство. Он смотрел на меня как на какую-то диковинную райскую птицу, залетевшую случайно в курятник, и, казалось, умер бы от разрыва сердца, если бы я с ним заговорила. Меня это забавляло и немножко льстило. Но это был деревенский подросток, почти ребёнок, я не могла относиться к нему серьёзно. Но на всю жизнь запомнила его взгляд, которым он провожал меня, выбежав вслед за автобусом, на котором я уезжала. Столько восторженной трепетной влюблённости и недетской тоски было в этих распахнутых мальчишеских глазах! Потом, готовясь к экзамену по литературе, читая «Бедную Лизу», натолкнулась на фразу: «и крестьянки любить умеют». И сразу вспомнила того смешного несуразного сельского мальчишку, с тоской глядевшего мне вслед.

 

 

Тайна взглядов

 

С этим мальчиком мы не были даже знакомы, хотя учились в одной школе в параллельных классах. Не помню ни его имени, ни фамилии. Из всего, что я в нём запомнила — это большие оттопыренные уши и умные тёмные глаза. Он встречал и провожал меня взглядом на переменах, на школьных линейках, смотрел не смущённо, но и не нагло, а внимательно и проникновенно, словно что-то знал обо мне такое, чего я сама не знала о себе. Меня немного волновали эти взгляды и я смущённо отводила глаза. Так мы молча переглядывались несколько лет, пока не кончили школу и не разошлись по своим путям.
Прошло семь или восемь лет, я уже работала на «Тантале», откуда однажды меня увезли на скорой в больницу с подозрением на аппендицит. Там от одного ужаса от предстоящей операции мне вдруг стало легче или я сама себя в этом убедила. Врачи решили оставить меня до утра под наблюдением, отложив операцию на завтра. Я лежала в палате и с тоской ожидала решения своей участи.
И вдруг, выйдя в коридор, увидела, как к моей палате движется обход — экскорт врачей, возглавляемый… я сразу узнала его, это был тот самый бывший школьник из параллельного класса с оттопыренными ушами! Не помня себя, я вбежала в палату, схватила сумку с вещами и бросилась прочь по лестнице. Я сбежала из больницы. Не хотела, чтобы он смотрел на меня иначе — как врач, раздевал, прослушивал. Я инстинктивно хотела сберечь нашу тайну, безмолвную, безотзывную. «Они любили друг друга так долго и нежно...» Нет, конечно, не любили, до этого не дошло. Но это была молчаливая музыка взглядов, как прелюдия, обещание, надежда… Я сбежала, тогда не осознав причины своего поступка, и только потом поняла, почему. Я хотела это сберечь. Его отношение ко мне на высокой ноте. А аппендицит мой так о себе больше и не заявил. Казалось, он понял моё состояние и вошёл в положение.