|
Как часто по ночам сна рассыпалась груда.
В открывшийся проем я мог увидеть чудо:
Дитя мое, как он красив во сне!
О ком он грезит? Если б обо мне!
Стихи мои скользят к нему под дверь несмело,
Он, обнаженный, спит, и розовеет тело.
Куда ж уводит, сон, чреда твоих шагов?
За то, что я не сплю, благодарю богов.
Я выскользнул из пут коварных сновидений,
Свободен я теперь для стихотворных бдений.
Встаю, иду к столу, где чистые листы.
Прекрасное дитя, ты спишь, но где же ты?
А я, как часовой, – при звездах и в ненастье –
Я на посту стою и караулю счастье!
Но дьявол охладить старается любовь.
Чтоб высмеять ее, готов он вновь и вновь
Перемешать шутя и стрелы, и мишени
И привести в твой сон неведомые тени...
Но что я говорю? Ты спишь, и я любим.
Как скряга, я ношусь с сокровищем моим,
Чтобы излить толпе восторг и трепет пыла.
Из сердца моего, как кровь, текут чернила.
Любимый , спи, – актер, художник мой, герой,
Лишь я один – поэт и зритель верный твой.
Спи, мальчик. Твой Жанно всегда ночная птица,
И кровь моя должна к тебе под дверь струиться |
|
Жан Маре издал стихи Кокто, посвященные ему, и снабдил издание предисловием.
" Мы жили, Жан Кокто и я, на площади Мадлен, 19. В течение многих лет жилища Жана кружились вокруг этой площади. Я чувствовал себя там совершенно счастливым. Моя комната была смежной с его. Нас разделяла лишь дверь. Множество ночей под нее проскальзывали стихи. Утром я обнаруживал один или несколько листков, часто цветных, по-разному сложенных. Иногда в виде звезды. День, начинавшийся чтением этих маленьких лепестков, сулил мне счастье и удачу. Не то. Чтобы я был суеверным, но ведь счастье приносят нам наши дела, наша работа, необходимая уверенность. Я долго предполагал, что буду тайно хранить эти стихи. Но теперь я думаю, что нехорошо из эгоизма утаивать такое богатство".
Когда-то, после смерти Кокто, он написал письмо.
" Меня смущает твое одеяние академика. Мне хотелось, чтобы на тебе был белый купальный халат, покрытый пеплом, халат, который я так любил. Обнаженная шпага кажется неуместной рядом с тобой, хотя это - шпага мира. Но твои руки созданы не для нее. Они созданы для любви и дружбы. Они изваяны из нежности и великодушия, простоты и изящества. Руки добросовестного рабочего, гениального ремесленника. Гибкие, ловкие, таинственные, непостижимые и чистые. Руки художника, скульптора, короля. Руки поэта и доброго гения. Они прикоснулись ко мне в 1937 году, и я заново родился. Родился в лучезарном мире, полном добра и любви.
И сейчас твое лицо освещено добротой...
Жан, я люблю тебя.
В моей комнате два твоих бронзовых в натуральную величину бюста. Первый сделал в самом начале нашей дружбы Апель Феноза. Второй - накануне дня, когда ты ушел, - Арно Брекер. Круг еще раз замкнулся, и так страшно... Может быть, это последний знак судьбы.
Жан, я люблю тебя.
Ты сказал в "Завещании Орфея": "Сделайте вид, что вы плачете, друзья мои, потому что поэт только делает вид, что он мертв".
Жан, я не плачу. Я засну. Я засну, глядя на тебя, и умру, потому что с этих пор буду лишь делать вид, что живу"
|
|
|