Есть Предание Церкви, а есть народные предания, которые так или иначе проникают в церковную ограду. Для земной церковной жизни, несущей на себе отпечаток нашего несовершенства, это привычное явление. Обычно Церковь справляется с этими преданиями, некоторые отвергает, некоторые воцерковляет, поскольку даже вымышленные события могут нести в себе назидательный смысл и тем самым являть некую высшую истину. Но некоторые противоречащие церковному учению народные предания время от времени всплывают, несмотря ни на что. В данном случае мы поговорим о «трехрукой» версии известной богородичной иконы «Троеручица». читать далее

Протоиерей Василий Швец в "ЧУДЕСАХ ОТ КАЗАНСКОЙ ИКОНЫ БОЖИЕЙ МАТЕРИ" пишет: "Перед самым началом Великой Отечественной войны (1941 г.) одному старцу Валаамского монастыря (Валаам в то время принадлежал Финляндии) было три видения во время службы в храме: читать далее

Русский народ издревле нашел в своей душе един­ственно верное слово в обращении к Богородице: в обиходе он назвал Ее, и сейчас называет так же, как родную мать, — исполненным нежности и любовным обращением: «Матушка!» Люди духов­но увидели, что не в каком-то условном аллегори­ческом смысле, а в высшей онтологической дейст­вительности Матерь Божия является Матерью Церкви, кровной — по Крови Христовой — Мате­рью каждого верующего. Протоиерей Лев Лебедев читать далее

Икона есть видимый образ невидимого,
данный нам ради сладости понимания нашего.

Преп. Иоанн Дамаскин



В православной традиции икона занимает особое место, и это место определяется тем, что икона — это не только украшение храма и предмет почитания, икона имеет вероучительное значение. С древности икону называли «Библией для неграмотных», «живописным Евангелием», «бессловесной проповедью», «богословием в красках».

Христианство зародилось в иудейской среде, где изобразительное искусство было сильно ограничено второй заповедью Декалога, но уже во II в. у христиан появляются символические изображения — на стенах катакомб, на саркофагах, в мелкой пластике и т.д. После Миланского эдикта, даровавшего христианам свободу вероисповедания, начинается строительство храмов, их украшаются их мозаиками, фресками, иконами. При этом изображениям отводится не только декоративная роль; св. отцы в изображениях ценили, прежде всего, эффективный способ научения вере.

Так св. Василий Великий пишет:

«молчаливая живопись то же что и слово Евангелия для слуха».

А св. Нил Синайский (IV в.) советует:

«Пусть рука превосходнейшего живописца наполнит храм с обеих сторон изображениями Ветхого и Нового Завета, дабы те, кто не знает грамоты и не может читать Божественных писаний, рассматривая живописные изображения, приводили себе на память мужественные подвиги искренне послуживших Христу Богу и возбуждались к соревнованию достославным и приснопамятным доблестям, по которым землю обменяли на небо, предпочтя невидимое видимому».

Конечно, в христианской среде отношение к священным изображениям было неоднозначным. Уже в IV в. ведется полемика об иконах, а в VIII в. она достигает такого накала, что приводит к иконоборческому кризису. Сторону иконоборцев приняли императоры, и богословские дискуссии сменились жестокими репрессиями, длившимися без малого сто лет. Но Церковь отстояла икону как вид церковного искусства, зримо выражающего веру, а споры об иконах способствовали выработке богословами четкой позиции в этом вопросе. Седьмой Вселенский собор (787) принимает Догмат иконопочитания, а на Соборе 843 г. — был установлен праздник Торжества Православия, ибо икона есть утверждение самого принципа ортодоксии — веры в Боговоплощение, жизнь, смерть и Воскресение Господа Иисуса Христа.

Почему для Церкви так важны были иконы, что люди за них отдавали свою жизнь, а порой не щадили и чужую? Это не всегда понятно современному человеку, который привык оценивать изобразительное искусство с эстетической точки зрения, а тут, как говорится, о вкусах не спорят. Но для иконоборцев и иконопочитателей речь шла о чем-то большем, чем художественное творчество, речь шла об исповедании веры.

Слово икона, греч. εἰκὼν — образ, св. отцы относили, прежде всего, к изображениям Спасителя, а также к Нему Самому. Так называет Христа и апостол Павел:

«Он (Христос) есть образ (εἰκὼν) Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари» (Кол. 1:15).

И это выражает самую суть веры: Бог Слово, в таинственном акте Боговоплощения соединяется с человеческой плотью, Невидимый и Неприступный становится видимым и доступным для человека. Иоанн Богослов свидетельствует:

«Слово стало плотью, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца» (Ин. 1:14).

Тайна Боговоплощения — сердцевина христианского откровения — и есть основание для изображения Иисуса Христа, как, впрочем, и всего иконописания.

Преп. Иоанн Дамаскин говорит:

«Когда увидишь бестелесного ради тебя вочеловечившимся, тогда делай изображение человеческого Его вида. Когда невидимый, облекшись в плоть, становится видимым, тогда изображай подобие Явившегося. Когда Тот, Кто, будучи, вследствие превосходства Своей природы, лишен тела и формы, количества и качества, и величины, Кто будучи образом Божьим, принял зрак раба (Флп.2,6-7), через это сделался ограниченным в количественном и качественном отношениях и облекся в телесный образ, тогда начертавай на досках и выставляй для созерцания Восхотевшего явиться».

Преп. Иоанн Дамаскин был не просто апологетом иконопочитания, но крупнейшим византийским богословом, гимнографом и иконописцем. Во многом благодаря ему, икона сохранилась в Церкви как вид искусства и как богословие. Аргументацию Иоанна Дамаскина использовали отцы Седьмого Вселенского собора, утверждая Догмат иконопочитания. Этот догмат и закрепляет вероучительное значение иконы, ибо если Символ веры есть исповедание в слове, то икона это исповедание веры в зримом образе, и они не должны расходиться. Седьмой собор предписывает почитать иконы наряду с крестом и Евангелием, а художникам писать

«образы Господа, Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, и непорочной Владычицы нашей святой Богородицы, так и честных ангелов, и всех святых и преподобных мужей. Ибо, когда они предстают через изображение на иконах, взирающие на них побуждаются помнить и любить их прообразы…»

Но не всякое изображение на религиозную тему может считаться иконой, а только то, что соответствует догматам Церкви. В Оросе Седьмого Собора указано, что творцами иконы являются – отцы, художнику же надлежит исполнение. При этом Орос не ограничивает художников ни в материале (был бы прочным), ни в технике исполнения, ни в стиле, ни в месте расположения икон, единственным условием было то, чтобы изображение не противоречило вероучению Церкви. Для этого и был выработан особый язык, который мы называем каноном.

Христианская иконография начала складываться еще в доконстантиновскую эпоху, но наиболее активно она формировалась в период Вселенских соборов, когда параллельно шел поиск словесного и изобразительного языка для передачи тайны Боговоплощения. Можно наглядно проследить, как утверждение христологических догматов оказало существенное влияние на становление иконописного канона. Например, Трулльский собор (682) отменил прежде широко бытовавшие аллегорические и символические образы Спасителя в виде агнца, рыбки, доброго пастыря и проч., и утвердил т.н. исторический тип Христа.

В соборных правилах сказано:

«Христа Бога нашего, на иконах представлять по человеческому естеству вместо ветхого агнца, да через то, созерцая Бога Слова, приводимся к воспоминанию жития Его во плоти, Его страдания и спасительной смерти и сим образом совершившегося искупления мира».

Под влиянием богословия менялся и стиль иконописания: раннехристианская живопись с ее характерным античным иллюзионизмом, подчеркивающим телесность, постепенно уступала место более условному плоскостному письму, служившему выражением духовной красоты и богословского смысла.

Именно во время иконоборческих споров икона был осознана как один из богословских языков, посредством которого Церкви свидетельствует об истине, ибо икона являет нам образ Христа и Его Церкви как преображенного, обоженного человечества.

В период Неразделенной Церкви икона была единственным общим языком, понятным в любой точке христианской ойкумены. Евангелие звучало на разных языках: греческом, латинском, сирийском, коптском, грузинском, славянском, готском и др. Проповедовала Церковь также на разных языках. Даже литургия не была общим языком, потому что существовало большое разнообразие литургических чинов и уставов: иерусалимский, александрийский, антиохийский, константинопольский, галльский и др. Для понимания писания, проповеди, молитвы нужен перевод, а изображение перевода не требует. И хотя изысканно-утонченный стиль Константинопольских мастеров разительно отличался от грубовато-экспрессивного романского стиля или от хрупкой пластики древнерусских образов, стили средневекового христианского искусства можно рассматривать как диалекты изобразительного языка, в основе которого лежал единый канон.


Когда христианский Запад и Восток разошлись в понимании догматических и богословских вопросов, это сразу сказалось на изобразительном искусстве. Начиная с эпохи Возрождения, западное искусство стремительно освобождается от церковных канонов, провозглашая свободу художника как самую большую ценность. Богословие здесь было оттеснено эстетикой, индивидуальное видение восторжествовало над соборным. Восток дольше сохранял приверженность канонической иконе, но к XVII в. и здесь происходит трансформация канона, поиск живописной выразительности в ущерб богословскому смыслу. Живоподобные образы и увлечение декоративными украшениями опустило иконописные образы с небес на землю. А в XVIII-XIX вв. академическая живопись и вовсе вытесняет икону на периферию церковной культуры. И хотя древние образы все также почитались как святыня, язык иконы перестал быть понятным большинству верующих, в храмах господствуют натуралистические изображения, подчас весьма далекие от канона.

В Синодальный период икона пребывает, если можно так сказать, в потаенном виде, скрытая окладами, поздними записями, копотью, незнанием. Мы не всегда осознаем, что золотой век русской культуры, как часто называют XIX век, ничего не знал о золотом веке русской иконы, не знал икон Рублева, Дионисия, Феофана Грека. Только в нач. ХХ в., благодаря новым реставрационным технологиям, происходит открытие иконы. И это было провиденциально. В это время во всем мире ощущался кризис ценностей, которые были сформированы на основе гуманизма и Просвещения, провозгласившими человеческий разум и самого человека мерой всех вещей. И когда эти ценности рухнули, обнажив иррациональное зло в человеке и в обществе, миру был вновь явлен светлый лик иконы как луч надежды, как явление иного Царства.

Открытие иконы с большим воодушевлением восприняли не только иконописцы, но и светские художники. Причем не только русские. Хорошо известна реакция Анри Матисса, одного из лидеров французского авангарда, приехавшего в Россию в 1911 г. Илья Остроухов, большой знаток иконы и коллекционер, познакомил Матисса с древнерусской иконописью, после чего тот восторженно писал:


«Я видел вчера коллекцию старых икон. Вот истинное большое искусство. Я влюблен в их трогательную простоту, которая для меня ближе и дороже картин Фра Анджелико. В этих иконах, как мистический цветок, раскрывается душа художников. И у них нам нужно учиться пониманию искусства».

В 1913 г. в Москве открылась большая выставка древнерусского искусства, на которой было представлено множество расчищенных икон XV–XVI веков. Выставка имела ошеломительный успех, и это было открытием древней иконы для широкой публики. Русский философ Евг. Трубецкой увидел в открытии иконы откровение свыше, посланное в тяжелый для страны час. В очерке «Умозрение в красках» он писал:

«Если в самом деле вся жизнь природы и вся история человечества завершаются этим апофеозом злого начала, то где же тот смысл жизни, ради которого мы живем и ради которого стоит жить? Я воздержусь от собственного ответа на этот вопрос. Я предпочитаю напомнить то его решение, которое было высказано отдаленными нашими предками. То были не философы, а духовидцы. И мысли свои они выражали не в словах, а в красках. И, тем не менее, их живопись представляет собой прямой ответ на наш вопрос… Звериное царство и тогда приступало к народам все с тем же вековым искушением: «все сие дам тебе, егда поклонишися мне». Все древнерусское религиозное искусство зародилось и выросло в борьбе с этим искушением. В ответ на него древнерусские иконописцы с поразительной ясностью и силой воплотили в образах и красках то, что наполняло их душу — видение иной жизненной правды и иного смысла мира».

Очерки Трубецкого были изданы в 1916 г., а через год в России совершилась революция, и страна стала погружаться во тьму. По всей стране запылали костры с иконами. Икона разделила судьбу Церкви и новомучеников.

Но, слава Богу, не все иконы были сожжены, не все проданы за границу, что-то попадало в музеи, где иконы реставрировали, сохраняли, изучали. Конечно, эта работа шла с переменным успехом, а в иные годы и с риском для исследователей. Но вот парадокс: именно в богоборческий и иконоборческий век была создана та научная база иконоведения, которой мы сегодня пользуемся.

Но и в резервации, в которую была загнана Церковь, тоже продолжалась жизнь. В стране происходило массовое закрытие храмов, осквернение мощей, но находились люди, которые с риском для жизни спасали иконы, прятали их, сохраняли, чтобы потом возвратить Церкви. Известно множество чудесных историй, о том, как люди спасали иконы, а иной раз и иконы спасали людей. В это трудное время находились также иконописцы, которые писали новые образы, достаточно вспомнить Марию Николаевну Соколову (матушку Иулианию). Хотя заниматься иконописанием было небезопасно, в советском уголовном кодексе была статья, по которой иконописца можно привлечь к ответственности.

Советская идеология рассматривала икону исключительно как памятник древней культуры, достояние прошлого. Но это прошлое в какой-то момент вдруг оказывалось актуальней настоящего. Яркий пример: в 1965 г., после полувекового господства атеизма, Андрей Тарковский снимает фильм, где главный герой — монах и иконописец Андрей Рублев. Он показан на фоне страшного разорения Руси, княжеских усобиц, татарского ига, крови и грязи, страданий и смерти. А в финале черно-белого фильма на экране вдруг возникают яркие иконописные образы — как прорыв из тьмы в свет, из мира греха — в мир святости, из хаоса — в небесную гармонию. Показанные во весь экран лик Звенигородского Спаса, образы ангелов Троицы для советского человека, воспитанного в атеистической идеологии, были настоящим благовестием, откровением о Боге, о небесной красоте, о любви и прощении. Для многих это, возможно, был первый опыт молитвы, опыт общения с Богом лицом к лицу.


Фильм Тарковского много лет пролежал на полке и вышел на экран в 1970-х., когда духовное пробуждение было уже невозможно остановить. И большую роль в этом пробуждении играла икона, которая была мощным средством христианского просвещения людей. Я помню, как о. Александр Мень использовал слайды с иконами для своих домашних бесед и лекций, и это очень воздействовало на слушателей. Многие люди в 1960-70-х гг. стали собирать иконы, отправляясь за ними в Северные деревни, и «черные доски» напоминали, что у нас есть корни, духовная история, православная культура. Икона проповедовала и в музее. Когда Церковь вынуждена была молчать, икона говорила, просвещала, учила вере. Немало людей, привлеченные красотой древних икон, приходя в музей или изучая альбомы с репродукциями, открывали для себя мир христианства, начинали читать Евангелие, шли в Церковь. Многие из них становились искусствоведами, историками, филологами, и даже иконописцами и священниками.

Сегодня мы живем в эпоху свободы, восстанавливаются храмы и монастыри, строятся новые. Открыты богословские учебные заведения, духовные семинарии, иконописные школы. Однако нельзя не отметить печальную тенденцию: процесс возрождения пошел вширь, а не вглубь. И это видно, в том числе, и на иконе. Парадокс нашего времени состоит в том, что современный человек, даже ценя и почитая икону, не всегда понимает ее язык. И если в древности икона учила Премудрости Божьей, то сегодня, нужно овладеть многой премудростию, чтобы правильно понимать икону.

Другой парадокс: благодаря новым информационным технологиям, мы имеем уникальную возможность проследить церковную традицию от раннего христианства до сего времени. Мы можем увидеть иконографическую традицию во всем ее многообразии. Но это никак не влияет на нас. Большинство новописанных икон ни в какое сравнение не идут с древними, демонстрируя лишь нашу духовную и творческую немощь. Поток изображений множится, но многие из них не только научают и духовно просвещают, но, напротив, искажают веру. Сегодня в наших храмах наряду с каноническими иконами соседствуют неканонические и даже прямо еретические образы. А это значит, что и мы исповедуем ересь. Ведь как писал Л. А. Успенский, и это любит повторять о. Зинон, один из ведущих современных иконописцев, веру можно исказить не только словом, но и кистью.

И это не так безобидно, как может показаться, на первый взгляд. Если роспись храма сделана не в соответствии с канонами, и в ней допущены отступления от догматов, чему научит эта роспись? Если икона, предназначенная для молитвы, представляет нам сомнительный образ, чему мы молимся и кому поклоняемся, стоя перед ней? Сергей Фудель называл такие иконы «ложными окнами», которые не пропускают небесный свет.

К сожалению, сегодня в Церкви нет строго догматического подхода к церковному искусству, господствует вкусовой подход, даже все ссылки на традицию, как правило, не очень осмысленны. Приведу один пример — храм Христа Спасителя, главный храм России: в куполе изображена т.н. Новозаветная Троица: Бог Отец в виде старца, Бог Сын в виде отрока и Дух Святой в виде голубя.

Но такие образы были запрещены на соборах: Стоглавом (1551) и Большом Московском (1666-67), а Седьмой Вселенский собор прямо говорит: Мы потому и не изображаем Отца, что Он не имеет воплощения, а изображаем Сына, потому что Он был воплощен и имеет человеческий образ. Согласно Евангелию, Бога Отца мы можем лицезреть только через Христа, как Он сам и сказал: «видевший Меня, видел Отца» (Ин. 14:8). И иного образа Бога нам не дано. Любой другой образ. Кроме Христа, будет искажением веры. Но масса людей, в том числе и священноначалие, на это не обращает внимание, а на все возражения по поводу, например, храма Христа Спасителя, обычно отвечают так: раз в XIX веке это было, так мы и восстановили. Подобные изображения можно встретить и во многих других храмах. А ведь именно такие образы рождают неправильно представление о вере, отсюда атеистические утверждения, что православные верят в дедушку, сидящего на облаках.


А вот пример иконы. В церковных лавках нередко можно встретить образ, также неоднократно запрещавшийся соборами, св. Христофора с песьей головой. Возможна ли такая икона? Чтобы ответить на этот вопрос, спросим сначала: что вообще изображает икона? Обычно на этот вопрос о. Зинон отвечает так:

«Икона ничего не изображает, она являет нам Царство Небесное».

Как Христос явил нам Отца, так и святой являет нам Христа. Апостол Павел задолго до появления иконописной традиции уже писал:

«Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!» (Гал.4:19).

Но Христос не воплотился в собаку,

«Бог стал человеком, для того, чтобы человек стал Богом», как сказал Афанасий Великий.

Так что в иконе св. Христофора мы имеем явный пример лжеучения.

Но как отличить истинный образ от ложного? Прежде всего, нужно научиться понимать язык иконы, и в то же время хорошо бы знать основы веры — догматы, потому что, как утверждали св. отцы: «наши изображения согласуются с нашей верой, а наша вера — согласна с нашими изображениями». Однако у нас сплошь и рядом изображения расходятся с вероучением Церкви.

Например, всем наверняка встречались, хотя бы в интернете, иконы Ивана Грозного, Распутина, Сталина. Разве эти образы согласуются с православной верой, опирающейся на Священное Писание и Священное Предание? Мне кажется, что почитающие эти образы исповедуют какую-то другую религию, к Евангелию и Вселенским Соборам не имеющую отношения. Все аргументы о мироточении или слезоточении этих икон — бессмысленны, потому что чудеса не изменяют Евангельских истин и догматов.

Так чему же нас учит нас икона? Как и тысячу лет назад, так и современному человеку икона наглядно являет то, о чем говорил Сам Господь Иисус Христос: «Приблизилось Царство Небесное!». Икона ставит нас лицом к лицу с этим Царством, лицом к лицу с Богом, ставшим человеком ради нашего спасения. Икона — это место встречи Бога и человека. «Я увидел человеческий лик Бога, и душа моя была спасена!» — восклицал преп. Иоанн Дамаскин.

http://www.pravmir.ru/wp-content/uploads/2012/09/31nerukotvornyi-405x600.jpg

Но икона показывает нам не только образ Бога, но и образ человека. А человек, согласно Св. Писанию, создан по образу Божию (Быт.1:27), а значит, предназначен сиять светом Божьей славы. Каждый из нас — икона, но эта икона нуждается в реставрации, расчистке, укреплении, снятии наносных слоев. И этим мы должны заниматься каждый день своей жизни, пока не будет просвечивать тот образ, что задумал Божественный художник. Глядя на святые иконы, на образы великих подвижников веры, на образы Божьей Матери и Спасителя, мы смотрим на свое будущее, каким оно может стать, если мы действительно облечемся во Христа. Икона — это образ будущего века.

Недостаточно только смотреть на икону, прикладываться к ней, почитать ее, украшать и проч., важно услышать Весть, которую она несет. Икона — это послание к нам, проповедь, призыв. Икону называют окном в невидимый мир, но она и указатель на пути в этот мир. На иконах Богородица Одигитрия указывает на Христа, Которого держит на руках, молитвенные жесты святых устремлены к Господу, Спаситель воздевает благословляющую десницу, — все это для нас знаки на пути в Царство Небесное.

У нас нет опыта Царства, у нас есть только опыт земного бытия, мы живем во времени и нам трудно представить вечность, наше физическое зрение приспособлено к земной оптике, все, что мы можем вообразить о Небесном Царстве, будет только нашими фантазиями. Ведь не зря сказано:

«Не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1Кор.2:9).

Но икона учит нас новому видению, показывает нам иное время, иное пространство, преображенную реальность: свет без тени, день без ночи, жизнь без смерти, любовь без ненависти. Новое небо и новую землю, где Бог все во всем.

«Икона — это воплощенная молитва, — говорит архим. Зинон. — Она создается в молитве и ради молитвы, движущей силой которой является любовь к Богу, стремление к Нему, как к совершенной Красоте».