Начало здесь

Сегодня — 76 лет Александру Кушнеру, одному из лучших поэтов современности.

 

Каких только задач мы не ставим перед поэзией! Она должна и воспитывать читателя, и вести его за собой, и бичевать недостатки, и «жечь глаголом», отражать, откликаться, призывать, воспевать… Но забываем самое главное. Поэзия – это наша память о том, какой бывает жизнь в лучшие свои минуты.

 

Придешь домой, шурша плащом,
Стирая дождь со щек.
Таинственна ли жизнь еще?
Таинственна еще.

 

 

Поэзия – это аккумулятор счастья, сгусток энергии, ее накопитель. Эту энергию поэт вложил в свои стихи, и мы получаем ее спустя много лет из стихотворных строк.

«Стихи — это радость»

 

А. Кушнер не знает, что такое творческий кризис, простой, муки творчества. Он не понимает слов Блока: «Для одних ты и Муза, и чудо, для меня ты – мученье и ад». Считает, что Блок написал их для красного словца. Для него писание стихов – это абсолютно счастливое времяпрепровождение. В письме от 4 апреля 2004-го он писал мне: «Может быть, эти замечания Вам пригодятся в Вашей дальнейшей работе. Впрочем, «работа» – не вполне удачное слово, ведь стихи – это радость прежде всего. Пусть ее будет у Вас как можно больше!» И я с ним совершенно согласна, стихи – это радость. Мир подробен, детален, пестр, неожидан, и поэзия разлита в нем, включена в него повсеместно.

 

 

Кушнер – поэт текущей жизни. Он утверждает именно сей миг, сей час, сей день, пытаясь уловить его вкус и смысл. В его стихах теснятся вещи, пейзажи, мелочи жизни. Сколько тут всякого сора!

 

Сентябрь выметает широкой метлой
Жучков, паучков с паутиной сквозной,
Истерзанных бабочек, ссохшихся ос,
На сломанных крыльях разбитых стрекоз,
Их круглые линзы, бинокли, очки,
Чешуйки, распорки, густую пыльцу,
Их усики, лапки, зацепки, крючки,
Оборки, которые были к лицу…

 

Все это – «счастья неприбранный вид». Такая поэзия помогает нам воспринимать жизнь не только умом и воображением, но и глазами, кожей, слухом, всеми органами чувств.

 

«Без быта нет жизни»

 

Книги Кушнера скромны и негромки. Критики ругали его за «мелкотемье». Иронизировали: описывает графин с водой, стакан, вазу, сахарницу, микроскоп, школьную готовальню – нашел темы! Газетных романтиков это раздражало. Но то было не собирание мелочей, а выбор иного ракурса, поиск предметных связей с миром, попытка проявить поэтичность простой вещи, обыденной ситуации.
 Мне раньше казалось: как он не боится включать в стихи то, что, вроде бы, им совершенно противопоказано? Вот Кушнер пишет о поездке зимой на дачу:

 

Не для того, чтоб в поле вырваться,–
А по причине воровства:
Забрали супницу и мыльницу,
Насос и вывезли дрова.

 

Как его служение муз терпит эту суету – супницы, мыльницы! Ведь поэт, казалось бы, должен быть выше всей этой прозы быта. Как там у Ахмадулиной: «Я отпускаю зонт и не смотрю, как будет он использовать свободу…» Вот истинно поэтическое поведение!
Но Кушнер не хочет быть выше. «Без быта нет жизни, – говорит он в интервью, – быт и бытие – слова однокоренные. Считающий себя выше быта просто перекладывает часть своей ноши на плечи близких, а сам идет налегке. Любить эту сторону жизни трудно, но и презирать ее глупо».
Подробности быта, введенные Кушнером в стихи, делают их убедительными, достоверными. Его поэтический мир – это мир живых, одушевленных вещей, почти его самостоятельных персонажей.

 

Граненый столбик, простачок,
Среди других посуд
Он тем хорош, что одинок,
Такой простой сосуд!

 

Собрание лучей дневных!
И вот, куда ни встань,
Сверкает ярче остальных
Не та, так эта грань.

(«Стакан»)

 

 

Он видит «небо в алмазах» даже там, где его трудно предположить: например, в такой сугубо прозаической вещи, как домашняя пыль:

 

Вдоль полок палец по привычке
Скользит во власти забытья.
Как хорошо лежат частички
Таинственного бытия,
Реснички, ниточки, ворсинки…
Как нежен хаос, волокнист!

 

Даже нудные домашние обязанности рождают в его душе высокий восторг, непонятный нам, простым смертным:

 

Сторожить молоко я поставлен тобой,
Потому что оно норовит убежать…

 

Поэт увлеченно наблюдает за жизнью молочной поверхности:

 

Надувается, сердится, как же! пропасть
Так легко… сколько всхлипов, и гневных гримас,
И припухлостей… пенная, белая страсть,
Как морская волна, окатившая нас.

 

(Значит, молоко все-таки убежало). А как упоенно поэт моет посуду!

 

Тарелку мыл под быстрою струей
И все отмыть с нее хотел цветочек,
Приняв его за крошку, за сырой
Клочок еды – одной из проволочек
В ряду заминок эта тень была
Рассеянности, жизнь одолевавшей…
Смыть, смыть, стереть, добраться добела,
До сути, нам сквозь сумрак просиявшей.

 

Поражает это неистощимое умение изумляться привычным предметам быта, извлекать радость из малого, повседневного:

 

Скатерть, радость, благодать!
За обедом с проволочкой
Под столом люблю сгибать
Край ее с машинной строчкой.

 

Поэт видит, различает в этих простых предметах такие грани, горизонты, которые нам и не снились, они вызывают в нем бурю эмоций, ассоциаций, мыслей.

 

Вода в графине – чудо из чудес,
Прозрачный шар, задержанный в паденье!

 

 

Вот так из осколков повседневных впечатлений создавалась целостная картина мира в зеркале поэзии. И я, начитавшись стихов Кушнера, ловила себя на том, что у меня уже не поднимается рука бестрепетно стирать пыль, в которой вижу теперь «частички таинственного бытия», я завороженно слежу за бурной жизнью закипающего молока, после чего исступленно мою плиту, стремясь «добраться добела, до сути, нам сквозь сумрак просиявшей…» «Вот что Вы творите своими стихами!» – посетовала я в очередном письме поэту. А если серьезно – я училась видеть, слышать, чувствовать, как впервые.

 

«Времена не выбирают. В них живут и умирают»

 

Существовать, несмотря на подстерегающие страдания – это редкая удача, выпавшая на долю человека, пусть она и не может длиться вечно. «Нам пригласительный билет на пир вручен, нас просит облако дожить до юбилея». Но понимание это дается долгим и трудным опытом.

 

Смысл жизни – в жизни, в ней самой,
В листве, с ее подвижной тьмой,
Что нашей смуте неподвластна,
В волненье, в пенье за стеной.
Но это в юности неясно.
Лет двадцать пять должно пройти,
Душа, цепляясь по пути
За все, что высилось и висло,
Цвело и никло, дорасти
Сумеет, нехотя, до смысла.

 

Так медленно, недоверчиво, отвлекаемый трудностями и горем, «нехотя» учится человек радости бытия. По Кушнеру, жизнь прекрасна, сам факт жизни уже чудесен. «Обычной жизнью названное чудо».

 

Эта тень так прекрасна сама по себе под кустом
Волоокой сирени, что большего счастья не надо.
Куст высок, и на столик ложится пятно за пятном.
Ах, какая пятнистая, в мелких заплатах, прохлада!

 

Круглый мраморный столик не лед ли сумел расколоть,
И как будто изглодана зимнею стужей окружность.
Эта тень так прекрасна сама по себе, что Господь
Устранился бы, верно, свою ощущая ненужность.

 

 

 

Кушнер живет настоящим. «Аналогий с прошлым веком не хочу как с прошлым снегом»,– пишет он. В противовес всем анафемам нынешнему веку он заявляет: «Времена не выбирают. В них живут и умирают». И в прошлых веках было много дурного и страшного: ужасы революций, истребительных войн и концлагерей, эпидемии чумы и проказы, голод и холод. Сколько людей было погублено и замучено в прошлом веке, любой из них охотно поменялся бы с нами судьбой. Нам повезло уже в том, что мы живем.

 

На Земле – глубокие сомненья,
Все глядит в тысячелетний мрак.
Странный миг. И все-таки везенье.
Ни за что везенье, просто так!

 

Надо ценить жизнь – кричит каждая его строчка, – ценить каждый ее миг. Мужество и мудрость не в том, чтобы вернуть Творцу билет, а в том, чтобы сделать жизнь интересной и радостной, реализовать в ней себя. Это трудно, особенно в России, где, кроме метафизической бездны, тебя подстерегают на каждом шагу вполне реальные пропасти и провалы, колдобины и катастрофы, где даже безмятежный сон на чистой простыне в собственном доме еще недавно был великой роскошью.

 

И если спишь на чистой простыне,
И если свеж и тверд пододеяльник,
И если спишь, и если в тишине
И в темноте, и сам себе начальник,
И если ночь, как сказано, нежна,
И если спишь, и если дверь входную
Закрыл на ключ, и если не слышна
Чужая речь, и музыка ночную
Не соблазняет счастьем тишину,
И не срывают с криком одеяло,
И если спишь, и если к полотну
Припав щекой, с подтеками крахмала,
С крахмальной складкой, вдавленной в висок, –
Под утюгом так высохла, на солнце? –
И если пальцев белый табунок
На простыне доверчиво пасется,
И не трясут за теплое плечо,
Не подступают с окриком и лаем,
И если спишь – чего тебе еще?
Чего еще? Мы большего не знаем.

 

Мне хотелось бы закончить словами Бориса Рыжего из его письма к А. Кушнеру, с которыми я полностью согласна: «Там, где речь идёт о поэте Вашей величины, следует говорить о стране, времени и человеке, ибо последние и являются главной составляющей поэта. Ваши стихи помогают жить, дышать, ведь это так просто, ведь лучшего о стихах сказать нельзя...»

 

 

Вот ссылка на прошлогодний пост об Александре Кушнере к его юбилею, где я писала о нём то, что не вошло в этот: http://nmkravchenko.livejournal.com/35912.html

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/143573.html