ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ

Кололи на днях дрова деду Митричу – зима на носу. Я колол, а Митрич складывал. Большая поленница получилась. Зашли в избу почаёвничать с устатку, погреться.
– Ты чай то, Володя, забеливай, – говорит баба Нюра.
– Спасибо. Я люблю без молока, покрепче.
– Ты чё, чай со сливком не пьёшь, не гуран, што ли? – удивлённо спрашивает Митрич.
– Гуран, гуран, – успокаиваю деда, – только с молоком не люблю.
– А то ишо раньше, знаешь, какой чай пили? Затуран называется. Это туды, в чай, значит, добавляли ложку поджаренной муки, масла, соли. Русские у бурят переняли. А соль тоже специяльная была, гужир звали. Добывали её в солёных озёрах. А чай с молоком и солью назвали сливан. Пробовал?
– Нет, не приходилось.
– А я пил. – Митрич швыркает горячий ароматный чай из глубокого блюдца, держа его на трёх пальцах. – А раньше то, паря, чай вместо денег был. Слыхал? Плитка или брусок чая назывался кирпич. При мелочных покупках его делили на полкирпича, четверти и осьмушки. Вот, спрашивали, к примеру: что стоит? Отвечали: кирпич, полкирпича, четверть, осьмуха… А кирпич до революции стоил 70 копеек серебром. Мне отец рассказывал.
Пока Митрич меня просвещает, смотрю с интересом: у русской печи на маленькой табуреточке уютно шумит самовар. Изогнутая труба из самовара вставлена в специальное круглое отверстие в стенке печи. Рядом в деревянном ящичке сухие сосновые шишки и маленький кованый совочек – для растопки самовара угли брать из загнётка. На голубце (доска между печкой и стенкой) – старый сапог – раздувать огонь в самоваре.
– Сам печку ложил, – хвалится Митрич.
– Бери, Володя, пирожки. Вот с осердием, капустники или черёмушники, а хошь – картонные (с картошкой, значит), – угощает баба Нюра.
– Вкусный чай у вас, ароматный, – говорю хозяевам.
– А мы туды добавляем семена кислицы и конского щавеля, – довольно поясняет Митрич и как всегда интересуется:
– Ну, а што в мире нового?
Раньше у Митрича была радиоточка, а в прошлом году радио отключили – переходим на цифровые нанотехнологии! Динамик никчемный так и остался висеть на стене. А телевизор смотреть, не то, что газеты читать, Митрич долго не может – глаза сели. Да и газет то сейчас нормальных не густо. Но за новостями Митрич следит, политикой интересуется.
– Да вот, – говорю, – недавно узнал, что генерала Власова решили записать в демократы.
– Энто которого, предателя што ли? – Митрич чуть было не поперхнулся и поставил блюдце на стол.
– Ну, да, того самого, который в войну сдался, а потом стал воевать против нас. Армию собирал из предателей.
– А ты, паря, не балабошишь часом? – недоверчиво спрашивает Митрич. – По телевизору навроде не говорили. Не вры, дак сказки, небось.
– Нет. Я в Интернете эту новость нашёл.
– Энто ишо што за штуковина?
Коротко объясняю Митричу, что такое Интернет. Вижу, дед не совсем понял, что же это такое, и продолжаю.
– Наши либералы и правозащитники говорят, что Власов ещё во время войны стал демократом, выдвигал идеи, которые воплотились в жизнь в современной России.
– Вон оно как! – усмехается Митрич. – Демократ, значит. Ишо не лучче да не бравей!
– А самое интересное и удивительное, Митрич, что этих самых либералов официально поддержал, как думаешь, кто? Синод русской православной зарубежной церкви! Он объявил в своих проповедях Власова «несгибаемым борцом с безбожным большевизмом». А вся история нашего Отечества 20-х – 80-х годов ХХ столетия либералами объявлена «преступной», «кровавой» и «безбожной». А Власов, мол, был безвинно репрессирован за свободу и демократию. Незаконно, в общем.
– Кто ж им разрешил такое городить?!
– Никто. Такие законы у нас. Свобода слова.
– Как же можно так бесстужиться то на весь мир? – сокрушается Митрич и добавляет несколько непечатных слов.
Митрич закуривает свою «Приму» прямо в горнице – зябко стало на улице, а дым выпускает в приоткрытую дверку печи.
– Ни честности, ни порядочности нету у энтих либералов, – ворчит Митрич.
– Так это же одно и то же – честность и порядочность, – говорю я.
– А вот я тебя сейчас спрошу. Ты же, паря, грамотный! Вот, допустим, мы с тобой друзья-товарищи. Работаем на заводе. Пьём мы сегодня с тобой водку. Ну, понятно, обсуждаем ситуацию, начальство. А завтра ты идёшь и докладаешь: так, мол, и так, вчера мы с Митричем водку пили и обсуждали как и что. Ругал он вас. Честно ты поступил?
– Ну, не знаю. Наверное, честно, – чувствуя подвох, отвечаю с некоторым сомнением.
– Честно, честно! – успокаивает Митрич. – Но! – Митрич поднял вверх палец. – Честно то честно, а порядочно али как?
– Ну…
– Вот! Ты поступил честно, но не порядочно. Вот в чём штука-то! Вот товарищ то твой честный в дом твой и вселился, должность твою занял, а ты репрессированный в Магадан поехал. Кто в энтим виноват? Сталин?
- А причём здесь Сталин?
- А щас всё на его валют!
– Ну, ты, Митрич, философ!
– Какой я тебе философ. Вот со мной в лагере сидел философ… – Митрич осёкся.
– Как в лагере? – ошарашено перебиваю Митрича. – Ты что, сидел что ли?
– Сидел-сидел, – недовольно ворчит Митрич. – А кто у нас не сидел? Было дело.
– Так ты Митрич, репрессированный? Расскажи!
– Ну, чо рассказывать? – недовольно спрашивает Митрич.
– Да расскажи уж, Митя, – говорит баба Нюра, – все свои ведь.
Митрич помолчал малость и начал:
– Ну, демобилизовали нас после Японии. Едем с фронтовым товарищем домой. В Амурской области у его родители жили. Встречают нас. Ну, сходим с эшелона. Отметили встречу, как положено, то да сё. Отец его и говорит: иди ко мне помощником на паровоз. А я – чё – пойду, говорю. Сам я холостой тогда был. Мать померла. От отца ни слуху, ни духу… Ну, работаем, возим уголь на вертушке с разрезов. Там много разрезов угольных. И вот однажды гай нас пристиг – на переезде раздавили мы телегу с сеном, мужика – возницу зарезали. Откуда он там взялся? Выскочил и застрял. Ну, и што думаешь? Влепил нам следователь статью 58-7, политическую. Вобчем, нарушение государственного транспорта, порча колхозного имущества. Человек опять же погиб. Машинисту, значит, дали десятку, мне – пять, как помощнику. Нас то, «политических», мало было в лагере, в основном уголовники. Развелося их после войны… Вот оне в лагере шишку и держали. Чуть было в петлю я не залез. Так вот энтот дед, философ-антилигент, из бывших, спас меня. Годистый бубнец, но голован, дюже досужий. Тогда сказал мне: «Ты же молодой, Митя, жить надо! Я тоже грешным делом, хотел покончить с жизнью. А потом подумал: хочу посмотреть, чем вся эта херня закончиться». Вот с тех пор и я хочу посмотреть – чем вся эта херня закончиться…
…В 53-м Берия меня освободил. Награды вернули. Ре-а-би-ли-ти-ро-ва-ли, – по слогам сказал Митрич. – Поехал я домой. В кармане иван тощий…
– Пришёл жених, – сквозь слёзы вступает баба Нюра. – На ём жёлтое пальто, жёлтый воротник и лицо такое жёлтое. Пришёл свататься, жених. Ну, поженились. Жили в натруску…
– А почему лицо то жёлтое? – спрашиваю.
– А я в Монголии работал. Расконвоированный. Возил на «ЗиС-5» руду на горнообогатительной фабрике. Розовая такая руда…
Образовалась длинная пауза. Потом Митрич продолжил:
– Мне энтот философ рассказывал случай. Будто бы после войны, а время тогда было голодное, в Мурманске секретаря обкома чуть было не посадили за нарушение закона. Но Сталин не дал. А как дело было? Зарплаты то у народа втупоре были маленькие – вобчем, шиш с малом. А товар лежит, гниёт. Вот энтот секретарь и отдаёт приказ: снизьте, мол, цены. Снизили. Народ и раскупил всё. Ну, узнали в Москве, видать кто-то настучал. Доброжелателей то всегда полно. Ну, вот. Вызывают его к Сталину. Сталин, значит, спрашивает его, секретаря, грозно так: «Как ты посмел самоуправствовать?» У того душа в пятки. Ну, думает, помирать так с музыкой. И отвечает так отчаянно: «Народ у меня голодает, товарищ Сталин, топлива нет, товар пропадает. Решил снизить цены, народ накормить». Сталин спрашивает своих помощников: «Правда, што топливо не завезли?» Правда, говорят. Фондов нету. Сталин так покурил трубку, подумал и спрашивает: «Ну, что? Нарушил секретарь закон?» И сам отвечает: «Нарушил! Но помог народу. Принял ответственность на себя. Инициативу проявил. Не побоялся. Это хорошо. Пущай, – говорит, – работает дальше. Но за им надо присмотреть, а то, говорит, ишо войну кому-нибудь объявит!». Понял шутку юмора? Вобчем, секретарь поехал в свой Мурманск дальше работать. Вот так. Не для себя – о народе заботился! А щас найдётся такой секретарь? Да и нету их уже… Начальник, паря, должон руководить, а не пиво пить с музыкантами, на лыжах кататься или, как его, ком-пю-те-ром заниматься. У их на языке мёд, а в душе лёд. А ты говоришь, закон! Закон, что дышло, куды хочешь, туды и воротишь! Закон законом, а ишо справедливость должна быть.
– Ну, и что, справедливо тебя посадили? – спрашиваю.
– А я не в обиде. Попал, значит, за дело. А вообче… Вот ты фильму видал «Белые росы»? Помнишь, там алкаш какой-то вёз в коляске детской пустые бутылки. Раньше, в старину, даже качать пустую зыбку было нельзя – грех. А алкаш бутылки в ей везёт! А сын деда Федоса, средний, который на гармошке ишо играл, бросил бутылку в алкаша. Метил в пьянь, а попал в машину, стекло разбил. Ну, и чё? Алкаш повёз свои бутылки дальше, а энтот сын получил 15 суток! По закону навроде верно! А по справедливости? А кто законы изобретает? То-то!
Опять помолчали. Потом Митрич говорит:
– Вот ты говоришь – закон! А со мной ишо в лагере сидел один шахтёр бывший. Он рассказывал такой случай. Не было у их на шахте бани. А сам знаш, мыться то шахтёрам надоть кажный день. Вот просют оне начальника – построй нам баню. Тот всё отнекивается – то денег нет, то времени. Распоряжения сверху опять же нет. Поэтому не законно, мол, будет баню строить. Ну, и написали оне самому Сталину. Мол, товарищ Сталин, нету у нас на шахте бани. К кому только не обращались – ничо не помогат! Приносют, значит, Сталину энто письмо. Прочитал он его и написал резолюцию: «Начальник шахты – враг народа!». Вобчем, тот начальник шахты пропал вскорости куда-то, а новый баню за две недели построил. Вот скажи теперь, эта репрессия политическая али как?
Митрич закурил «Приму», подымил в печку, помолчал и подвёл итог:
– Как раньше, при ём то – Митрич посмотрел на потолок, – решали? – И сам же ответил: – А просто: на пользу народу? – на пользу! значит – правильно, хорошо! Молодец! Не на пользу народу? – не на пользу, во вред! значит – враг народа! Иди, паря, на Колыму лес валить. Вот и весь закон! Вот тебе и правда вся! И справедливость! Всё!