Начало здесь

 

***
Певческим горлом, речью без пауз
Через тебя разговаривал хаос.
Пеной морской первозданно дыша,
Музыкой слова рождалась душа.

 

Жизнь разыграла свою как по нотам,
Тяготам вверясь её и темнотам.
Княжеством слова и царствием снов
Ты овладела до самых основ.

 

Люди судили с своей колокольни,
Не понимая, как тебе больно.
Ты же была на высокой своей,
Там наполняясь вселенною всей.

 

Равенство дара души и глагола.
Всё на виду – беззащитно и голо.
Радость – сверх меры, мучение – всласть.
Не виновата – такой родилась!

 

Некомфортабельна, бескомпромиссна,
Ты – воплощение высшего смысла.
Божий ребёнок в мире людей,
В мире, какого не знали лютей.

 

 

***
Любила всей собою,
Ласкаясь, как река,
Как яростное море
Объемлет берега.

 

Но камню поцелуи –
Что мёртвому – интим.
Исход был неминуем.
Финал неотвратим.

 

Остынув и отхлынув,
Ты оставляла пляж,
Холодный и пустынный,
Бездушный, как муляж.

 

 

***
Товар души не пользовался спросом.
Зверь убегал от щедрого ловца.
Сердечный жар встречаем был морозом,
И домом были лбы, а не сердца.

 

Но, не страшась облома и курьёза,
Любила наобум и напролом.
Того, кто предпочёл бы ей берёзу –
Не встретила, не обняла крылом.

 

 

***
Ей нравились чёрт и волк,
Эола крутые вихри.
Хоть кудри вились, как шёлк,
Но глаз был пантерин, тигрин.

 

На бой вызывала зло,
Бравировала грехами.
Когда в любви не везло –
Отыгрывалась стихами.

 

 

 

***
Из небытия, из небыли
Творила она людей.
Те в жизни такими не были.
Что им до её затей?

 

Лавиной своей безмерности
Она их сметала в прах.
Попытки любви и ревности
Устало терпели крах.

 

Земного бы ей уклада бы,
Чем так высоко парить...
Но пуще неволи надоба –
Раздать себя, раздарить.

 

Чтоб снова волной запениться
О чей-то гранит колен
И вспыхивать птицей Фениксом,
Навек побеждая тлен.

 

 

***
Она была приметой века,
Безмерней всех его мерил.
Бог по ошибке человеком
Её однажды сотворил.

 

Сродни стихиям и лавинам,
Творя свой ад, растя свой сад,
Всё дальше, всё непоправимей
Переселялась в небеса.

 

 

Ей расстоянья – не преграды.
Она любила вопреки.
Ей письма заменяли взгляды,
Прикосновения руки.

 

Ни женской хитрости, ни шарма –
Богиням это ни к чему.
Она не отмеряла шага,
Летя над пропастью во тьму.

 

И в никуда из ниоткуда
Летела, возрождаясь вновь,
Её заоблачное чудо –
Её заочная любовь.

 

 

Идиллии не выносила.
Рвалась из жизни, как из жил.
Какая неземная сила,
Какой ей демон ворожил?

 

Непознаваемее Канта,
Бескрайней неба и морей...
Петрарка меркнет, блёкнет Данте
Пред этим пиром эмпирей.

 

Палящих губ и рук касанья
Ей заменяло, грея кровь,
Души полярное сиянье –
Эпистолярная любовь.

 

 

***
Любовь её – не то, что вхоже
В такой-то дом в такой-то час,
А выхождение из кожи,
Что рвётся, корчась и лучась.

 

Рука от нежности избытка
Не в силах удержать перо.
И длится сладостная пытка,
И приближается к зеро...

 

 

Пётр Эфрон

 

 

Морщинки смеха возле длинных глаз,
Высокий лоб и щёк сухая впалость.
Какая нежность в сердце разлилась!
Любовь была синоним слова «жалость».

 

Она не изменяла, не лгала –
Волной тепла и света накрывала.
Пусть «Пётр» – это «камень» и «скала», –
Она нежнее имени не знала.

 

 

Любила безгранично, всей собой,
Одной любовью – музыку, берёзу,
Стихи и вечер дымно-голубой,
И мужа, и свои ночные грёзы.

 

Пришли неповторимые слова.
Он первым был, кого поцеловала
После Сергея... И была права
Всей правотой безудержного шквала.

 

Она могла, она умела сметь,
Всю душу отдавая на закланье.
Любовь её не победила смерть.
И это было первое посланье,

Познавшее великую тщету –
Письмо в пространство, в вечность, в пустоту.

 

Осип Мандельштам

 

Державные, воспитанные строфы
Не сочетались с обликом певца,
Не знавшего ещё своей голгофы,
Весёлого враля и гордеца.

 

Заносчивый, беспечный лебедёнок
С ресницами густыми в полщеки,
Вниманием красавиц обойдённый.
Она в огонь швыряет сердце: жги!

 

И мечется оно, как детский мячик,
Чтобы судьба им наигралась всласть.
«Божественный десятилетний мальчик»
Узнал впервые, что такое страсть.

 

 

 

О, как она парила окрылённо,
Дарила всё, что встретит на пути.
Лукавый отрок, серафим, орлёнок...
И, клетку сердца распахнув, – лети!

 

 

Александр Блок

 

А встречи не было. Биографы не числят
Её в ряду цветаевских потерь.
Но не в земном, не в ординарном смысле
Она была, и даже есть теперь.

 

Её обычным не увидеть зреньем.
Над бездной лет протянуты мосты.
Она в ином, четвёртом измеренье,
Где область чувств находится шестых.

 

Орфей, сын Бога, существо из мифа,
Бесплотный призрак, снеговой певец,
Не узнанный в грязи погрязшим миром,
В страданиях затихший наконец.

 

В полёт ушедший ангел, небожитель,
На запад солнца устремив крыла.
Не смерть – его природная обитель –
Жизнь на земле случайностью была.

 

 

Не потянулась вслед ему руками
И не сошлась рука с его рукой.
«А если б встретились – он не за облаками,
А был бы здесь», – промолвила с тоской.

 

Мели над миром синие метели,
Капели пробуждали ото сна.
Ах, если б знать, в какой он колыбели
Сейчас лежит, ах, если б только знать...

 

Никодим Плуцер-Сарна

 

 

«Даниил», «Фортуна», «Казанова» –
Все они навеяны одним.
Узколицый, смуглый, чернобровый.
Плуцер-Сарна, имя – Никодим.

 

Чем же вдохновил, каким обманом
Тот авантюрист и супермен
На «Любви старинные туманы»,
«Дон-Жуана», бурную «Кармен»?

 

Запах, запах смуглой той сигары...
Ночь Монако виделась ей в нём.
Роскошь страсти, каторжная кара
И окно бессонное с огнём.

 

«Лишь ему под силу было это, –
Вспоминала, голову клоня, –
Полюбить не женщину, – поэта,
Вещь такую трудную – меня».

 

Даже ей, с судьбой степного волка,
Нужно было знать, что всё же был
Кто-то, кто хотя бы ненадолго,
Но по-настоящему любил.

 

 

Юрий Завадский

 

Нечеловечий рост. Красив, как бес.
Всё в нём – особенного сорта.
Святой Антоний, что сошёл с небес,
Чтоб воскрешать людей из мёртвых.

 

 

Таким она увидела его
На сцене в пьесе Метерлинка.
Убожество ее и божество.
Неуловимая подлинка

 

Змеилась в уголках прелестных губ.
Холодноватая улыбка.
Глаза Нарцисса, что влекут и лгут,
Мерцая призрачно и зыбко.

Комедиант, кутила, лицедей!
Тщеславие и вероломство.
Когда ещё увидишь средь людей
Такого ангельского монстра.

 

 

В её стихах ни раньше, ни потом
Весёлости такой не встретить.
Но лёгкая любовь с большим трудом
Давалась ей всегда на свете.

 

Грешок грошовый, юноша, плейбой!
Смешались в чувстве по призванью
Влюблённость и насмешка над собой,
Презрение и любованье.

 

 

Николай Вышеславцев

 

 

Николай Вышеславцев. Художник и график.
Широко образован, учён и умён.
Чем таким он Марине душевно потрафил,
Что включён был в созвездие прочих имён?

 

А ничем. Не его была вовсе заслуга
В том, что билось, томило её и влекло.
Просто страх, что укроет их вечности вьюга,
Что немного – и тело уже отцвело.

 

Но не счастье ждало, а его лишь личина.
Царь-девице найдётся ли кто-то под стать?
Худосочное жалкое сердце мужчины
Было каменным и не умело летать.

 

Остывал на костре приготовленный ужин.
Ведь вчера ещё только в глаза ей глядел!
А сегодня косится, и ужин не нужен,
И душе обозначен смертельный предел.

 

Оскорблённая гордость сердечного пыла.
Защищалась от слов, как ударов в лицо.
И была неподсудна, поскольку любила, –
Значит, чище чернящих её подлецов.

 

А портрет, что с Марины напишет художник, –
Тяжело на него и тревожно смотреть.
В том лице, искажённом мучительной дрожью,
Одиночество, горе, страданье и смерть.

 

Продолжение здесь.