http://fablit.blogspot.ru/p/blog-page_837.html

 

 

 

***

Я свернула в сторону
от больших дорог,
где цветы не сорваны
и рассвет продрог,

 

где лесное озеро -
словно лик судьбы,
где растут по осени
строки как грибы.

 

Я стою под ливнями,
на ветру планет.
Генеральной линии,
магистрали — нет!

 

Все дворцы с бассейнами,
светские пиры,
все пути шоссейные
в Скотные дворы -

 

всё, что здесь упрочено -
отвергаю прочь.
Жизнь моя — обочина,
шаг с обрыва в ночь,

 

где репейник колется
и поёт вода.
Жизнь моя — околица,
тропка в никуда!

 

Где не обезличена
стадная артель,
где своя лишь личная
внутренняя цель.

 

Лузеры с бастардами,
вы — России честь.
С утками стандартными
лебедю не сесть.

 

 

Нищий

 

Стоит он, молящий о чуде.
Глаза источают беду.
Подайте, пожалуйста, люди,
на водку, на хлеб и еду!

 

И тянет ладонь через силу,
и тупо взирает вокруг.
Да кто же подаст тебе, милый?
Россия — в лесу этих рук.

 

Я еду в троллейбусе тёплом.
Луч солнца играет в окне.
Но бьётся, колотится в стёкла:
«Подайте, подайте и мне!

 

Подайте мне прежние годы,
уплывшие в вечную ночь,
подайте надежды, свободы,
подайте тоску превозмочь!

 

Подайте опоры, гарантий,
спасенья от избранных каст,
подайте, подайте, подайте...»
Никто. Ничего. Не подаст.

 

Анкета

 

Перед ним лежал листок анкеты.
Взгляд его беспомощно блуждал.
Что тут думать, право, над ответом?
Не был. Не имел. Не состоял.

 

Вспоминал по гамбургскому счёту
всё, что было, мучило и жглось.
А в висках стучало обречённо:
«Не пришлось. Не вышло. Не сбылось».

 

Попрыгунья

 

«Вот это облако кричит», —
заметил ей художник Рябов.
В искусстве разбираясь слабо,
она глядит влюблённой бабой,
и осень на губах горчит.

 

«Да, это облако кричит», —
она кивает головою.
Оно кричит, о чём молчит
луна в чахоточной ночи,
о чём ветра степные воют.

 

Оно кричит, пока он спит,
о чём капель по крышам плачет,
о чём душа её вопит
от первой боли и обид...
Она грешна не так — иначе.

 

***

О, сна потайные лестницы,
в непознанное лазы.
Душа в тихом свете месяца
осваивает азы.

 

Проснулась — и что-то важное
упрятало тайный лик...
Ноябрь губами влажными
к окну моему приник.

 

Ах, что-то до боли светлое
скользнуло в туннели снов...
Оно ли стучится ветками
и любит меня без слов?

 

 

***

Любовь нечаянно спугнула.
Она была почти что рядом.
Крылом обиженно вспорхнула,
растерянным скользнула взглядом

 

и улетела восвояси,
как «кыш» услышавшая птица.
Мне Божий замысел неясен,
мне это всё не пригодится.

 

Зачем, скажи мне, прилетала,
куда меня манила песней?
А вот ушла, и сразу стало
бесчувственней и бесчудесней.

 

 

***

Стихи, стихи... А в жизни — как придётся.
Ныряю в это лето, словно в Лету.
И, может быть, мне счастье улыбнётся
на циферках трамвайного билета.

 

Трамвайное игрушечное счастье,
как часто ты меня манило пальцем,
бумажные раскидывая снасти,
но я предпочитала ехать зайцем.

 

Лучи зари давно уже погасли.
Рисунок звёзд похож на милый почерк.
Не получилась жизнь — ну и Пегас с ней.
Ведь главное — что было между строчек.

 

 

***

Привыкшие к телесным пеленам,
мы не подозреваем о свободе,
той, что от века недоступна нам,
а только снам, парящим в небосводе.

 

Я говорю с тобой как на духу,
на языке, понятном лишь поэтам.
Такая грусть и нежность наверху,
а нам внизу неведомо об этом.

 

Отбросить страх и повседневный прах, -
земля лишь для того, чтоб оттолкнуться -
и взмыть туда, куда нас тянет в снах,
откуда не захочется вернуться.

 

Взойдёт звезда над письменным столом,
в окне распишет бисером полотна
и защитит невидимым крылом
всё, что ещё бесплатно и бесплотно.

 

Чтоб нечего отнять или украсть,
чтоб никогда не быть ничьей виною -
лишь веткою акации укрась
своё существование земное.

 

 

* * *

В эту дырявую насквозь погоду
я, как под душем, бродила одна,
в улицу, словно в холодную воду,
погружена, никому не видна.

 

Жизнь потемнела, всё кончено будто.
Встали деревья, дома, чтоб уйти.
Дождь моросящий следы мои путал
и зеркала расставлял на пути.

 

Всё приводил он собою в движенье,
правдою жеста зачёркивал ложь.
Дождь с необычным воды выраженьем,
чистым и синим сверканием луж.

 

И открывались мне улиц улики,
встречной улыбки несмелый цветок...
Блики на лицах, пречистые лики,
капелек хлебет и струй кровоток.

 

В лунную глубь человеческой ночи
падало с неба, как в руки ранет,
противореча, переча, пророча –
влажное да – пересохшему нет.

 

 

***

Я жила как во сне, в угаре,
слыша тайные голоса.
А любила — по вертикали,
через головы — в небеса.

 

Бьётся сердце — должно быть, к счастью...
Сохраняя, лелея, для,
всё ж смогла у судьбы украсть я
два-три праздника, года, дня.

 

Умирая, рождалась вновь я,
поздравляя себя с весной,
с беспросветной своей любовью,
той, что пишется с прописной.

 

***

Трогательность весенняя и осенняя строгость, -
всё это разноголосья и полюса любви.
На краю воскресения и падения в пропасть -
только лишь ты зови меня, ты лишь останови.

 

Сколько грабель целовано — только не впрок уроки.
Пусть не дано изведать нам дважды одной реки,
пусть уже всё отлюблено - сладостны даже крохи.
Я соскребу любёнышей с каждой своей строки.

 

Пусть парусами алыми машет нам каравелла.
Ну а когда простишься ты, в прошлое уходя -
буду любить последнее — как это у Новеллы -
плащ твой, и гвоздь под кепкою, и даже след гвоздя.

 

***

Из забывших меня можно составить город.

И. Бродский

 

Имена дорогих и милых -
те, с которыми ешь и спишь,
консервировала, копила
в тайниках заповедных ниш.

 

И нанизывала, как бусы,
украшая пустые дни,
и сплетала из строчек узы,
в каждом встречном ища родни.

 

Был мой город из вёсен, песен,
из всего, что звучит туше.
Но с годами теряли в весе
нежность с тяжестью на душе.

 

Столько было тепла и пыла,
фейерверков и конфетти...
А со всеми, кого любила,
оказалось не по пути.

 

Отпускаю, как сон, обиды,
отпускаю, как зонт из рук.
Не теряю его из виду,
словно солнечно-лунный круг.

 

Да пребудет оно нетленно,
отлучённое от оков,
растворившись в крови вселенной,
во всемирной Сети веков.

 

Безымянное дорогое,
мою душу оставь, прошу.
Я машу на себя рукою.
Я рукою вослед машу.

 

Будет место святое пусто,
лишь одни круги по воде,
как поблёскивающие бусы
из не найденного Нигде.

 

Я немного ослаблю ворот,
постою на ветру крутом
и - опять сотворю свой город
из забывших меня потом.

 

 

* * *

Вы думаете, дважды в реку –
нельзя, – но надо знать пароль.
Душа могла, но за два века
она свою забыла роль.

 

Но ты послушай, ты послушай,
что шепчут верба и ветла.
Я столько лет жила на суше,
а тут – вошла и поплыла.

 

Неси меня в живой и мёртвой
воде, веди к себе самой,
как сердце, парус распростёртый,
кораблик, крибле-краблик мой.

 

Плыви, куда не входят дважды,
фантом, сезам, калиф на час,
избавь меня от этой жажды
в обмен на всё, что есть сейчас.

 

По мелководью, безнадёге,
веди, неси меня, плыви,
сквозь бред, горячку, слёз потёки,
слова солёные любви.

 

* * *

Мёртвый голубь под моим балконом,
ветка вяза, бьющая в окно...
О себе напомнило уколом
что-то позабытое давно.

 

Выхожу из дома, как из комы,
и брожу, рисунок дня лепя.
Я с собою будто незнакома.
Я так мало знаю про себя.

 

Всё носила, как цветок в петлице,
на губах заветное словцо.
Так оно хотело в мир излиться,
даже проступало сквозь лицо.

 

То ли ангел райский, то ли кондор
душу нёс в объятиях, когтя,
в небесах очерчивая контур,
за которым всё, что до тебя.

 

Если бы когтями было можно
в прошлое вцепиться посильней
и втащить сюда его безбожно,
вырвав из кладбищенских камней!

 

Что-то мне привиделось сегодня.
Что-то засветилось над травой.
О судьба, бессмысленная сводня!
Мёртвый голубь, ангел неживой.

 

Но сквозь все запреты и потери
я в ночи твой облик сторожу
и держу распахнутыми двери,
окна все раскрытыми держу.

 

И поскольку ты во мне отныне
так сияешь радугой в тиши,
я должна лелеять как святыню
оболочку тела и души.

 

 

***

О радость, ты не тронь моей печали,
её мне в люльке ангелы качали,
она ко мне ласкалась, подрастя.
Я не могу предать своё дитя.

 

Любительница лунного абсента,
молчания, звучащего крещендо,
и сумерек, когда шумят дожди...
Сестра моя, печаль, не уходи.

 

С тобой светлеют тёмные аллеи
и парус одиночества белеет,
печаль моя, из призрачной дали
буди меня, веди меня, боли.

 

Я пленница твоей суровой кельи,
наследница Моэма и Коэльо,
алёнушек на камне у ручья,
всех окон, за которыми — свеча...

 

Печаль моя длинна и дальнозорка,
она полней мгновенного восторга,
и счастлив тот, кому сей дар был дан,
за ним - Чайковский, Чехов, Левитан...

 

 

***

День облетевшей листвы,
мельком оброненных фраз.
Лес, не покрыв головы,
нам предстаёт без прикрас.

 

Стало деревьям легко.
Ветер надежды унёс.
До февраля далеко.
Нет ни чернил и ни слёз.

 

***

А счастье - это как журавль,
что скрылся вдаль за облаками,
как поднебесный дирижабль,
как то, чего нельзя руками.

 

Проснуться, утро торопя,
спешить в леса, сады и парки,
чтоб скрыться от самой себя,
спастись от вездесущей Парки.

 

Окно и двери распахну,
накину старенькое пончо.
Когда же, боже, жить начну?
Наверное, когда закончу.

 

***

Облик счастья порой печален,
но он может быть лишь с тобой.
Растворяю, как сахар в чае,
я в себе дорогую боль.

 

Там, где тонко — там стало прочно.
Сердце, словно глаза, протри.
Счастья нет, говорят нам строчки.
Нет на свете, но есть внутри.

 

***

Ива, иволга и Волга,
влажный небосвод.
Я глядела долго-долго
в отраженье вод.

 

И казалось, что по следу
шла за мной беда,
что перетекала в Лету
волжская вода.

 

Словно слово Крысолова
вдаль зовёт, маня...
Мальчик мой седоголовый,
обними меня.

 

Мы с тобой — живое ретро,
серебро виска.
В песне сумрачного ветра
слышится тоска.

 

Я не утолила жажды,
годам вопреки
мы войдём с тобою дважды
в оторопь реки.

 

Мы ещё наговоримся
на исходе дней,
до того, как растворимся
в тёмной глубине.

 

***

Наша жизнь уже идёт под горку.
Но со мною ты, как тот сурок.
Бог, не тронь, когда начнёшь уборку,
нашу норку, крохотный мирок.

 

Знаю, мимо не проносишь чаши,
но не трожь, пожалуйста, допрежь,
наши игры, перебранки наши,
карточные домики надежд.

 

В поисках спасительного Ноя
не бросали мы свои места.
Ты прости, что мне плечо родное
заменяло пазуху Христа.

 

Будем пить микстуры, капать капли,
под язык засунув шар Земной,
чтоб испить, впитав в себя до капли
эту чашу горечи земной.

 

...Мы плывём, как ёжики в тумане,
выбираясь к свету из потерь.
Жизнь потом, как водится, обманет,
но потом, попозже, не теперь!

 

Небо льёт серебряные пули,
в парусах белеют корабли,
чтобы подсластить Твою пилюлю,
в небеса обёрнутой земли.

 

* * *

Не бояться зеркал и своих запоздалых прозрений,
отцеплять от себя якоря и чужие клише.
И уверенно «нет» говорить, не скрывая презренья,
и свободное «да» не таить в отворённой душе.

 

Пусть струится весна, унося, как щепу, в самотёке.
Пусть холодная осень не сводит безжалостных глаз.
Всюду жизнь, даже в самой тоскливой глухой безнадёге.
Надо лишь не мертветь, пока что-нибудь теплится в нас.

 

Сохранить то тепло за душой, распихать по карманам,
прислониться к единственным в мире плечам и губам,
и питаться как манной бесхитростным самообманом,
предпочтя его правде, свободе и вольным хлебам.

 

 

***

Поскрипывает мебель по ночам.
Судьбы постскриптум...
Как будто ангел где-то у плеча
настроит скрипку...

 

Как будто лодка с вёслами сквозь сон
по водной зыби...
Тьма горяча, смешай коктейль времён
и тихо выпей.

 

И выплыви к далёким берегам
из плена тлена...
Сам Сатана не брат нам будет там,
Стикс по колено.

 

Скрипач на крыше заставляет быть,
взяв нотой выше.
Ведь что такое, в сущности, любить?
Лишь способ выжить.

 

***

Простое счастье — есть кому обнять,
кому сказать: болезный мой, коханий.
И это не убить и не отнять.
Вселенная тепла твоим дыханьем.

 

Пусть жизнь уже изношена до дыр,
притихли звуки и поблёкли краски, -
мы высосем из пальца целый мир
и сочиним конец хороший сказке.

 

Прошу, судьба, подольше не ударь,
пусть поцелуем станет эта точка...
И облетает сердца календарь,
оставив два последние листочка.

 

 

Кукушка

 

Кукушка-выскочка в часах
не обещает жизни долгой.
Оно понятно, не в лесах.
Кукукнет пару раз - и в щёлку.

 

Почти живое существо.
Вещунья, пифия, сивилла...
Я не боялась ничего,
не верила и не просила.

 

Но вот тебя прошу сейчас,
боюсь и верю в это чудо -
о накукуй мне лишний час,
моя домашняя пичуга!

 

О наколдуй мне лишний день
и юных нас, от счастья пьяных,
и всех любимых мной людей,
что скрылись в норках деревянных.

 

Кукушка, стой, не уходи!
Но мне за нею не угнаться...
О знать бы, что там впереди,
когда сердца пробьют двенадцать.