История меннонитов в России.
Курс на «ускоренную коллективизацию» крестьянских хозяйств, взятый партией на XV съезде ВКП(б) в 1927 году, катком «чрезвычайщины» прокатился по деревне. А что же немецкое крестьянство? Градус социального и имущественного расслоения здесь был достаточно высок. Так, в Славгородском и Оренбургском округах Сибирского края, в богатых немецких хозяйствах (в основном меннонитских), было по 80-120 десятин земли, в середняцких — по 40-60, в бедняцких — 20 и меньше. Казалось бы, объективные предпосылки для «обострения классовой борьбы» были налицо. Однако субъективных — не было. Попытки властей расколоть немецкое крестьянство успеха не имели. Советские немцы не выразили особого желания проявлять «классовую сознательность», избивая преуспевающих соотечественников. Фактор религиозно-культурной традиции оказался сильным средством внутреннего сплочения немцев, в особенности меннонитов.




Однако внутренний настрой и социальные ориентиры в среде этой категории советских немцев начали радикальным образом меняться.



1929 год был отмечен нарастающим сопротивлением коллективизации во всех без исключения немецких колониях. Но особенностью этого противостояния была неправдоподобно малая (по сравнению с другими районами) статистика терактов. Несмотря на это внешнее спокойствие, власти ощущали главное — твердое желание немецких колонистов покинуть «страну рабочих и крестьян». Период кампании по выборам в местные Советы центральная власть решила использовать для проведения «широкой разъяснительной работы среди немецких бедняков и середняков по разоблачению антисоветской сущности кулацко-поповской агитации за эмиграцию».

Немецким крестьянам обещали: колхозы-гиганты (но они не были эффективными для налаженного хозяйства колонистов), МТС (но техникой их обеспечить не спешили), специальные виды сельской кооперации (но собственные формы социальной организации у немцев были и так вполне отлаженными).



Надо ли уточнять, что реакция немецких крестьян на подобное творчество властей была весьма прохладной. Впрочем, ряд немецких общин — штундисты, баптисты — активнее отреагировали на предвыборную агитацию. В информсводках с мест с тревогой и недоумением упоминается о том, что сектанты на своих собраниях выносили резолюции: «Послать брата во Христе в гущу нечестивых» или «послать своего в совет неправедных», поставить вопрос о перевыборах Советов. Но то — штундисты. Для меннонитов же любая форма соучастия и даже контактов с государственной властью была недопустима.



Пока государство не форсировало колхозное строительство в немецких селах, меннониты довольно спокойно смотрели на перспективу такой организации. Но когда государство стало насильственными методами осуществлять свою политику, значительная часть меннонитов ответила на это сборами в дорогу…



Когда поток эмигрантов уже стал покидать родные места, ЦК ВКП(б) распорядился провести серьезное исследование положения в немецких колониях. Вести его было получено И. Ф. Гебгарту, секретарю Центрального бюро Немецкой секции при Отделе по агитации, пропаганде и печати ЦК ВКП(б), старому немецкому коммунисту, человеку умному и опытному, но, естественно, скованному марксистско-ленинской догмой. Из информации, содержавшейся в докладе Гебгарта, власти неожиданно для себя обнаружили, что темпы кооперирования в немецких колониях в конце 1920-х годов были довольно высокими. Увеличивались и доходы немецкого населения, о чем свидетельствует абсолютный рост середняцкой группы. По части «аграрно-культурных мероприятий» немцев также не надо было подгонять: они охотно организовывали различные кружки, участвовали в художественной самодеятельности.



Основную тяжесть вины за эмигрантские настроения Гебгарт возложил на низовые органы. Неправильная оценка хозяйственного положения немецких колоний (как сплошь кулацких) привела в ряде районов к недопустимым перегибам — переобложению колоний, лишению избирательных прав до 12 процентов населения, а также «нарушению революционной законности». Отдельный пункт касался необходимости разоблачения «подрывной деятельности» собственно меннонитов. Свойственная им религиозная этика духовного братства и равенства — вне зависимости от имущественного положения — вызывала подозрение у властей. «Для того, чтоб закрепить свое влияние среди бедноты и середняков, кулачество и духовенство привлекает бедноту в советы церковных общ выбирает середняков в качестве проповедников у меннонитов, мол, «мы все равны»



Высшее партийное руководство сем удовлетворила умеренность и не абстрактность оценок Гебгарта. Было постановлено «парализовать обособленность немцев», «усилить борьбу с попытками немецкого кулачества и духовенства вызвать эмиграционное движение немецких крестьян СССР». Конфронтационный настрой ЦК подпитывался донесениями с мест. Среди передаваемых в информсводках слухов, циркулировавших в немецкой среде, были и такие: «Германское правительство и Лига Наций заставят советское правительство нас выпустить. Меннонитами заинтересован германский рейхстаг, а советское правительство начало их отправку за границу, скоро уедем».



С Гебгарта требовали фактов меннонитской оппозиционности, и он цитировал лозунги «кулачества и духовенства»: «Советская власть разоряет немецкие хозяйства…», «Советская власть заставляет меннонитскую молодежь служить в армии…», «Наших проповедников лишают права голоса». В своей очередной докладной Гебгарт приводил сведения об эмиграционных движениях: «форменное бегство» немецких крестьян, в том числе середняков и бедняков, из Ванновского района Армавирского округа через персидскую границу, без паспортов, а также начавшееся эмиграционное движение среди немцев на Волыни.



Партийное руководство наконец-то получило то, что хотело: документ с информацией о подрывной деятельности классово-враждебных элементов. Попытки анализа Гебгартом глубинных причин роста эмиграционных настроений у немцев остались невостребованными. Вот тогда-то, упустив время, инициативу и возможность осмысления немецкой проблемы, власть и столкнулась с толпами меннонитов, блокировавших железнодорожное движение под Москвой. На одном только северном направлении за лето 1929 года скопилось свыше четырехсот семей немецких колонистов количеством Колее полутора тысяч человек. В октябре к ним прибавилось еще сто семей. По донесениям, подавляющее большинство среди них составляли «лишенцы-кулаки и зажиточные крестьяне под руководством меннонитских проповедников». Их посещали иностранные корреспонденты, представители германского посольства раздавали им деньги. Часть из них удалось позднее переправить через Ригу в Германию, главным образом в Гамбург. Но это было только начало. До весны 1930 года эмиграционное движение немцев-меннонитов приняло беспрецедентный размах, а среди эмигрировавших вслед за зажиточными семьями потянулись люди среднего достатка и даже бедняки. Ситуация продолжала накаляться, поскольку с мест приходили Сообщения о готовящихся отъездах немецких колонистов в Канаду, Америку, реже — в Германию. Феномен спонтанной массовой «миграции как неповиновения «рабочее-крестьянской власти», грозящий к тому же международным скандалом, вызвал шквал запросов на имя председателя ОГПУ Генриха Ягоды, начальника отдела контрразведки ОГПУ Л. Ольского и Лазаря Кагановича, с 1929 года {работавшего секретарем ЦК ВКП(б).



Из бюллетеня ТАСС «не для печати» с обзором германской прессы за октябрь 1929 года партийные власти узнали неприятные для себя вещи — о возмущении практически всех политических сил Германии положением переселенцев и отношением советских властей к немецкой эмиграции. При этом уточнялось, что недовольство Германской стороны в тот момент вызывали не препятствия к эмиграции, а намерение советского правительства «сплавить» их как можно скорее и желательно не за свой счет. Похоже, меннониты со своим упорным желанием избежать ужасов коллективизации никому не были нужны и за рубежом. Возмущение Запада скандальной ситуацией с переселенцами тревожило Кремль и Лубянку.



На тексте одной из докладных записок в ЦК рядом с сообщением о том, что лагеря переселенцев посещаются представителями германского посольства и что около трехсот человек немцев-меннонитов, застрявших под Москвой, собираются «демонстративно идти к т. Калинину», рукою Генриха Ягоды на полях приписано: «Тов. Молотову: Предлагаю выслать обратно на места». И далее рукою Вячеслава Молотова (секретаря ЦК ВКП(б), с 1930 года председателя Совнаркома) в ответ: «Кажется, дело серьезное, надо обсудить. В. Молотов».



Однако события опережали любые решения. За осенние месяцы количество находящихся под Москвой переселенцев выросло с пяти до пятнадцати тысяч. Антисанитарные условия проживания, опасность пожаров из-за скверно работающих печек, паралич работы советских и партийных органов на местах — все это грозило перерасти в гуманитарную катастрофу. За лето — осень 1929 года удалось отправить за рубеж всего 800 человек, так как канадское, а затем и германское правительство отказались принять всех желающих эмигрантов-немцев из СССР. С особой тревогой в сводках сообщалось о том, что германская фашистская печать активно обсуждала вопрос «организации помощи своим братьям по расе» через германский Красный Крест и Институт заграничных немцев, а также о том, что ряд политических сил в Германии разрабатывали проект переселения советских немцев в Восточную Пруссию.



Весной 1929 года обитатели традиционных дачных мест ближнего Подмосковья — Клязьмы, Пушкина, Тарасовки, Лосиноостровской—стали свидетелями странной картины. Множество одетых в черное людей—мужчин и женщин, стариков и детей—скопилось на железнодорожных станциях, перегородив пути, парализуя движение поездов. Выходцы из Крыма и Украины, Поволжья и Сибири, Оренбуржья и Закавказья, Казахстана и Северного Кавказа, они сидели в молчании, не допуская беспорядков, ничего не прося и не требуя ни от местных жителей, ни от местных властей…



Информация о том, что скопившиеся под Москвой— немцы-меннониты, снявшиеся с привычных мест обитания в России, чтобы эмигрировать за рубеж, мало что проясняла тогда. Ведь эмиграция советских немцев продолжалась при советской власти многие годы, а потому стала явлением довольно привычным. Но ситуация весны— лета 1929 года оказалась иной— по масштабу, настрою участников, методам протеста. Власть столкнулась с явлением, поставившим ее в тупик.



Тем временем все новые районы немецкого расселения захлестывала эмиграционная стихия: Сибирь, Казахстан, Урал и Украина столкнулись с проблемой немецкого «исхода» — 20 тысяч человек! Ни агитационные рейды немецких коммунистов, ни посылка «ударных бригад» пропагандистов, ни разъяснительные публикации в издаваемых в СССР для немцев газетах не смогли изменить эмиграционные настроения. Какие же выводы сделали власти? Их два:



«1) организовать отправку находящихся под Москвой семей обратно (с учетом их настроений это можно было осуществить только принудительно); 2) не допускать приезда в СССР специальной комиссии канадских врачей с целью отбора эмигрантов, так как она несомненно (!) будет отбирать только здоровых, а больных и нетрудоспособных оставлять в СССР». Похоже, страна «освобожденного труда» активно не хотела терять здоровую, толковую рабочую силу и при этом содержать социальный «балласт»…



Главным противником отныне объявлялись не «кулацко-поповский» блок меннонитов, а «заграничные агенты». В многочисленных секретных докладных записках на имя Ягоды, Кагановича и Молотова сообщалось об арестах «лиц, связанных с заграничными организациями, занимающихся вербовкой к эмиграции немцев-колонистов из СССР». Возымели ли действие репрессии против действительных и мнимых инициаторов эмиграции? Судя по данным с мест — нет. Но власти были настроены решительно: на одном из документов, сообщавшем о готовности пятидесяти немецких семейств к отъезду, рукой Ягоды на полях лаконично написано: «Произведены аресты».



Немецкие крестьяне упорно стремились покинуть СССР, власти столь же упорно стремились их удержать. Очевидно, даже бдительным чекистам стало ясно, что проблема не исчерпывается подрывной деятельностью эмиссаров из-за рубежа. В конце 1929 — начале 1930 года в ряд районов немецких поселений были направлены представители Центра для выяснения ситуации.





Наиболее информативный доклад составил по итогам своей работы ответственный инструктор ЦК ВКП(б) Г. Козлов, инспектировавший Славгородский и Оренбургский округа Сибирского края. Статистика отъезда, приводимая им, говорила сама за себя, опровергая все классовые теории заодно с партийной стратегией «развертывания классовой борьбы». В числе выехавших преобладала бедняцко-середняцкая масса. Более того, эмиграцией оказались захвачены и некоторые батраки, рабочие, члены и председатели сельских Советов, работники кооперации, двенадцать сельхозартелей в полном составе и даже четыре члена партии! Экономический результат не замедлил проявиться: половина всех хозяйств в Славгородском округе и тридцать процентов в Оренбургском полностью разорились.



Отметим: сократить переселенческое движение к февралю 1930 года все-таки удалось. По части силового воздействия властям опыта было не занимать. Но наблюдательный Козлов призывал ЦК не успокаиваться. Слухи об отправленных из-под Москвы в Германию первых восьми сотнях меннонитских семейств быстро распространились в среде советских немцев, зовя в дорогу.



Показательно, что в среде немцев-католиков и протестантов власти смогли привлечь на свою сторону большую часть бедноты. С представителями этих конфессий все было ясно: зажиточные поселенцы жестко, в понятных для большевиков формах, выступали против коллективизации, а потому четко подпадали под репрессивный каток советских законов. Бедняки же проявляли меньше социальной солидарности со своей верхушкой и потому становились более легким объектом манипуляций со стороны власти.



С меннонитами все было гораздо сложнее. Они хотели уйти, и только уйти. Привязавшись к постоянному рефрену меннонитских требований — свободе религиозного воспитания, — партийная инспекция пришла к главному выводу: меннониты как идеологическое звено «кулацко-поповского блока» — основные виновники переселенческого всплеска.



Заодно (и как бы вскользь) центральные власти узнали от своих инспекторов, что, оказывается, к концу 1920-х годов в плане местной инициативы осуществлялся призыв меннонитов в армию и на трудовые работы. Вдвое увеличилось количество лишенных избирательных прав. В селах меннонитов увольнялись учителя «за воспитание детей в религиозном духе». С1927 года от меннонитов стали упорно требовать вступления в партию и комсомол! «Перегибы и извращения при хлебозаготовках» тоже не прибавили немцам оптимизма в оценке перспектив развития советской власти.



Впрочем, уже тогда в докладных инспекторов была сделана осторожная попытка донести до властей две мысли. Первая: социальные особенности поведения меннонитов напрямую связаны с их религиозными особенностями, поэтому психологическое единство общины подкрепляет внеклассовую солидарность: «удар по кулаку поднимает в защиту и бедняка, — мол, раз все едут, поеду и я, не могу оставаться здесь, — заявляет бедняк». И второе: «Немец-середняк как экономический тип несколько отличен от русского середняка. Он мощнее, сильнее, заражен частнособственническим интересом и больше тянет к кулаку, чем к середняку».



После пятидневных обсуждений итогов инспекции и многочисленных поправок текста резолюции главный пункт утвержденных мероприятий звучал так: «Предложить ОГПУ принять ряд мер в отношении злостных руководителей контрреволюционной работы в немецких районах». Понятно, что для такого вывода вовсе и не требовалось никакого обследования поселений. «Враг» партийному руководству был известен заранее.



Между тем за завесой разговоров о кознях «мирового капитала» появилась реальная угроза срыва посевной. Однако к весне 1930 года обнаружилось, что переселенческое движение постепенно спало. После того как наиболее активная часть немцев-меннонитов уехала в Германию, оставшиеся под Москвой вдоволь помучились и, не дождавшись помощи из-за рубежа, возвратились в покинутые места. Сугубо земная проблема посевной по-своему была значима и для меннонитов. Для них, потерявших надежду уйти из «страны нечестивых», оставалась важная — в том числе и этическая — задача: забота о выживании общины, ответственность перед землей как благом, ниспосланным Господом. А поэтому надо было сеять зерно и растить урожай, находя лишь в собственной душе и поддержке братьев по общине силы, чтобы внутренне противостоять безбожной власти…



В ситуации с меннонитским исходом поражает глубина конфликта двух типов сознания — религиозного космоса общины единомышленников, закрытого для внешнего мира и открытого лишь служению Богу, и коммунистического космоса, любой ценой подчиняющего себе земное пространство.



В отличие от иудеев, православных, католиков и протестантов способных выносить за жизненно-бытовые скобки свои духовные проблемы, меннониты не разделяют земную и духовную жизнь, стремясь воплотить свой религиозный идеал поведения «здесь и сейчас». В какой-то меря это роднит меннонитов с традиционным православным сознанием русских старообрядцев. И те и другие при решении важнейший проблем общины включают в этот процесс трактовку понятий справедливости, правоты смысла жизни, а потому в обыденной жизни проявляют себя мистичней католиков, романтичней протестантов и — что особенно важно — гораздо менее управляемыми извне.



Особенности социального уклада меннонитов воспринимались кремлевскими властями как опасные странности, ведь те невольно для себя бросали вызов «самому святому» для коммуниста — классовой теории Маркса-Энгельса—Ленина. Правительство же, тщетно связывая преодоление переселенческих настроений с провоцированием классовых баталий в немецких поселениях, само себя загоняло в ловушку. Необычность ситуации требовала нестандартных методов решения, но на это власть оказалась неспособной.