Начало здесь

 

28 мая 1877 года родился Максимилиан Волошин, один из самых загадочных и колоритнейших персонажей Серебряного века.

 

По ночам, когда в тумане
Звёзды в небе время ткут,
Я ловлю разрывы ткани
В вечном кружеве минут.

 

Да, я помню мир иной —
Полустёртый, непохожий,
В вашем мире я — прохожий,
Близкий всем, всему чужой...

 

Марина Цветаева писала: «Макс принадлежал другому закону, чем человеческому. И мы, попадая в его орбиту, неизменно попадали в его закон. Макс сам был планета. У него была тайна, которой он не говорил. Это знали все, этой тайны не узнал никто».
(«Живое о живом»)

Впервые после долгого пребывания в Париже Максимилиан Волошин объявился в Москве в 1903 году. О нём сразу заговорили. Его внешний облик, парадоксальное поведение, удивительная открытость по отношению к любой мысли, любому явлению, его радостность, бившая ключом — всё вызывало в нём интерес.

 

Валерий Брюсов записывает о нём в дневнике: «Юноша из Крыма. Жил в Париже, в Латинском квартале. Умён и талантлив».
«Француз культурой, русский душой и словом, германец духом и кровью», - так характеризовала его Цветаева.
Внешность у Волошина была как бы двойственная, «смесь французского с нижегородским». Одним он напоминал персонажа из пьес Островского — этакий рубаха-парень богатырского сложения, с типично русским лицом, густой окладистой бородой лопатой, которые носили кучеры.

 

С другой стороны — изысканная, слегка грассирующая речь, пенсне, чёрный цилиндр, изящные сдержанные манеры выдавали в нём парижанина.

 

Волошин был центром любой компании. Добродушный и дружелюбный, в спорах он не становился ни на чью сторону, умел примирить врагов и стать для каждого другом. Эти человеческие качества были всегда присущи его характеру. С детских лет он отличался редким миролюбием, которое подчас раздражало мать поэта, женщину мужественную и даже несколько мужеподобную, огорчавшуюся, что в Максе этой мужественности не было никогда. Случалось, она даже подговаривала соседских мальчишек нападать на сына, чтобы как-то «расшевелить» его.

 

Но мальчик, не по годам крепкий, никак не желал вступать в драку — и предпочитал быть побитым, но не поднимать руки на другого. Это миролюбие и в дальнейшем оставалось принципом Волошина, - поссориться с ним было невозможно.

 

 
Волошин был радостный человек — для России непривычно радостный. Ему было 26 лет, но он говорил, что не страдал никогда и не знает, что это такое. В России неловко в таком признаваться, тем более поэту: у нас любят неудачников, мучеников. Мы помним знаменитые слова Достоевского юному Мережковскому: «Страдать нужно, молодой человек, а потом уж стихи писать». Волошин не стыдился признаться в своей душевной гармонии. Но его страдания не обойдут его. Они ещё впереди.

«Русский душой и словом, германец духом и кровью»

 

Родился будущий поэт 16 (28) мая 1877 года в Киеве. Его предки по отцу Кириенко-Волошины— казаки из Запорожья, по материнской линии — немцы, обрусевшие с 18 века. В жилах Волошина текла и русская, и немецкая кровь. Мать Елена Оттобальдовна (в окружении её прозвали «Пра», от слова «праматерь») - властная, волевая женщина с ястребиным профилем, в прошлом работница телеграфа, служащая в конторе железной дороги, ходила в мужской одежде: кафтанах, шароварах и казанских сапогах.

 

С мужем она разошлась, прожив с ним три года, сына воспитывала одна.

 

С 15 лет Макс жил с матерью в Коктебеле, закончил гимназию в Феодосии, потом учился на юридическом факультете московского университета.

 

Позже он утверждал: «Ни гимназии, ни университету я не обязан ни единым знанием, ни единой мыслью. Десять драгоценных лет начисто вычеркнуты из жизни».

 

Московский университет начала 20 века

 

Годы учёбы считал потерянными. Ему хотелось самостоятельно познать европейскую и мировую культуру. И он едет в Париж.

 

«Француз культурой»

 

Париж начала 20 века

 

Париж воспринимался Максимилианом как центр мировой культуры, как источник творческой энергии, место встреч с выдающимися людьми.

 

бульвар Монпарнас

 

парижские кафе той эпохи

 

 

Здесь он знакомится с видными зарубежными деятелями культуры — Верхарном, Роденом, Метерлинком, А. Дункан и другими.
В Париже Волошин прожил довольно долго. Занимался там живописью, ходил по музеям, впитывал новые впечатления. Во всей русской поэзии нет другого поэта, так тесно связавшего себя с Францией и так плодотворно обращавшегося к образу Парижа. Этот город стал его первой поэтической темой.

 

 

Парижа я люблю осенний, строгий плен,
И пятна ржавые сбежавшей позолоты,
И небо серое, и веток переплёты —
Чернильно-синие, как нити тёмных вен.

 

Поток всё тех же лиц — одних без перемен,
Дыханье тяжкое прерывистой работы,
И жизни будничной крикливые заботы,
И зелень чёрную, и дымный камень стен.

 

Мосты, где рельсами ряды домов разъяты,
И дым от поезда клоками белой ваты,
И из-за крыш и труб — сквозь дождь издалека

Большое Колесо и Башня-великанша,
И ветер рвёт огни и гонит облака
С пустынных отмелей дождливого Ла-Манша.

 

 

Кто ещё из русских поэтов мог так сказать о нём? -

 

В дождь Париж расцветает,
Точно серая роза...
Шелестит, опьяняет
Влажной лаской наркоза...

 

Ночной Париж. Писсаро

 

Здесь, в Париже, Волошин познал счастье первой любви. Его избранницей стала молодая московская художница Маргарита Сабашникова, девушка, похожая на восточную принцессу.

 

Она была племянницей известных книгоиздателей Сабашниковых, племянницей жены Бальмонта Екатерины Андреевой, - женщина тонкого ума, изящества, одарённая художественная натура. Она писала мистические стихи, увлекалась антропософией, прекрасно рисовала.

 

А это её автопортрет.

 

Она была древнего рода, в её чертах угадывалась бурятская и китайская кровь. Говорят, она даже гордилась прадедовым шаманским бубном.

 

Познакомились они ещё в Москве в 1903 году.
Образ загадочной золотоволосой девушки часто всплывал перед его глазами. И однажды на Карадаге, машинально бросая в скалу камень, он неожиданно для себя загадал: «Если попаду — Маргарита будет моей женой...» Отзвуком зарождающегося чувства стали стихи:

 

Сквозь сеть алмазную зазеленел восток.
Вдаль по земле, таинственной и строгой,
Лучатся тысячи тропинок и дорог.
О, если б нам пройти чрез мир одной дорогой!

 

Всё видеть, всё понять, всё знать, всё пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Всё воспринять и снова воплотить.

 

Маргарита обещала стать незаурядной художницей: ученица Репина, она уже удостоилась похвал Борисова-Мусатова, Сурикова, Голубкиной. Стройная и грациозная, с бледно-матовым лицом и слегка раскосыми глазами — она сама была очень живописна. Волошин опишет её в стихотворении «Портрет»:

 

Я вся — тона жемчужной акварели,
Я бледный стебель ландыша лесного,
Я легкость стройная обвисшей мягкой ели,
Я изморозь зари, мерцанье дна морского.

 

Там, где фиалки и бледное золото
Скованы в зори ударами молота,
В старых церквах, где полет тишины
Полон сухим ароматом сосны, -

 

Я жидкий блеск икон в дрожащих струйках дыма,
Я шелест старины, скользящей мимо,
Я струйки белые угаснувшей метели,
Я бледные тона жемчужной акварели.

 

 

Маргарита Сабашникова. Рис. М. Волошина

 

Но если внешность Маргариты приводила Волошина в восторг, то его собственный облик (лохматый, небрежно одетый, тучный) девушку удручала.

 

Буйная копна волос, приземистая фигура, неряшливость — всё ей было неприятно. После первой встречи с ним она записывает в дневнике: «Познакомилась с очень противным художником на тонких ногах и с тонких голосом». И только его «серые ясные глаза», ум, душевная тонкость заставляют её в конце концов примириться с внешним видом поэта.
Они снова и снова встречаются — у Бальмонта, у Щукиных, на чтениях поэтов — и вот Маргарита уже записывает в дневник другие слова: «Я примиряюсь с его гривой, потому что он счастлив и умён, у него очень хорошие стихи, он считается художником, но ничего определённого не делает: это показывает, что у него есть что-то определённое в душе».
В 1904 году Сабашникова едет в Париж учиться живописи. Волошин едет за ней.

 

Это фото Сабашниковой, сделанное в Версале 1905 года Волошиным. Он часто и много снимал её. Они вместе ходили по музеям, учились живописи. Именно в то время Волошиным был начат дневник, названный им «История моей души», который он вёл около 30 лет, до самой смерти. Связано это было с двумя моментами внутренней жизни 26-летнего поэта: сильным чувством к Маргарите и столь же сильным напором мыслей и образов, которые требовали выхода.

 

История его души

 

Автопортрет М. Волошина в зеркале, где он пытается понять, кто он и что он в этом мире. И помочь понять это ему должен был  дневник, ставший зеркалом его души, его жизни.
Чувство его поначалу безответно. Маргарите 22 года, она хороша собой, талантлива, но мужчины, любовь оставляют её равнодушной. Однако ей жаль убивать отказом любовь Макса. После совместной поездки в Сен-Клу она записывает: «От меня ждут слов, а я молчу. Для него начался такой новый, такой громадный сон. Нужно оборвать его и жаль. Я смотрю на это молодое, на это чистое и одарённое существо и знаю, что с ним, и мне страшно, что в моих бессильных и неумелых руках сокровище, и я не знаю, как бережно, не измяв, отложить его».

 

Перипетии отношений с Сабашниковой — главная составляющая дневника Волошина и главная тема его стихов. «Всё, что я написал за последние два года, - признаётся он, - всё было только обращением к Маргарите Васильевне и часто только её словами».

 

Здесь все теперь воспоминанье,
Здесь все мы видели вдвоем,
Здесь наши мысли, как журчанье
Двух струй, бегущих в водоем.

Я слышу Вашими ушами,
Я вижу Вашими глазами,
Звук Вашей речи на устах,
Ваш робкий жест в моих руках.

Я б из себя все впечатленья
Хотел по-Вашему понять,
Певучей рифмой их связать
И в стих вковать их отраженье.

Но только нет... Продленный миг
Есть ложь... И беден мой язык.

 

Они были очень разными. Волошин — жадный до впечатлений, впитывающий в себя всё как губка, всеядный в восприятии различных культур, его интересовало буквально всё, а Сабашникова — холодноватая эстетка с изысканным вкусом, которая многое брезгливо отвергала, не принимала в искусстве. Волошин уставал от неё, от её холодности, взыскательного вкуса, непомерных требований, тонкой щепетильной натуры.

 

Я устал от лунной сказки,
я устал не видеть дня.
Мне нужны земные ласки,
пламя алого огня...

 

А её раздражала его внешность, манеры, поведение, непосредственность и эксцентричность.

 

Кроме того у неё были своеобразные представления о любви. “Я не выношу, когда меня любят, – говорила она Максу. – Ведь это борьба. Если передо мной склоняются, я хочу добить...”.
Как-то на прогулке она заявила ему: «Я люблю сильных. Если Вы хотите, чтобы я любила, Вы должны обращаться со мной холодно и строго».
Волошин уже знает это. Но не может относиться к ней без благоговения. Он не может решиться прикоснуться к ней. Сама мысль об этом кажется ему кощунственной. Земная страсть к этой неземной девушке кажется ему невозможной.

 

Девочка милая, долгой разлукою
Время не сможет наш сон победить:
Есть между нами незримая нить.
Дай я тихонько тебя убаюкаю;

 

Близко касаются головы наши,
Нет разделений, преграды и дна.
День, опрозраченный тайнами сна,
Станет подобным сапфировой чаше.

 

Мир, увлекаемый плавным движеньем,
Звёздные звенья влача, как змея,
Станет зеркальным, живым отраженьем
Нашего вечною, слитного Я.

 

Нечто похожее было у Блока: слишком трепетное отношение к жене не допускало земного обладания ею. Сабашникова, кажется, несколько презирала Макса за эту целомудренную трепетность. И в ответ на чей-о нескромный вопрос об этом она небрежно бросает: «Макс? Ну он же недовоплощённый».
К. Маковский пишет, что у Волошина была «слава вечного девственника», хоть тот и отрицал это. Не смея оскорбить своей страстью возвышенную Аморю (домашнее прозвище Маргариты), Макс переживает параллельный роман с ирландкой Вайолет Харт, художницей, ученицей Бакста.

 

 Вайолет Харт

В своём дневнике Волошин предельно откровенен: его отношениея с Вайолет, судя по всему, вышли за рамки платонических. Ей посвящены эти его строки, ставшие классикой:

 

Если сердце горит и трепещет,
Если древняя чаша полна… —
Горе! Горе тому, кто расплещет
Эту чашу, не выпив до дна.

 

В нас весенняя ночь трепетала,
Нам таинственный месяц сверкал…
Не меня ты во мне обнимала,
Не тебя я во тьме целовал.

 

Нас палящая жажда сдружила,
В нас различное чувство слилось:
Ты кого-то другого любила,
И к другой моё сердце рвалось.

 

Запрокинулись головы наши,
Опьянились мы огненным сном,
Расплескали мы древние чаши,
Налитые священным вином.

 

Но по-настоящему он любит Маргариту, отношения с которой зашли в тупик. Волошин понимает: они живут с ней вне действительности, в каком-то ирреальном мире. Из его письма Сабашниковой: «Мы с тобой не сделали ещё ни одного поступка, но создали вокруг себя раскалённую атмосферу слов». Она вторит ему: «Мы как два зеркала, стоящие друг перед другом, отражаем друг друга и какие-то призраки, витающие между нами». Но ни он, ни она не могут выйти из «горячего тумана», окутавшего их души. «Не могу я тебе не писать, не могу я не получать от тебя писем!» - восклицает он. «Я живу только твоими письмами», - признаётся она. И они пишут и пишут — день за днём, утром и вечером, словами творя изменчивую действительность, с которой борются и которой подчиняются...

 

Я люблю усталый шелест

Старых писем, дальних слов...

В них есть запах, в них есть прелесть

Умирающих цветов.

Я люблю узорный почерк —

В нем есть шорох трав сухих.

Быстрых букв знакомый очерк

Тихо шепчет грустный стих.

Мне так близко обаянье

Их усталой красоты...

Это дерева Познанья

Облетевшие цветы. 

 

Постепенно дневник становится для Волошина насущной потребностью: он пишет регулярно, помногу, и через какое-то время приписывает в начале тетради заглавие: «История моей души». Оценивая этот документ, литературный памятник эпохи, можно сказать, что перед нами — объёмная, пусть несколько мозаичная картина душевных и духовных блужданий поэта.

 

Мы попадаем в его творческую лабораторию, наблюдая зарождение ряда его стихотворений. Перед нами не только поэт и филолог, но и искусствовед, эстетик, философ. Мы можем проследить здесь его оккультные поиски, религиозные метания, без которых непонятны многие его творческие свершения.

 

Лик царевны Таиах

 

Читая дневники Волошина тех лет, нельзя не отметить его обострённое внимание к эротике. Он считает «основой жизни пол — секс», ибо «это живой, осязательный нерв, связывающий нас с вечным источником жизни». Он пишет, что «тело — великая и таинственная основа всего», и что оно «не имеет понятия о логике и нравственных правилах». Но сам остаётся рабом этих нравственных правил.
Видя, что его чувственное влечение к Маргарите не находит поддержки, он пытается переплавить его в творчество: «Великая сила пола, переведённая в другую область. Та же сила, которая соблазняет мою мечту ночью. Но тут я ею овладел и взвился на высоту, недоступную зверям. Художник должен быть воздержанным, чтобы суметь перевести эту силу в искусство».
Но жизнь не вписывалась в эти схемы. «Не властны мы в самих себе». Природа берёт своё. И тогда появляются такие записи:

«Суровые требования крепят душу... Но вот мы опять одни, и моя дорога отречений становится далёкой и не нужной... Я читаю вслух, и её рука на моей груди. И невыразимое чувство охватывает меня. Мой голос дрожит и прерывается. Я люблю её страстно, по-человечески. Я дал в себе проснуться мужчине».

 

Потом чувство проснулось и в ней. Запись от 12 августа 1905 года: «Я со страхом вижу, как в ней пробуждается страсть. И радость, и ужас, что «это» нахлынет и унесёт меня и её, и сожжёт... Минуты сладости. Я не имею власти над собой. Хочется сказать: «Ну, пусть он сожжёт нас...»

 

И арки черные и бледные огни
Уходят по реке в лучистую безбрежность.
В душе моей растет такая нежность!..
Как медленно текут расплавленные дни…

 

И в первый раз к земле я припадаю,
И сердце мертвое, мне данное судьбой,
Из рук твоих смиренно принимаю,
Как птичку серую, согретую тобой.

 

Лучшая любовная лирика Волошина, обогатившая русскую поэзию, написана им перед свадьбой. «Таиах», «Отрывки из посланий», «В зелёных сумерках», «Мы заблудились в этом свете», «В мастерской»...
12 апреля 1906 года они обвенчались. Волошин совершил ту же ошибку, что и Блок – “женился на Беатриче”.

 

 
После свадьбы молодожёны отправились в Париж.

 

Однажды в парижском музее Гимэ он увидел скульптурный портрет, до боли напомнивший своими чертами лицо любимой. Это была гигантская, высеченная из песчаника безвестным древнеегипетским мастером голова египетской царевны Таиах, жены фараона Аменхотепа III (XV век до н.э.). Волошин заворожённо смотрел на неё, не в силах отвести глаз.

 

4

 

 

Он тут же заказал копию этой скульптуры в натуральную величину и увёз с собой в Коктебель.

 

.
Этот слепок стал отныне для поэта олицетворением всего самого дорогого и прекрасного в мире.

 

 

Свет зажгу. И ровный круг от лампы
озарит растенья по углам,
на стенах японские эстампы,
на шкафу химеры с Нотр-Дам.

 

Барельефы, ветви эвкалипта,
полки книг, бумаги на столах,
и над ними тайну тайн Египта –
бледный лик царевны Таиах.

 

 

Ты живешь в молчаньи тёмных комнат
Средь шелков и тусклой позолоты,
Где твой взгляд несут в себе и помнят
Зеркала, картины и киоты.

 

Смотрят в душу строгие портреты…
Речи книг звучат темно и разно…
Любишь ты вериги и запреты,
Грех молитв и сладости соблазна.

 

И тебе мучительно знакомы
Сладкий дым бензоя, запах нарда,
Тонкость рук у юношей Содомы,
Змийность уст у женщин Леонардо…

 

«Обманите меня»

 

В 1907 году Волошины приезжают в Петербург. Там они сближаются с кругом поэтов, художников, философов. Собирались чаще всего на башне Вячеслава Иванова — одном из лучших литературных салонов Петербурга.

 

Дом этот на Таврической 25 (так называемая башня), который действительно венчала шлемовидная башня с окнами-бойницами, (в ней располагался полукруглый кабинет В. Иванова), была центром притяжения духовных сил Петербурга. Там царили поэзия и философия, самые утончённые и талантливые люди Петербурга пили вино, шутили, веселились, дурачились, разыгрывали друг друга.

 

после театрального действа на башне В. Иванова

 

Волошину удаётся снять квартиру в том же доме, где жили Ивановы (на углу Таврической и Тверской), этажом ниже. Хозяин башни и салона Вячеслав Иванов был мэтром символистской поэзии, блестяще образованным человеком, знатоком древних языков и истории мировой культуры, законодателем художественной и литературной моды. Неудивительно, что Маргарита попала под его обаяние этой личности, в мире поэзии которого жила с детских лет.

 

Вячеслав Иванов

 

Вячеслав тоже влюбился в Аморю (её прозвище в кругу близких). Когда Маргарита поняла это — она совершила нестандартный поступок: рассказала об этом жене Вячеслава Лидии Зиновьевой-Аннибал и объявила о своём решении уехать. Но супруга мэтра поступила ещё более нестандартно: она предложила сопернице войти в их семью третьим членом.

- Ты вошла в нашу жизнь, - говорит она Маргарите. - Ты принадлежишь нам. Если ты уйдёшь — останется мёртвое. Мы оба не можем без тебя.

Брак с Сабашниковой не принёс счастья Максимилиану. Довольно скоро он сменился тройственным союзом с Вячеславом Ивановым, роковой треугольник вырос в эротический четырёхугольник с его женой... Одним словом, “высокие отношения”...
Нам трудно понять и принять характер подобных отношений, но тут нужно учитывать специфику атмосферы Серебряного века предреволюционной поры, когда в высших культурных слоях России в моде была эротика, поиски экстазов, острых ощущений. Сама страсть понималась как некая тайна, загадка, корни которой в другом, неземном мире.

 

Человек ничего не может изменить в ней, это помимо его воли, страсть — выше нас, - утверждали поэты-символисты. Нет больше ни этики, ни эстетики — обе сводятся к эротике. И всякое дерзновение, рождённое эросом — свято, - провозглашал В. Иванов. Все переживания почитаются благом, лишь бы их было много и они были сильны.

 

Башня была чуть ли не средоточием этих эротических и этических экспериментов, а сам хозяин — трибуном вседозволенности. Не отставала в смелости и новизне воззрений и супруга Иванова — Лидия Зиновьева-Аннибал, автор повестей «Тридцать три урода» и «Трагический зверинец», где проповедовалась лесбийская любовь. Оба эти писателя искали новых отношений между людьми, считая, что если двое любят друг друга, слиты воедино — а они были очень дружной парой — то вполне могут оба любить кого-то третьего. В такой любви они видели начало новой человеческой общины, иных человеческих созвучий, из которых должна вырасти новая духовность.

 

Вячеслав Иванов и Лидия Зиновьева-Аннибал

 

Таковы были времена и нравы. Тройственные союзы были довольно распространённым явлением того времени: Блок-Белый-Менделеева, Брюсов-Петровская-Белый, Мережковский-Гиппиус-Философов, Маяковский-Брики. Маргарита долго не могла решиться на этот шаг — стать членом чужой семьи. И тогда жена Вячеслава сама подтолкнула её, сказав: «Настоящая любовь не размышляет. Это категорический императив».
«А Макс?» - спросила Аморя. - «Ты должна выбирать, - отвечала Лидия. - Ты любишь Вячеслава, а не его».
2 марта 1907 года, вернувшись из Москвы в Петербург, Волошин не находит Маргариты в своей комнате.

 

“Мне обидно и больно, как ребёнку, – записывает он в этот день в дневнике, – что меня не встретили, не ждали. Мне хотелось бы видеть только её, говорить только с ней”.
На другой день – новая запись: “Макс, он мой учитель, – сказала мне Аморя, – я пойду за ним всюду и сделаю всё, что он потребует. Макс, я тебя никогда не любила так, как теперь. Но я отдалась ему. Совсем отдалась, понимаешь? Тебе больно? Мне не страшно тебе делать больно”. И она медленно крестила меня”.

 

Обманите меня, но совсем, навсегда,
чтоб не думать, зачем, и не помнить, когда... –

 

писал он тогда. Но обман – слишком большая роскошь. Ему прямо, без анестезии резали правду в лицо. Вячеслав Иванов “успокаивал”: “Макс, ты не думай обо мне дурно. Ничего, что не будет свято, я не сделаю. Маргарита для меня цель, а не средство”. Высокопорядочные, тонко чувствующие, необыкновенно одарённые люди... Элита.

 

Вот когда страдания, которых Волошин прежде не знал, настигли его душу. Он мучается, терзается ревностью, мечтает обмануться в том, что было уже очевидно. «Обманите меня...» это была почти мольба. И она стала стихами, а потом и песней.

«Обманите меня». Поёт А. Суханов:

http://video.yandex.ru/users/laronyka/view/569/#

Обманите меня... но совсем, навсегда...
Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда...
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум...

И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке...

А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман...
Обманите и сами поверьте в обман.

 

«Прощай, царевна»

 

Дело шло к развязке. И единственное стихотворение, написанное Волошиным за «ужасный месяц» в Москве, звучит прощанием:

 

Блуждая в юности извилистой дорогой,
Я в темный Дантов лес вступил в пути своем,
И дух мой радостный охвачен был тревогой.

С безумной девушкой, глядевшей в водоем,
Я встретился в лесу. "Не может быть случайна, -
Сказал я, - встреча здесь. Пойдем теперь вдвоем".

Но, вещим трепетом объят необычайно,
К лесному зеркалу я вместе с ней приник,
И некая меж нас в тот миг возникла тайна.

И вдруг увидел я со дна возникший лик -
Горящий пламенем лик Солнечного Зверя.
"Уйдем отсюда прочь!". Она же птичий крик

Вдруг издала и, правде снов поверя,
Спустилась в зеркало чернеющих пучин...
Смертельной горечью была мне та потеря.

И в зрящем сумраке остался я один.

 

 

Волошин даёт жене полную свободу. Она может поступать как ей заблагорассудиться: может оставаться в Петербурге или уехать с ним в Крым, а затем в Европу. Маргарита предпочитает остаться с Ивановыми.

 

 

 

Тихо, грустно и безгневно
Ты взглянула. Надо ль слов?
Час настал. Прощай, царевна!
Я устал от лунных снов.

 

Ты живешь в подводной сини
Предрассветной глубины,
Вкруг тебя в твоей пустыне
Расцветают вечно сны.

 

Много дней с тобою рядом
Я глядел в твое стекло.
Много грез под нашим взглядом
Расцвело и отцвело.

 

Все, во что мы в жизни верим,
Претворялось в твой кристалл.
Душен стал мне узкий терем,
Сны увяли, я устал...

 

Я устал от лунной сказки,
Я устал не видеть дня.
Мне нужны земные ласки,
Пламя алого огня.

 

Я иду к разгулам будней,
К шумам буйных площадей,
К ярким полымям полудней,
К пестроте живых людей...

 

Не царевич я! Прохожий
На него, я был иной...
Ты ведь знала: я - Прохожий,
Близкий всем, всему чужой.

 

Всё, что произошло с Волошиным, очень повлияло на характер его поэзии. Она стала другой. Ещё до их встречи В. Иванов говорил о стихах Волошина, что они виртуозны и совершенны по форме, но им не хватает живого дыхания жизни. По горькой иронии судьбы, именно Иванову удалось косвенно содействовать осуществлению своего пожелания. Личная драма способствовала перелому в поэтическом мироощущении Волошина. В его стихах зазвучало неподдельное страдание.

 

Я ждал страданья столько лет
Всей цельностью несознанного счастья.
И боль пришла, как тихий синий свет,
И обвилась вкруг сердца, как запястье.

 

Желанный луч с собой принёс
Такие жгучие, мучительные ласки.
Сквозь влажную лучистость слёз
По миру разлились невиданные краски.

 

И сердце стало из стекла,
И в нём так тонко пела рана:
«О, боль, когда бы ни пришла,
Всегда приходит слишком рано».

 

Волошин записывает в дневнике: «Мне надо прикоснуться к груди земли и воскреснуть». Он уезжает в свой Коктебель.

 

 

Продолжение здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post221999054/

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/101959.html