Биография:

Основные проекты и постройки:

источник

Классика — это единственно возможная форма архитектуры

— В архитектурной среде к неоклассикам относятся отстранено, если не сказать свысока. Вместо прогресса и современных форм — вдруг колонны, арки, возврат в прошлое. Как себя ощущаете в этой среде? Как партизан? Как мессия?
— Скорее, я партизан, который натягивает на себя маску мессии.
Что для меня важно? Восстановление в архитектуре старого понятия красоты. Мы смотрим на исторические города и понимаем, что они красивы. Красивы в первую очередь градостроительной красотой и уже потом — красотой архитектурной. Современная архитектура может быть сколь угодно интересна, но градостроительной красоты в ней нет.
Во второй половине ХХ века в мире построено в несколько десятков раз больше, чем за всю предыдущую историю. Но, парадокс, ни один новый город не может конкурировать даже с самым второстепенным историческим городом Европы. Не может, и все. Почему? Непонятно. То есть для меня понятно.
— Что же было утеряно?
— Современная архитектура — это дизайн, это временное. Там нет архитектуры как таковой. А дизайн построен по эстетическим принципам, которые противоположны эстетическим принципам устойчивой старой архитектуры. Дизайн принципиально принимает некрасивое за красивое. Современная архитектура основана на пяти принципах архитектуры Корбюзье. Их можно свести к одному — надо создать неустойчивую форму в устойчивых конструкциях. Получаются летящие, движущиеся дома-аэробусы, дома-корабли. Все что угодно, кроме устойчивых форм и понятий архитектуры. Поэтому в современной архитектуре обилие стекла, обилие космической эстетики: дома — летающие тарелки.
Во времена Палладио Колумб открывает Америку. Найдите что-нибудь в каравелле Колумба от эстетики палладианства. Нет ничего! Потому что каравелла — это движимый предмет, а здания неподвижны. Разница между этими жанрами была совершенно очевидна. Сейчас этой разницы нет. Это и говорит о безобразии, и самое главное — о временности этих вещей.
Современная архитектура не имеет эстетического масштаба. Применяется единый эстетический принцип и для компьютера, и для автомобиля, и для 40-этажного здания. Любой из этих предметов можно увеличить до монументальных размеров, и это не вызовет удивления. Но это совершенно невозможно для старой архитектуры, потому что она органична.
Скажу больше: то, что мы называем ордерной архитектурой, или архитектурой, сделанной в устойчивых формах, — является единственно возможной формой архитектуры. Так же как человеческое тело является единственно возможной формой человеческого тела. Что бы ни произошло с модой, никогда не будут отрезать ухо, не будут заниматься членовредительством. Стандартная сексуальная красота человека всегда останется принципом любой моды и любой одежды. Одежда, которую мы носим, по своей природе не меняется с самых древнейших времен. Эта одежда подчеркивает красоту человеческого тела в тех формах, которые у нее есть. То же самое с архитектурой. Современная архитектура вылезла из самой себя, и из-за этого она безобразна. Безобразна онтологически. Это я не в смысле обвинения: современная архитектура — просто другая.
Любопытный факт: за последние 50 лет, за исключением ряда памятников, не был капитально отреставрирован ни один модернистский дом. Эти дома сносят и делают новые. Даже нью-йоркские башни-близнецы, которые входили во все энциклопедии архитектуры, не восстанавливают. Хотя это было бы выгодно по идеологическим причинам. Однако никому в голову не приходит восстановить их. Потому что это то же самое, что разглаживать утюгом пластиковый пакет.
Архитектура потребительского общества
— Постоянно меняющаяся архитектурная мода — это тоже элемент потребительского общества? Моду меняют, чтобы увлекать людей, заставлять покупать новое и модное?
— Конечно. Но такой характер потребления не подходит для архитектуры. У нее другой срок жизни. Люди покупают квартиры и дома, чтобы оставить внукам. Посмотрите, до чего дошло: средняя жизнь небоскреба Нью-Йорка — 16 лет. Проектировщик небоскребов обязан в составе проектной документации дать смету на снос небоскреба. Когда мы смотрим на силуэт Нью-Йорка, мы просто не замечаем этого. А если сравним фотографии разных лет, то понятно, что небоскребы постоянно сносят, чтобы построить на их месте другие.
И это одна из причин нынешнего кризиса. Недвижимость, которая во все времена оставалась основным фондом капиталовложений и основным залогом, сейчас не выполняет эту функцию. Потому что она — движимость. В принципе это упаковочный дизайн, который должен двигаться из супермаркета на мусорную площадку. Архитектурная проблема непосредственно связана с бытием. Не зря, например, по-славянски «потребление» — это «смерть».
— Смерть?
— Потребить — это значит убить. Уничтожить, стереть с земли. Общество потребления — это общество смерти. Это действительно очень похоже на последние дни. Но только потоп устроит не Господь, а мы сами погибнем в потопе мусора.
Понимаете, то, что мы производим, — это мусор. Ни один дом XIX века никто сносить сейчас не будет. Его будут реставрировать, переделывать. И ни один дом, который построен во второй половине XX века, не станут реставрировать. Будут ломать, выкидывать как мусор, засорять землю. А большего ущерба для экологии, чем снос дома, представить нельзя. Для нас это малозаметно, потому что есть мировая интеграция. Раньше дом делали там, где он потом стоял. Камни брали из предместья города или, как в Риме, каменоломни были прямо в центре. И дом делали, как скульптуру. А сейчас интеграция: из Китая привозят какие-то панели, материалы неизвестно откуда везут. Летят самолеты, плывут пароходы, расходуется энергия, засоряется земля.
Есть еще духовный аспект. Линия неба — skyline — отражает привычное представление человека о низшем и высшем. Небо как бы Царство Небесное. Все города Европы имели скайлайн, украшенный колокольнями и куполами церквей. Всегда были жесткие градостроительные регуляции для зданий. В Париже, Риме, Петербурге отметка карниза здания была на уровне 19,5–25 метров. Шесть-семь этажей — выше нельзя строить. При такой высоте зданий купол любого храма, который поднимается на 30 метров и выше, доминирует над городом. Это и является привычным и ясным представлением о красивом городе. Как только полезли вверх 9-этажки, потом 22-этажки, потом 30-этажки — это гибель. В Подмосковье высотная регуляция долго держалась, но буквально в последние 10 лет ее отменили. Разрушили маленькие и большие города Подмосковья: получилось, что сейчас, наоборот, церковь находится где-то внизу. А выше 30-этажные офисы и жилье. Церковь уже где-то в подвалах. Она как бы вернулась в катакомбную ситуацию.
— Скажите, почему модернистские здания в России смотрятся намного хуже, чем в Европе. Это связано с климатом, с нехваткой солнечного света? Или сказывается низкое качество строительства?
— Я с вами не соглашусь. Вот недавно я был в Париже: памятники модернизма, которые в 1970-е гремели в архитектурных журналах, выглядят ужасно. Вы видели, как выглядит Ле-Аль? Грязные бетонные конструкции, неаккуратные стекла. Это хуже, чем у нас. Я бы даже сказал, что советские постройки 60–70-х годов повеселее. В них больше таланта. Чувствуется, что это делали архитекторы бывшие сталинские, которые умеют рисовать и так далее.
А по качеству нет особой разницы. Я видел, как разваливался дворец «Финляндия» Алвара Аалто. Модная система облицовки — тонкими итальянскими мраморными плитами — не выдержала финского климата. Все покривилось. Это выглядело хуже, чем наши театры.
— А почему модернистские здания так некрасиво стареют?
—Повторюсь, это упаковочный дизайн. Я с огромным уважением отношусь к своим коллегам-модернистам, бывают очень талантливые работы, но я понимаю: это другой жанр. Если ставить на год — замечательно сделано. Но стареет это ужасно, как любая упаковка. И совершенно противоположная история с традиционной архитектурой. Она может быть руиной и работать как великолепный градостроительный и архитектурный феномен.
— Я слышал, что вы хоть и неоклассик, но очень любите современные автомобили...
— Автомобиль сделан абсолютно органично. Он не вызывает ни малейших сомнений у потребителей. Спросите у человека, и он назовет десятки марок автомобилей. Он сможет рассказать о BMW такого-то выпуска с таким-то двигателем. Недвижимость стоит в десятки раз дороже автомобиля, но попросите человека назвать трех русских архитекторов — не назовет.
Не назовет, потому что вырос в современной среде, в панельных домах. Люди, как и Никита Сергеевич Хрущев, считают, что архитектура — это не искусство. Значит, и архитекторов не бывает. Человек не поверит, что его спальный панельный район проектировал архитектор. Он скажет: «У нас архитектуры нет. Архитектура в центре есть — сталинская».
В ордерной системе нет места случайности
— В каком состоянии находится неоклассика в мире? Она переживает расцвет или пребывает в изгнании?
— Когда я первый раз был в Лондоне в 1984 году — я тогда выиграл конкурс «Студия-2001», — мне казалось, что я один работаю в этой теме. Но просто у нас не было информации. С конца 1970-х годов в Англии работал Квинлан Терри. К 1980 году всплеск постмодернизма вылился в неоклассику. Потому что постмодернизм в эстетическом смысле был жалок. И люди типа Леона Криера быстро перескочили. В Америке очень сильное движение было. Там неоклассика — это традиционно архитектура государственного официоза: вспомним Капитолий. Это интересный сюжет: принцип американской демократии ассоциируется с неоклассикой.
В Англии неоклассика одно время была весьма сильна. Движение возглавлял принц Чарлз. В 1989 году была известная выставка, был мощный скандал вокруг неоклассики. Как раз в то время построили здание Lloyds. Принц развил необычайно активную деятельность. Ездил на своем катере по Темзе, показывал, что наделали проклятые архитекторы, как испортили Лондон. Все это демонстрировали по телевидению. Простой народ, разумеется, поддерживал неоклассику. Народ не понимает новой эстетики и предпочитают традицию. Казалось, неоклассика идет победным путем, для меня это было полной неожиданностью. Но в последние десятилетия активность принца Чарлза резко пошла на убыль. У принца огромный авторитет, но он пошел против системы. После правления Блэра принц уже не особо высказывается на эту тему.
— Можно ли описать классические каноны? Каким принципам надо безоговорочно следовать, а где пространство для творчества?
— Дело не в классике как таковой, не в употреблении ордеров. Самый главный принцип классики — вернуть красоту. И речь не о неопределенных, аморфных эстетических понятиях. Посмотрите, как сегодня проектируется современный дом. Архитектор делает — а-ля Корбюзье, толстым карандашом — маленький эскиз. Потом эту формальную идею пытаются каким-то образом совместить с функцией здания, конструкциями. Если происходят какие-то изменения такой формы — не страшно. Потому что сама форма высосана из пальца. Она случайна. Скорее всего, перерисована из какого-то журнала, там нет оригинальности. Интересно, что все модернисты бесконечно похожи друг на друга. Есть лишь два-три архитектора — та же Заха Хадид, — которые выделяются.
В ордерной системе нет места случайности. Четко определяются габариты здания, привязка стен. Чтобы нарисовать точный объем крыши и точно сделать ось этой стены, нужно до миллиметров знать свес карниза. Свес карниза является в ордере функцией от диаметра колонны ордерного решения. И так далее.
Ордер — очень жесткая по пропорциям система. Как человеческое тело. Сначала ты рисуешь здание, и у тебя появляются основные строительные оси и габариты этого здания. Из габаритов исходят функции: сколько там площади, как распределены помещения и так далее. Посмотрев рисунки Палладио, можно увидеть, с чего он начинает рисовать, что такое органическая архитектура. Выдавая первый строительный габарит здания, он сразу же закладывает в нем интерьер. Эстетика совершенно неотделима от функции.
Есть принцип устойчивости. Расширение здания книзу и утончение его кверху. Любой выносной элемент имел поддерживающую деталь. Формы поддерживающих и свешивающихся деталей должны быть каноническими. При всем разнообразии вариантов художественный код должен быть каноническим.
Другое дело, что канон бесконечно разнообразен. Англичане делают реплики каких-то классических зданий и усадьб — это абсолютно тупиковый ход. Нужно обязательно искать внутри канона возможности — я этим и занимаюсь. Возможностей очень много.
Дом-руина, или Как работают исторические города
— Если верить уважаемым архитектурным критикам, то вам удается уйти от реплик и найти в вечной теме классики новые повороты. Можем ли пройтись по вашим построенным зданиям и показать, в чем их основные идеи? Вот, допустим, дом в Казачьем переулке.
— В Казачьем переулке надо было сделать здание, которое с переулка выглядит как четырехэтажное, а в глубине поднимается до семи этажей. Мне показалось любопытным сделать круглый двор, в котором на фасаде будет ступенчатая композиция. Ордерный элемент идет винтовой лестницей. Такая композиция очень редко встречается в мировой архитектуре. Есть лестница Броманте, еще кое-что.
Другая тема — не буду вдаваться в подробности, каким образом она построена, — это сочетание римской и ренессансной аркад. Только ренессансную арку я не ставил — вместо нее маленькая колонна. Мне это было очень любопытно, потому что решение ордерного фасада в духе диагонали тоже никогда не использовалось. Та же самая тема сделана на заднем фасаде, который, к сожалению, абсолютно никто не видит.
— В Казачьем есть необычный круглый внутренний двор со срезанной частью...
— Срезанный двор, сделанный ступенями. Если бы все стены были в семь этажей, то круглый двор был бы красивый, но это была бы банка, двор-колодец. А здесь двор получился светлым, прозрачным, раскрытым жизни.
— На северо-западе, в районе метро «Щукинская», есть комплекс «Маршал». В чем там идея?
— В Италии и Испании есть масса римских городов, обстроенных более поздними постройками. Рим, Верона, Террагона, Сеговия. В них римские руины существуют до сих пор, и новое встраивается в них. В Риме яркий пример — театр Марцелла. Мне показалось интересным попробовать этот прием «город на руине» — в новой архитектуре он еще не использовался. «Маршал» — это такая аркада акведука длиной 300 метров, в которую вставлены дома. А-ля акведук в Сеговии, где под каждой аркой — домик, использующий его стены. То есть как будто был античный город, и он потом обстроен новым городом.
— Считается, что классика — это дорого и что декор резко удорожает проект. «Маршал» разбивает этот стереотип. Это ведь экономкласс. Какова его себестоимость?
— Да, это экономкласс. Построено это очень дешево. У нас были некоторые находки, как сделать дешево, и мы очень много возились с материалами. Например, облицован дом не кирпичом, а тротуарной бетонной плиткой. И выглядит, по-моему, хорошо. Насчет себестоимости я точно не знаю. Слышал цифру 29 тысяч рублей за метр.
— Перейдем к Итальянскому кварталу.
— В Итальянском квартале схожая тема: руина, обстроенная более поздними постройками. Это террасный дом, сделанный как бы на субструкциях, основаниях какого-то огромного античного амфитеатра. Получился достаточно цельный образ амфитеатра, и в его центре стоит колокольня — церковь Николая Чудотворца в Новой Слободе. Там, кстати, использован такой прием, если хотите, изобретение: радиальные, расходящиеся субструкции представляют собой воздуховоды, в которые собирают все коммуникации из нижележащих квартир. Это единственный дом в мире, у которого на террасы не выходят воздуховоды соседних террас.
— И наконец, олимпийский проект «Горки Город» в Красной Поляне, который только начал строиться...
— Этот уникальный проект — практически город. Он состоит из двух частей. На отметке 540 метров над уровнем моря работаю я, на отметке 760 метров — замечательный питерский архитектор Максим Атаянц. Мы разыгрываем проект как средиземноморский город. Почему мы используем такую структуру? Объект строится как медиадеревня, где во время Олимпиады будут жить журналисты. Но это и инвестиционный проект: для Олимпиады нужно 2500 номеров и квартир, после соревнований вся эта недвижимость будет использоваться частными владельцами. И когда инвесторы стали анализировать историю постолимпийского использования недвижимости в столицах зимних Олимпиад, то оказалось, что обычный тип медиадеревни с привычными шале экономически невыгоден.
Исследования показали, что курорты работают успешно, если в них есть историческая составляющая. Если истории нет — нужно создать среду, в которой людям будет интересно находиться. Эта среда должна быть похожа на историческую. Ведь в принципе историческую среду люди, как правило, воспринимают как форму. Например, гуляя по Санкт-Петербургу, трудно себе представить, что после войны город практически заново переложили. Никаких подлинных камней и штукатурок там почти нет. Московский Кремль в 1812 году был взорван, но это никого не волнует. Его восстанавливали чуть ли не по эскизам Стасова.
— И все-таки вернемся к «Горки Городу». Там воссоздается структура средиземноморского городка с улочками, площадями...
— Я много анализировал градостроительные планы городов, которые мне нравятся, и понял, что у них есть общая черта. Там новые структуры, как правило, являются повторением каких-то старых, огромных римских сооружений. Вот, например, римская Пьяццо Република — она является частью терм Диоклетиана. И это накладывается еще на какую-то структуру какого-нибудь огромного там цирка и так далее. На Марсовом поле так все устроено. В Риме эти наслоения считываются. Пьяцца Навона накладывается на древний цирк Агона, где были гонки лошадей. Получаются наслоения структур, наложения разных времен.
— Но в Риме это все-таки старые вещи, на которые накладываются новые. В Красной Поляне вы будете создавать эти наслоения?
— Что такое старое? Посмотрите на Пьяцца Навона. Ни одного древнего камня вы не увидите. Там работает градостроительная структура, работают отпечатки времени. Людям, которые гуляют по Пьяцца Навона, просто нравится там — им хорошо и комфортно. Историческая форма сама по себе работает.
В «Горки Городе» мы создаем пересечение разных структур. Мне показалось интересным сделать радиальную структуру вокруг огромной вертикали подъемника, который поднимается на 2500 метров. А сам участок вытянут вдоль горной речки Мзымта — на ней создается длинная набережная. Подъемник как бы устроен в античном греческом храме. В общем, это такая игра. Но, по-моему, она уместна для Олимпиады.
Мы делаем улочки, площади, уютные дворы. Набережная вообще придумана как история архитектуры. В ней исторические стили Европы переходят плавно друг в друга. Тут я хочу воплотить в жизнь свою старую идею, с которой в 1984 году выиграл конкурс «Атриум» в Японии: там была ротонда, где исторические стили переходили один в другой. На противоположном берегу Мзымты должен быть амфитеатр, открытый для концертов и спектаклей. Будет построен храм. Детский парк мы хотим сделать в виде макета греческой Олимпии. После 2014 года это будет восприниматься как воспоминание об Олимпиаде. Должно получиться немного похоже на Венецию: масса магазинов, ресторанов, постоянные события культурные. В общем, мы хотим создать не просто выхолощенный поселок из коттеджей, а туристически привлекательное место. Город, куда должны ездить люди. Город, где интересно жить.

Источник

"ВЕСНА"

"РИМ"

Сайт автора: filippovm.ru