Начало здесь

 

 

Поэзия — возможная невозможность

 

Гарсиа Лорка сказал прекрасные слова о поэзии: «Поэзия — это невозможность, становящаяся возможной».

 

«Человеческое слово, средоточие всех чувств, сгусток жизни, нить, связующая людей! Его втаптывают в грязь, калечат, подделывают, наряжают в шутовские одежды. Но приходит поэзия — и очищает слово, и возвращает ему первозданную, чудотворную силу. И невозможное становится возможным».
Как прозой объяснить колдовство этих строк? -

 

 

- Что там горит на террасе,
так высоко и багрово?
- Сынок, одиннадцать било,
пора задвинуть засовы.

- Четыре огня все ярче -
и глаз отвести нет мочи.
- Наверно, медную утварь
там чистят до поздней ночи.

 

Луна, чесночная долька,
тускнея от смертной боли,
роняла желтые кудри
на желтые колокольни.

 

По улицам кралась полночь,
стучась у закрытых ставней,
а следом за ней собаки
гнались стоголосой стаей,
и винный янтарный запах
на темных террасах таял.

 

Сырая осока ветра
и старческий шепот тени
под ветхою аркой ночи
будили гул запустенья.

 

Уснули волы и розы.
И только в оконной створке
четыре луча взывали,
как гневный святой Георгий.

 

Грустили невесты-травы,
а кровь застывала коркой,
как сорванный мак, сухою,
как юные бедра, горькой.

 

 

Рыдали седые реки,
в туманные горы глядя,
и в замерший миг вплетали
обрывки имён и прядей.

 

А ночь квадратной и белой
была от стен и балконов.
Цыгане и серафимы
коснулись аккордеонов.

 

- Если умру я, мама,
будут ли знать про это?
Синие телеграммы
ты разошли по свету!..

 

Семь воплей, семь ран багряных,
семь диких маков махровых
разбили тусклые луны
в залитых мраком альковах.

 

И зыбью рук отсеченных,
венков и спутанных прядей
бог знает где отозвалось
глухое море проклятий.

 

И в двери ворвалось небо
лесным рокотаньем дали.
А в ночь с галерей высоких
четыре луча взывали.

 

  («Погибший из-за любви», перевод А. Гелескула)

 

 

Песни

 

 

 

В 1927 году выходит поэтический сборник Лорки «Песни». Его долго уговаривали издать стихи — ведь уже появлялись публикации всевозможных подражаний Лорке, его стихи ходили в списках, передавались по памяти, читались и пелись, а сам он всё продолжал оставаться неизвестным публике. Но Лорке всегда напечатанное стихотворение казалось мёртвым, они напоминали ему засушенных бабочек.

 

Он считал, что стихи рождены, чтобы звучать. В устах слово оживало, приобретало объём, вес, цвет. Слово для него обязательно должно было сопровождаться жестом, блеском глаз, непосредственной реакцией слушателей.

 

Лорка любил импровизацию слова, которое, как ноты, требовало звучания. Он с детства приобщался к поэзии не в затхлом воздухе пыльных библиотек, а под журчание горных речек, под шелест олив и акаций.

 

 

Слово рождалось не как звено в цепочке рациональных рассуждений, а как свежий росток жизни. Оно изначально принадлежало не бумаге, а полнокровной материи бытия, дышало и пело в общем хоре со звуками природы, с переборами гитары.

 

Все ожило припевами припевов,
все так едино, памятно и дико...
И на границе тростника и ночи
так странно, что зовусь я Федерико.

 

Оттого-то в стихах его ощутимы многоголосие, пространство, малейший трепет чувств. И так много в них цвета, запаха!

 

В глубинах зеленого неба
зеленой звезды мерцанье.
Как быть, чтоб любовь не погибла?
И что с нею станет?

 

С холодным туманом
высокие башни слиты.
Как нам друг друга увидеть?
Окно закрыто.

 

Сто звезд зеленых
плывут над зеленым небом,
не видя сто белых башен,
покрытых снегом.

 

И, чтобы моя тревога
казалась живой и страстной,
я должен ее украсить
улыбкой красной.

 

Поэзия Лорки — это огромное космическое действо, втягивающее в свою орбиту всё и вся.

 

 

Луна в жасминовой шали
явилась в кузню к цыганам.
И сморит, смотрит ребенок,
и смутен взгляд мальчугана.

 

Луна закинула руки
и дразнит ветер полночный
своей оловянной грудью,
бесстыдной и непорочной.

 

- Луна, луна моя, скройся!
Если вернутся цыгане,
возьмут они твое сердце
и серебра начеканят.

 

- Не бойся, мальчик, не бойся,
взгляни, хорош ли мой танец!
Когда вернутся цыгане,
ты будешь спать и не встанешь.

 

- Луна, луна моя, скройся!
Мне конь почудился дальний.
- Не трогай, мальчик, не трогай
моей прохлады крахмальной!..

 

(«Романс о луне, луне», перевод А. Гелескула)

 

 

Луна — это его излюбленный образ.

 

Когда встает луна, -
колокола стихают
и предстают тропинки
в непроходимых дебрях.

Когда встает луна,
землей владеет море
и кажется, что сердце -
забытый в далях остров.

Никто в ночь полнолунья
не съел бы апельсина, -
едят лишь ледяные
зеленые плоды.

Когда встает луна
в однообразных ликах -
серебряные деньги
рыдают в кошельках.

(«Лунные песни», перевод В. Парнаха)

 

По лбу моему ты ступаешь.
Какое древнее чувство!
Зачем мне теперь бумага,
перо и мое искусство?

 

Ты с красным ирисом схожа
и пахнешь степной геранью.
Чего, лунотелая, хочешь
от моего желанья?

 

 

МОЛОДАЯ ЛУНА

 

Луна плывет по реке.
В безветрии звезды теплятся.
Срезая речную рябь,
она на волне колеблется.
А молодая ветвь
ее приняла за зеркальце.

 

С. Дали писал в письме Лорке, что его песни «приводят его в восторг душевный».

 

«Любая из твоих песен мне так же — если не больше — по душе, как сказка «Тысячи и одной ночи», как народная песня... в твоих песнях — Гранада, по которой еще не ходит трамвай, Гранада, которая и не подозревает о существовании аэроплана, давняя Гранада, удаленная от сегодняшнего дня, сохранившая связь с землей, — у нее чистые и вечные народные корни».

 

 Песня уходящего дня

 

 

Сколько труда мне стоит,
день, отпустить тебя!
Уйдешь ты, полный мною,
придешь, меня не зная.

Сколько труда мне стоит
в груди твоей оставить
возможные блаженства
мгновений невозможных!

 

По вечерам Персей
с тебя срывает цепи,
и ты несешься в горы,
себе изранив ноги.

Тебя не зачаруют
ни плоть моя, ни стон мои,
ни реки, где ты дремлешь
в покое золотистом.

 

С Восхода до Заката
несу твой свет округлый.
Твой свет великий держит
меня в томленье жгучем.

Сколько труда мне стоит
с Восхода до Заката
нести тебя, мой день,
и птиц твоих, и ветер!

 

 

Лорка не случайно называл свои сборники «Песни», «Первые песни»: в них слово часто как бы отступает перед мелодией, дающей ощутить то, что не высказано и не может быть до конца уловлено и сформулировано в слове.

 

Песенка первого желания

На зеленом рассвете
быть сплошным сердцем.
Сердцем.

А на спелом закате -
соловьем певчим.
Певчим.

 

(Душа,
золотись померанцем.
Душа,
любовью отсвечивай.)

 

На цветущем рассвете
быть собой, а не встречным.
Сердцем.

На опавшем закате
голосом с ветки.
Певчим.

 

Душа,
золотись померанцем.
Душа,
любовью отсвечивай.

 

МАЛЕНЬКИЙ МАДРИГАЛ

Четыре граната в салу под балконом.
(Сорви мое сердце зеленым.)

Четыре лимона уснут под листвою.
(И сердце мое восковое.)

Проходят и зной и прохлада,
Пройдут - и ни сердца, ни сада.

 

Не правда ли, нам не так важен смысл этих строк, мы отдаёмся очарованию музыки, музыки сердца, звучащей в них. Она говорит нам яснее всяких слов.

 

ПРЕЛЮДИЯ

 

 

И тополя уходят -
но след их озерный светел.

И тополя уходят -
но нам оставляют ветер.

 

И ветер умолкнет ночью,
обряженный черным крепом.

Но ветер оставит эхо,
плывущее вниз по рекам.

 

А мир светляков нахлынет -
и прошлое в нем потонет.

И крохотное сердечко
раскроется на ладони.

 

 

ОТГОЛОСОК

Уже распустился подснежник зари.
(Помнишь сумерки полночи летней?)
Разливает луна свой нектар ледяной.
(Помнишь августа взгляд последний?)

 

 

И даже «Глупая песня» совсем не кажется нам глупой, а мудрой и очень человечной, как, впрочем, всё, что выходит из-под пера Лорки.

 

ГЛУПАЯ ПЕСНЯ

Мама,
пусть я серебряным мальчиком стану.

Замерзнешь.
Сыночек, таким холодней.

 

Мама,
пусть водяным я мальчиком стану.

Замерзнешь.
Сыночек, таким холодней.

 

Мама,
вышей меня на подушке своей.

Сейчас.
Это будет намного теплей.

 

Порой эти песни заражают огневой безудержной страстью, цыганской свободой, вольностью.

 

ТАНЕЦ

(пер. А. Гелескула)

 

 

Танцует в Севилье Кармен
у стен, голубых от мела,
и жарки зрачки у Кармен,
а волосы снежно-белы.

Невесты,
закройте ставни!

 

Змея в волосах желтеет,
и словно из дали дальней,
танцуя, встает былое
и бредит любовью давней.

Невесты,
закройте ставни!

 

 

Пустынны дворы Севильи,
и в их глубине вечерней
сердцам андалузским снятся
следы позабытых терний.

Невесты,
закройте ставни!

 

 А иногда они пронзают какой-то глубинной вековой тоской и болью...

 

...Где-то сова зарыдала -
Так безутешно и тонко!
За ручку в темное небо
луна уводит ребенка.

 

Вскрикнули в кузне цыгане,
эхо проплакало в чащах...
А ветры пели и пели
за упокой уходящих.

 

Черные луны

пер. Гелескула

 

 

Над берегом черные луны
и море в агатовом свете.
Вдогонку мне плачут
мои не рожденные дети.

 

«Отец, не бросай нас, останься!»
У младшего сложены руки…
Зрачки мои льются.
Поют петухи по округе.

 

А море вдали каменеет
под маской волнистого смеха.
«Отец, не бросай нас!..» И розой
рассыпалось эхо.

***********
Песенка

Тук – тук…
Кто бы мог?
- Я пришла на твой порог,
Я, осенняя тоска.
- Что ты хочешь?
- Смоль виска.
- Не отдам я, спрячь суму.
- Не отдашь, сама возьму.

Тук – тук.
Та же тьма.
Это я, твоя зима.

 

Ноктюрны из окна

 

В окно постучала полночь,
и стук ее был беззвучен.
На смуглой руке блестели
браслеты речных излучин.

 

Рекою душа играла
под синей ночною кровлей.
А время на циферблатах
уже истекало кровью.

 

Не только в романсах, даже в коротких и бессюжетных стихотворениях Лорки всегда очень сильное драматическое начало — они могли бы быть развёрнуты в трагедию. Лорка не мог не прийти к драматургии. Великий поэт, он стал и великим драматургом 20 столетия. Но это уже тема отдельного разговора.

 

«Человечьи картинки»

 

Пожалуй, наименее известная грань дарования Гарсиа Лорки— это талант живописца, графика. К рисункам он прибегал в тех случаях, когда чувства, бродившие в нём, не укладывались в слова.

 

 

В 1927 году в Барселоне состоялась выставка рисунков Лорки. Было представлено 24 работы.

 

 
Рассмотрим некоторые из них.

Одними беглыми линиями он чертил фигуры разбойников — не свирепых, а грустных, цыганок с распущенными волосами, моряков, за плечами которых вились ленточки, изображал странных рыб с человеческими глазами, поникшие, словно раненые, цветы в кувшине.
В рисунках Лорки запечатлелась присущая ему наивность, они служат верным отражением его восприятия. Если рассмотреть их все вместе, можно составить цельное представление о его душе — в них её очертания и оттенки.

 

юноша и его душа

 

падающая маска

 

Лорка так писал о своих рисунках: "Рисунки мои нравятся немногим, для этого нужна особенная чувствительность. Задуманы и сделаны  они  в поэтико-пластическом или, наоборот, в пластико-поэтическом ключе. Иногда рисунки рождаются из метафор... Я брал только суть чувства или облика - чтобы превратить её в знак, который магическим ключиком откроет действительное положение вещей и научит хоть сколько-нибудь понимать мир. Я бы назвал эти рисунки так - "Человечьи картинки".

Он рисовал ангелов с огромными крыльями и несуразными пальцами, больше похожими на пальцы ног, чем рук.

 

Разбойников, перетянутых широкими поясами и вооружённых мушкетами.

 

Лица, проливающие потоки слёз.

 

 паяц в слезах

 

Рисунки были как бы продолжением его стихов.

 

Но они существовали и сами по себе.

 

новая любовь

 

поцелуй

 

Это была графика чистого сюрреализма.

 

Любовь 

 

 Контуры линий совмещались, пересекались, рождая причудливые графические метафоры. Вот так он изобразил Смерть.

 

Лорка рисует ирреальное, следуя одному из современных стилей. В рисунках та же недосказанность, таинственность,что и в его стихах.

 

 городской вид с автопортретом

 

Чувствуется, что автор неплохо знаком с графикой Дали. Но на всех рисунках лежит печать неповторимой личности Лорки.

 

Под этим рисунком («Моряк») есть его надпись: «Только тайной мы живы, только тайной...»
От этой андалузской завороженности тайной — недосказанность Лорки, которая так пленяет в его стихах. Одно из стихотворений он назвал «Потёмки моей души».

 

 

Потемки моей души
отступают перед зарею азбук,
перед туманом книг
и сказанных слов.
Потемки моей души!

 

Я пришел к черте, за которой
прекращается ностальгия,
за которой слезы становятся
белоснежными, как алебастр.

Завершается
пряжа скорби,
но остаются разум и сущность
отходящего полудня губ моих,
отходящего полудня
взоров.

 

Непонятная путаница
закоптившихся звезд
расставляет сети моим
почти увядшим иллюзиям.
Потемки моей души!..

 

Продолжение здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post223686406/

 

Переход на ЖЖ:  http://nmkravchenko.livejournal.com/105628.html