Незнакомый Жаров Михаил Иванович



Жаров М.И.

1961 год, июль, Крым, Нижний Мисхор, санаторий «Коммунары», процедуры, пляж. Рядом дача И.В.Курчатова – Нижний Мисхор, дом 8. Обильно цветут магнолии в парке, а между магнолиями и кипарисами уютно разместились ресторан и танцплощадка. Со всех сторон звучит музыка. Магически завораживающе вечерами светит полная луна в просветах между кипарисами. Мне 23 года, я не женат. Пьянящий аромат воздуха, впитавшего запахи всех крымских цветов и деревьев, загорелые девушки в миниплатьицах на танцплощадке и почти голые на пляже могут снести голову кому угодно.


Что может затмить эту пьянящую гармонию или отвлечь хотя бы…

Жаров.

Немногочисленная съемочная группа появилась в санатории буднично, почти незаметно. Разместилась компактно у заранее выбранных художником фильма объектов. Санаторий старый с помпезными лестницами и строениями. В первую очередь я заметил штатив с камерой, потом оператора, режиссера, пару помощников, рельсы, ящик с реквизитом. Казалось, никому до них нет дела. Только я был неравнодушен к происходящему, потому что мечтал быть кинорежиссером, а вышло иначе.

И вдруг… появляется Жаров! Сказать, что никто этого не заметил, или не обратил внимания, было бы неправдой. Но и ажиотажа, которого следовало ожидать, не было абсолютно. Отдыхающие добросовестно «отрабатывали» режим процедур и не отказывались от вожделенного моря. Полноценный отдых у моря, да еще и в санатории для большинства был дороже ротозейства. Считанные зрители появлялись, стояли в сторонке и уходили. Помощник режиссера поглядывал, чтобы кто-нибудь случайно не влез в кадр, но никто не приближался к месту съемок. Все понимали.



В перерыве между съемками, пока готовили площадку, повесил реквизитный пиджак на вазу и отдыхает.



В одном эпизоде фильма герой, которого играл Жаров, должен был, спускаясь по лестнице, вырвать в ярости из вазы, один из остроконечных полуметровых листов кактуса агавы, чтобы им как кинжалом кого-то «убивать» (но в другом эпизоде). Помощник режиссера подрезал один лист, срезал колючки с него и с соседних листов, чтобы Михаил Иванович не укололся. По сигналу «камера, мотор!» Жаров бросился вниз по лестнице и, как бы неожиданно увидев агаву, схватил лист и… Но схватил он не подрезанный лист, а целый, рванул на себя, но лист не оторвался. Рванул еще раз, другой … И тут у него на лице уже была не игровая, а настоящая ярость с элементами натуральной растерянности. Камера крутит, а тут такой казус, и Михаил Иванович изо всех сил рванул, и, вырвав лист с корнем, бросился вниз по лестнице. –« Стоп!» – закричал режиссер. И начал давать команды к пересъемке. Я стоял возле оператора Федора Добронравова и, пока там разбирались с кактусом, говорил ему, что это редкая удача и лучше не переснимать, так все естественно и натурально получилось, главное Жаров был бесподобен. И Федор спросил меня: – «А что, это смешно?» Я страстно подтвердил. А сам подумал, что у людей, снимающих комедии, притупляется ощущение смешного. Удивился и задумался над этим феноменом.



В полдень в пик жары не снимали, и Жаров прогулялся по территории. Увидев у моря разгороженные металлическими сетками двухместные «клетки» с кроватями, которые «приписывали» отдыхающим как процедуру «сон у моря», он спросил нельзя ли и ему выделить коечку. Ответственный за этот объект санаторный работник позвал меня (а я был поблизости) и сказал: - «Ты в клетке один, забирай свои манатки, там будет Михаил Иванович отдыхать». Я кинулся выполнять приказ, но Жаров остановил меня и сказал работнику, что он не хочет, чтобы меня отселяли и чтобы я остался. Так я стал соседом самого Жарова в клетке «сон у моря».



В жару прилег отдохнуть и заснул.



Я вообще-то в «клетке» спал только ночью, а на ночь Жаров уезжал в Дом отдыха ВТО (Всесоюзного театрального общества).



В этой "клетке", выгороженной сеткой, было две кровати. Та, что на переднем плане - моя. Как видите, меня там нет, но возможно была муха (почесался).



Днем, когда Жаров там отдыхал, я, естественно, его не стеснял. Но «клетка» бывала местом наших встреч и общения.



Увидев, что я навел аппарат и не снимаю, понял, чего я жду, и УЛЫБНУЛСЯ. Тут я нажал на кнопку.



Однажды он сидел перед «клеткой» в одних трусах и курил. Я с робостью спросил можно ли мне его сфотографировать? Он прищурился и кивнул головой. Я навел аппарат и замер. Михаил Иванович обратил внимание, что я не снимаю, и, поняв, что мне надо, улыбнулся. Я нажал на спуск. Конечно, я поразился его проницательности, и чувство благодарности к артисту пронзило меня.

В «клетке» у меня были персики крупные, с бело-зеленой бархатистой кожурой и розовыми пятнами, необыкновенно сочные с хрупкой мякотью. Я угостил ими Жарова и был немало удивлен тем, как они ему, несомненно искушенному в яствах, понравились. Он отметил, что я разбираюсь в персиках, а желтоватые, хоть и выглядят красиво, но напоминают ему мыло.



На следующий день я собрался на базар и Жаров, спросив, не трудно ли мне будет и ему что-то купить, решил написать мне список, в котором, как оказалось, были и такие персики. Пока Жаров писал, оператор фильма Федор Добронравов, стоявший рядом и понимавший что это может значить для меня, снял с меня висевший на ремешке фотоаппарат, и сфотографировал нас. Благодаря нему у меня оказался и этот снимок.

Я взял листок и хотел идти, но Жаров остановил меня:

– А деньги?

– У меня есть, разрешите мне сделать Вам подарок.

И, наверное, глупо улыбнулся. Он буквально вытаращил на меня глаза и спросил:

– Какая у тебя зарплата?

– Сто десять рублей.

– В месяц?

Я подтвердил с чувством гордости, потому что это была очень большая зарплата для рядового инженера. Но он посмотрел на меня так, как будто в чем-то был виноват передо мной, и сказал как будто с сожалением:

– А я здесь в день столько получаю...

И, буквально всучив мне деньги, отпустил. А я пошел под впечатлением этого взгляда. Это была явно не игра, а чувство, которое внезапно выплеснулось у великого артиста, показав его человеческую суть. Этот взгляд преследовал меня всю дорогу, и я запомнил его на всю жизнь.



Поплавать тоже без внимания не мог, но доброжелательно относился ко всем желающим его сфотографировать без малейшего снобизма.



Может быть, я обольщаюсь, но мне показалось, что Михаил Иванович предпочитал мою компанию другим. Во всяком случае, я не понимаю, почему он не дистанцировался от меня. Может быть, потому что я рассказал ему, что собирался поступать во ВГИК, но получив оттуда перечень работ, которые надо было представить, оказался не готовым. Может быть, просто тешила моя любовь к кино и моё отношение к этому искусству. Но кино любили все. Не знаю. Впрочем, возможно сыграла и моя фамилия, которую он услышал при нашей первой встрече. Спросил, не родственник ли я Ивану Ильичу Мозжухину, которого называли королем немого кино? Я честно сказал, что, к сожалению, нет. Он долго смотрел на меня, покачал головой и сказал: - "А похож".



Помню его рассказ о доме отдыха ВТО. Посетовав на то, что сейчас в разгар лета там не интересно, он рассказал о случае, который был несколько лет назад. Отдыхал там первый тенор страны Иван Семенович Козловский. Было это ранней весной, купаться было нельзя и все много времени проводили, не удаляясь далеко, придумывая развлечения на месте. А у Козловского подходил день рождения. Как отметить? Тайком посоветовались и решили соорудить памятник. Шуточный конечно. И сделали. Установили ночью, чтобы утром удивить именинника. Но гвоздем программы была надпись на памятнике. Исходя из того, что среди активистов мероприятия был артист Баранников, на памятнике написали «Козловскому от Баранникова».

Смеялись все, даже Иван Семенович, хоть и не любил он таких шуток.

Сейчас, вспоминая о событиях пятидесятилетней давности, я думаю о том, что уже 30 лет нет среди нас Михаила Ивановича Жарова.



Могила на Новодевичьем кладбище в Москве (участок № 9).



Не все при его жизни имели представление каким он был. Да, звезда, кумир. Но посмотрите на эти фотографии, обратите внимание на бытовые детали. В таком виде его видели не многие. Я рассказал о том, каким видел его я.

Показав эти фотографии своему 34-х летнему сотруднику, я услыхал: - Не знаю такого. ЭТО ДРУГАЯ ЭПОХА.