Притча: Мы приручаем, нас приручают
У меня был друг по имени Нут. Ахалтекинец, чья родословная уходила в тысячелетия. Он был мудр, что однажды стало самой большой трагедией моей жизни: мне пришлось убить его. Слёзы и ком в горле... И так всегда.
Мы росли с малых детей на Буяне и он сразу выделил меня из всех: голенастый жеребчик голенастого мальчишку. И мы всему учились вместе. Любой подросток-казачонок знает, что это такое, но мало кто знал, что мы друг друга любили и только потому освоили некоторые приёмы, не дающиеся и взрослым казакам. Может там не хватало любви и терпения, но скорее всего Нут был намного мудрее своих сверстников.
Спешиться и приказать коню лечь рядом непросто, но этим приёмом владеют все пластуны и большинство староказаков. Куда труднее заставить коня стать на колени или лечь на бок оставаясь в седле. В цирке это можно увидеть под хлыстами, с шумом и гамом неоднократно повторяемых посылов. А в секрете или на тропе, совершенно скрытно? Вот ты выделяешься силуэтом на кромке березняка,...и вот тебя уже нет...
Но то, что мы освоили с Нутом, не делал никто. Совсем. Вы видели съёмки, когда лошадь на скаку заставляют падать с помощью специального приспособления, делающего трюк относительно безопасным? А если на троту или короткой рыси лошадь вдруг опускается на передние колени, скользя по траве (обязательно нужна трава)? Лучше всего скользит ковыль, хуже - полынь или осот. Нут научился делать это, а я научился не вылетать из седла, максимально откидываясь на круп Нута и балансируя руками.
В тот год, уже повзрослевшие, мы уже изрядно сцепились несколько раз с хазарами и этот приём здорово выручал, если ты вляпывался в засаду, лоб в лоб на мокрой травяной кайме плавней. Слева сланцевый распадок, справа болото...и тут Нут по известному нам сигналу, а иногда и не дожидаясь его (ох, умён был!) падал на приличном ходу и скользил по мокрой траве, а засадники, вдруг потеряв нас из виду, получали от меня, как на занятиях, несколько стрел, сразу уравнивавших наши шансы: я их видел в любую ночную мглу или туман, а они меня нет.
В тот день они таки прижали меня к распадку - жёсткому гребню из сланцевой крошки и песчанника. Мы уже уходили по дуге к спасительной дубраве, когда впереди и левее вынырнул ещё не видящий нас дозор. Нут сразу осадил, и перешёл на трот, давая мне время на осмысление положения. Сам он осмыслил его по-своему, но я понял это слишком поздно и, раванув уздечку вверх и вбок, чтобы предотвратить задуманное моим другом, впервые оскорбил его бока каблуками и захрипел: "Не-ет!" Поздно...Он уже оседал на колени, но под ними была не скользкая трава, а наждак песчанника. Я сердцем услышал хруст ломаемой ноги и спрыгнул на через голову Нута навстречу дозору. Они увидели меня, но это им не помогло: в тот раз я не церемонился и через минуты они валялись на траве, к которой мы с Нутом так рвались. Затем я повернулся к преследователям. Передний на скаку пробил мне селезёнку, но это были все их успехи. Под градом астр, которыми я осыпал их с двух рук, забегая по дуге под неудобную для них дериктриссу, они смешались, сбились в кучу и тут заработал лук Гвидона. Они уже драпали, сметённые моей нечеловеческой яростью, а я всё сносил их, чего никогда не делал раньше, и перебил бы всю свору, если бы не вспомнил о Нуте.
Друг лежал на боку, его агатовый глаз радостно (готов поклясться!) смотрел на меня: живой. Я выдрал стрелу, заткнул носовым платком бок и наклонился над неестественно вывернутой ногой друга. Ноги у коней не срастаются никогда.
- Мне больно, - сказал его глаз и из него выкатилась крохотная росинка понимания и горя расставания.
- Ты знаешь, что делать.
Я плакал, целовал его в бархатные губы и бормотал.
- Нут, друг, что ты наделал.
И вдруг гордость сверкнула сквозь слёзы в его взоре былым огнём. Он с трудом, но гордо, поднял голову превозмогая боль и трубно заржал. А потом, разом обессилев, посунулся губами к моим рукам и снова жалобно глянул на меня. Слёзы замутили мне глаза, но я жёстко смазал их рукавом. Последний взгляд друга и немая просьбе: "Я сделал своё, делай же своё и ты, ты знаешь." Я никогда не забуду этот взгляд, я дописываю эти строки сквозь мутную пелену и так будет всегда. Мы ответственны за тех, кого приручаем. А как жить, когда мы приручены сами? На всю жизнь.
Ну-у-ут...
У меня был друг по имени Нут. Ахалтекинец, чья родословная уходила в тысячелетия. Он был мудр, что однажды стало самой большой трагедией моей жизни: мне пришлось убить его. Слёзы и ком в горле... И так всегда.
Мягкие языки пламени, безжалостно разрывая темноту, настойчиво стремились куда-то в высь. Они как будто бежали наперегонки, толкали друг друга из стороны в сторону, пылали от желания наконец достигнуть своей цели: дотянуться до звезд. Чем их так манили эти холодные серебристые сплетения, никто не знает: то ли от восхищения, то ли от желания занять их место. Они весело подмигивали друг другу, смеялись, бранились. И от всего этого балагана шло приятное ощущение тепла и заботы…
- Ты, наверное, совсем там замерзла, моя малышка? Сядь поближе к костру. Вместе с ним и моей любовью я попытаюсь тебя согреть.
Она двигалась по росистой траве так бесшумно и легко, что можно было сказать: она плывет… Темная бронза ее волос спадала на ее хрупкие плечи, и в этом свете костра как бы переливалась тысячами искорками, придавая ей немного таинственности и даже колдовства.
- Я так люблю смотреть на огонь. Не знаю почему, но он так притягивает мое внимание. Он как будто танцует… Посмотри! Ты когда-нибудь видел более страстный танец, когда сгораешь до того, как сделаешь последний такт? Движение огня… Такое плавное и такое стремительное… Оно поглощает тебя целиком, а ты даже не можешь сопротивляться… Это необычная ласка..., необычное влечение…
- Ты такая выдумщица, малышка! Сколько раз я видел огонь, видел его пламя. Но никогда не замечал, как он танцует. Ты во всем обыденном, протухшем серостью и банальностью до мозга костей, видишь что-то загадочное, необычное… Я иногда думаю, может ты совсем из другого мира, ведь ты так не похожа на остальных. В тебе нет маленькой загадки, ты сама – одна большая тайна! И мне порой так хочется ее разгадать, разобраться, какая ты на самом деле. Но чем больше я узнаю тебя, тем больше мне кажется, что ты непостижима.
- Глупенький! Ты пытаешься поймать солнечного зайчика! Но чем больше ты к нему приближаешься, тем больше он отдаляется от тебя. Пока ты любишь меня, я всегда буду оставаться для тебя загадкой, «пришельцем» из другого мира…
Теперь, чтобы ее согреть, ему не нужен был костер. Весь жар его тела обрушился на нее всепоглощающей лавиной. Никакие слова не передадут их ощущения в эти минуты…
Может быть, они не были созданы друг для друга, но она смогла подарить ему всю свою безграничную любовь, она сумела создать для него свой мир, без обмана и предательства. А у него не хватало слов, чтобы выразить свою благодарность ей за это. Скорее всего он превратил ее в любовь, такую же преданную и чистую, какой она является на самом деле. И теперь им не страшны никакие невзгоды, ведь теперь они вместе…
Теплая июльская ночь укутывала их пеленой сна… Ее легкий аромат, смесь луговых трав и свежего сена, кружил им головы, заставляя обо всем забыть и погрузиться в неповторимый мир любви… Где-то далеко разливались в пении соловьи и стрекотали кузнечики… Природа засыпала… И только танец огня не хотел прекращаться. Казалось бы, что вот пламя затухает, как оно с новым жаром начинало свои движения, отражая всю стихию огня…
Никогда не упрощайте необыкновенное! И этот мир вам не будет казаться таким тусклым и безрадостным…
СКАЗКА ДЛЯ ДВОИХ
Их было двое - Он и Она. Они где-то нашли друг друга и жили теперь одной жизнью, где-то смешной, где-то соленой, в общем, самой обыкновенной жизнью двух самых обыкновенных счастливых.
Они были счастливыми, потому что были Вдвоем, а это гораздо лучше, чем быть по одному.
Он носил Ее на руках, зажигал на небе звезды по ночам, строил дом, чтобы Ей было, где жить. И все говорили: "Еще бы, как его не любить, ведь он идеал! С таким легко быть счастливой!" А они слушали всех и улыбались и не говорили никому, что идеалом Его сделала Она: Он не мог быть другим, ведь был рядом с Ней. Это было их маленькой тайной.
Она ждала Его, встречала и провожала, согревала их дом, чтобы Ему там было тепло и уютно. И все говорили: "Еще бы! Как ее не носить на руках, ведь она создана для семьи. Немудрено, что он такой счастливый!" А они только смеялись и не говорили никому, что Она создана для семьи только с Ним и только ему может быть хорошо в Ее доме. Это был их маленький секрет.
Он шел, спотыкался, падал, разочаровывался и уставал. И все говорили: «Зачем Он Ей, такой побитый и измученный, ведь вокруг столько сильных и уверенных». Но никто не знал, что сильнее Его нет никого на свете, ведь они были Вместе, а значит, и сильнее всех. Это было Ее тайной.
И Она перевязывала Ему раны, не спала по ночам, грустила и плакала. И все говорили: «Что он в ней нашел, ведь у нее морщинки и синяки под глазами. Ведь что ему стоит выбрать молодую и красивую?» Но никто не знал, что Она была самой красивой в мире. Разве может кто-то сравниться по красоте с той, которую любят? Но это было Его тайной.
Они все жили, любили и были счастливыми. И все недоумевали: «Как можно не надоесть друг другу за такой срок? Неужели не хочется чего-нибудь нового?» А они так ничего и не сказали. Просто их было всего лишь Двое, а всех было много, но все были по одному, ведь иначе ни о чем бы не спрашивали. Это не было их тайной, это было то, чего не объяснишь, да и не надо.
Обсуждали мы с друзьями мою предыдущую миниатюрку про дворнягу. Ясное дело, вся жалость и сострадание перепали дворняге: мол меня-то кто-нибудь подберёт. Обсуждали собачек, а я вдруг о кошках вспомнил. Не нынешних кисах, на биссерных думочках вальяжно млеющих и обфотканых, занявших, как и блинчики, все рассылки. А из моего арийского детства…
