Цитата сообщения Антонина_Николаевна Эдуард Асадов

Россия начиналась не с меча,
Она с косы и плуга начиналась.
Не потому, что кровь не горяча,
А потому, что русского плеча
Ни разу в жизни злоба не касалась…
Многие из поколения 50-60-70х зачитывались и писали в свои альбомы стихи Эдуарда Асадова. Я хочу вспомнить нашу молодость вместе с моими сверстниками. А молодежь пусть почитает и сравнит с «…я его слепила из того, что было…».

Асадов Эдуард Аркадьевич
Поэт, почетный гражданин города Севастополя.
Родился 7 сентября 1923 года в туркменском городе Мерв (ныне Мары). Отец - Асадов Аркадий Григорьевич (1898-1929), окончил Томский университет, в годы Гражданской войны - комиссар, командир 1й роты 2-го стрелкового полка, в мирное время работал учителем в школе. Мать - Асадова (Курдова) Лидия Ивановна (1902-1984), учительница. Супруга - Асадова (Разумовская) Галина Валентиновна (1925-1997), артистка Москонцерта. Внучка - Асадова Кристина Аркадьевна (1978 г. рожд.), выпускница филологического факультета МГУ, преподаватель итальянского языка в МГИМО.

В 1929 году умер отец Эдуарда, и Лидия Ивановна переехала с сыном в Свердловск (ныне Екатеринбург), где жил дедушка будущего поэта, Иван Калустович Курдов, которого Эдуард Аркадьевич с доброй улыбкой называет своим "историческим дедушкой". Живя в Астрахани, Иван Калустович с 1885 по 1887 год служил секретарем-переписчиком у Николая Гавриловича Чернышевского после его возвращения из Вилюйской ссылки и навсегда проникся его высокими философскими идеями. В 1887 году по совету Чернышевского он поступил в Казанский университет, где познакомился со студентом Владимиром Ульяновым и вслед за ним примкнул к революционному студенческому движению, участвовал в организации нелегальных студенческих библиотек. В дальнейшем, окончив естественный факультет университета, он работал на Урале земским врачом, а с 1917 года - заведующим лечебным отделом Губздрава. Глубина и неординарность мышления Ивана Калустовича оказали огромное влияние на формирование характера и мировоззрения внука, воспитание в нем силы воли и мужества, на его веру в совесть и доброту, горячую любовь к людям.

Рабочий Урал, Свердловск, где Эдуард Асадов провел детство и отроческие годы, стали второй родиной для будущего поэта, а свои первые стихи он написал в восьмилетнем возрасте. За эти годы он объехал едва ли не весь Урал, особенно часто бывая в городе Серове, где жил его дядя. Он навсегда полюбил строгую и даже суровую природу этого края и его жителей. Все эти светлые и яркие впечатления найдут впоследствии отражение во многих стихах и поэмах Эдуарда Асадова: "Лесная река", "Свидание с детством", "Поэма о первой нежности" и др. Театр привлекал его не меньше, чем поэзия, - учась в школе, он занимался в драмкружке во Дворце пионеров, которым руководил прекрасный педагог, режиссер Свердловского радио Леонид Константинович Диковский.

В 1939 году Лидию Ивановну как опытную учительницу перевели на работу в Москву. Здесь Эдуард продолжал писать стихи - о школе, о недавних событиях в Испании, о пеших лесных походах, о дружбе, о мечтах. Он читал и перечитывал любимых поэтов: Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Петефи, Блока, Есенина, которых по сей день считает своими творческими учителями.

Выпускной бал в школе N° 38 Фрунзенского района Москвы, где учился Эдуард Асадов, состоялся 14 июня 1941 года. Когда началась война, он, не дожидаясь призыва, пришел в райком комсомола с просьбой отправить его добровольцем на фронт. Просьба эта была удовлетворена. Он был направлен под Москву, где формировались первые подразделения знаменитых гвардейских минометов. Его назначили наводчиком орудия в 3й дивизион 4го гвардейского артиллерийского минометного полка. После полутора месяцев интенсивной учебы дивизион, в котором служил Асадов, был направлен под Ленинград, став 50-м отдельным гвардейским артминометным дивизионом. Произведя первый залп по врагу 19 сентября 1941 года, дивизион сражался на самых трудных участках Волховского фронта. Жгучие 30-40-градусные морозы, сотни и сотни километров туда и обратно вдоль изломанной линии фронта: Вороново, Гайтолово, Синявино, Мга, Волхов, деревня Новая, Рабочий поселок N° 1, Путилово... Всего за зиму 1941/42 года орудие Асадова дало 318 залпов по неприятельским позициям. Кроме должности наводчика он в короткое время изучил и освоил обязанности других номеров расчета.

Весной 1942 года в одном из боев в районе деревни Новая был тяжело ранен командир орудия сержант М. М. Кудрявцев. Асадов вместе с санинструктором Василием Бойко вынес сержанта из машины, помог перебинтовать и, не ожидая распоряжений непосредственного командира, взял на себя командование боевой установкой, одновременно выполняя обязанности наводчика. Стоя возле боевой машины, Эдуард принимал подносимые солдатами снаряды-ракеты, устанавливал на направляющих и закреплял фиксаторами. Из облаков вынырнул немецкий бомбардировщик. Развернувшись, он начал пикировать. Бомба упала в 20-30 метрах от боевой машины сержанта Асадова. Заряжающий Николай Бойков, несший на плече снаряд, не успел выполнить команду "Ложись!".

Осколком снаряда ему оторвало левую руку. Собрав всю волю и силы, солдат, покачиваясь, стоял в 5 метрах от установки. Еще секунда-две - и снаряд ткнется в землю, и тогда на десятки метров вокруг не останется ничего живого. Асадов живо оценил ситуацию. Он мгновенно вскочил с земли, одним прыжком подскочил к Бойкову и подхватил падающий с плеча товарища снаряд. Заряжать его было некуда - боевая машина горела, из кабины валил густой дым. Зная, что один из бензобаков находится под сиденьем в кабине, он осторожно опустил снаряд на землю и бросился помогать водителю Василию Сафонову бороться с огнем. Пожар был побежден. Несмотря на обожженные руки, отказавшись от госпитализации, Асадов продолжал выполнять боевую задачу. С тех пор он выполнял две обязанности: командира орудия и наводчика. А в коротких перерывах между боями продолжал писать стихи. Некоторые из них ("Письмо с фронта", "На исходный рубеж", "В землянке") вошли в первую книгу его стихов.

В то время гвардейские минометные части испытывали острую нехватку офицерских кадров. Лучших младших командиров, имеющих боевой опыт, по приказу командования отправляли в военные училища. Так осенью 1942 года Эдуард Асадов был срочно командирован во 2-е Омское гвардейское артминометное училище. За 6 месяцев учебы надо было пройти двухлетний курс обучения. Занимались днем и ночью, по 13-16 часов в сутки.

В мае 1943 года, успешно сдав экзамены и получив звание лейтенанта и грамоту за отличные успехи (на государственных выпускных экзаменах он получил по 15 предметам тринадцать "отлично" и только два "хорошо"), Эдуард Асадов прибыл на Северо-Кавказский фронт. В должности начальника связи дивизиона 50го гвардейского артминометного полка 2й гвардейской армии он принимал участие в боях под станицей Крымской.

Вскоре последовало назначение на 4-й Украинский фронт. Служил сначала помощником командира батареи гвардейских минометов, а когда комбат Турченко под Севастополем "пошел на повышение", был назначен командиром батареи. Снова дороги, и снова бои: Чаплино, Софиевка, Запорожье, Днепропетровщина, Мелитополь, Орехов, Аскания-Нова, Перекоп, Армянск, Совхоз, Кача, Мамашаи, Севастополь...

Когда началось наступление 2й гвардейской армии под Армянском, то самым опасным и трудным местом на этот период оказались "ворота" через Турецкий вал, по которым враг бил непрерывно. Артиллеристам провозить через "ворота" технику и боеприпасы было чрезвычайно сложно. Этот самый тяжелый участок командир дивизиона майор Хлызов поручил лейтенанту Асадову, учитывая его опыт и мужество. Асадов высчитал, что снаряды падают в "ворота" точно через каждые три минуты. Он принял рискованное, но единственно возможное решение: проскакивать с машинами именно в эти краткие интервалами между разрывами. Подогнав машину к "воротам", он после очередного разрыва, не дожидаясь даже, пока осядут пыль и дым, приказал шоферу включить максимальную скорость и рвануться вперед. Прорвавшись через "ворота", лейтенант взял другую, пустую, машину, вернулся обратно и, став перед "воротами", вновь дождался разрыва и вновь повторил бросок через "ворота", только в обратном порядке. Затем снова пересел в машину с боеприпасами, опять подъехал к проходу и таким образом провел сквозь дым и пыль разрыва следующую машину. Всего в тот день он совершил более 20 таких бросков в одну сторону и столько же в другую...

После освобождения Перекопа войска 4го Украинского фронта двинулись в Крым. За 2 недели до подхода к Севастополю лейтенант Асадов принял командование батареей. В конце апреля заняли село Мамашаи. Поступило распоряжение разместить 2 батареи гвардейских минометов на взгорье и в лощине у деревни Бельбек, в непосредственной близости от врага. Местность насквозь просматривалась противником. Несколько ночей под беспрерывным обстрелом готовили установки к бою. После первого же залпа на батареи обрушился шквальный огонь врага. Главный удар с земли и с воздуха пришелся на батарею Асадова, которая к утру 3 мая 1944 года была практически разбита. Однако многие снаряды уцелели, в то время как наверху, на батарее Ульянова, была резкая нехватка снарядов. Было решено передать уцелевшие ракетные снаряды на батарею Ульянова, чтобы дать решающий залп перед штурмом укреплений врага. На рассвете лейтенант Асадов и шофер В. Акулов повели груженную до отказа машину вверх по гористому склону...

Наземные части врага сразу заметили движущуюся машину: разрывы тяжелых снарядов то и дело сотрясали землю. Когда выбрались на плоскогорье, их засекли и с воздуха. Два "юнкерса", вынырнув из облаков, сделали круг над машиной - пулеметная очередь наискось прошила верхнюю часть кабины, а вскоре где-то совсем рядом упала бомба. Мотор работал с перебоями, изрешеченная машина двигалась медленно. Начинался самый тяжелый участок дороги. Лейтенант выпрыгнул из кабины и пошел впереди, показывая водителю путь среди камней и воронок. Когда батарея Ульянова была уже недалеко, рядом взметнулся грохочущий столб дыма и пламени - лейтенант Асадов был тяжело ранен и навсегда потерял зрение.

В ночь с 3 на 4 мая 1944 года в боях за Севастополь под Бельбеком получил тяжелейшее ранение осколком мины в лицо. Теряя сознание, он довёл грузовой автомобиль с боеприпасами до артиллерийской батареи. После продолжительного лечения в госпиталях врачи не смогли сохранить ему глаза, и с того времени Асадов был вынужден до конца жизни носить чёрную полумаску на лице.
Об этих трагических днях поэт потом вспоминал:

…Что было потом? А потом был госпиталь и двадцать шесть суток борьбы между жизнью и смертью. «Быть или не быть?» - в самом буквальном смысле этого слова. Когда сознание приходило - диктовал по два-три слова открытку маме, стараясь избежать тревожных слов. Когда уходило сознание, бредил.

Было плохо, но молодость и жизнь все-таки победили. Впрочем, госпиталь был у меня не один, а целая обойма. Из Мамашаев меня перевезли в Саки, затем в Симферополь, потом в Кисловодск в госпиталь имени Десятилетия Октября (теперь там санаторий), ну а оттуда - в Москву. Переезды, скальпели хирургов, перевязки. И вот самое трудное - приговор врачей: «Впереди будет всё. Всё, кроме света». Это-то мне предстояло принять, выдержать и осмыслить, уже самому решать вопрос: «Быть или не быть?» А после многих бессонных ночей, взвесив все и ответив: «Да!» - поставить перед собой самую большую и самую важную для себя цель и идти к ней, уже не сдаваясь.

Я вновь стал писать стихи. Писал и ночью и днем, и до и после операции, писал настойчиво и упорно. Понимал, что еще не то и не так, но снова искал и снова работал. Однако какой бы ни была твердой воля у человека, с каким бы упорством ни шел он к поставленной цели и сколько бы труда ни вложил в свое дело, подлинный успех ему еще не гарантирован. В поэзии, как и во всяком творчестве, нужны способности, талант, призвание. Самому же оценить достоинство своих стихов трудно, ведь пристрастнее всего относишься именно к себе. … Никогда не забуду этого 1 мая 1948 года. И того, каким счастливым я был, когда держал купленный возле Дома ученых номер «Огонька», в котором были напечатаны мои стихи. Вот именно, мои стихи, а не чьи-то другие! Мимо меня с песнями шли праздничные демонстранты, а я был, наверное, праздничнее всех в Москве!

Cпустя годы командующий артиллерией 2й гвардейской армии генерал-лейтенант И. С. Стрельбицкий в своей книге об Эдуарде Асадове "Ради вас, люди" так напишет о его подвиге: "...Эдуард Асадов совершил удивительный подвиг. Рейс сквозь смерть на старенькой грузовой машине, по залитой солнцем дороге, на виду у врага, под непрерывным артиллерийским и минометным огнем, под бомбежкой - это подвиг. Ехать почти на верную гибель ради спасения товарищей - это подвиг... Любой врач уверенно бы сказал, что у человека, получившего такое ранение, очень мало шансов выжить. И он не способен не только воевать, но и вообще двигаться. А Эдуард Асадов не вышел из боя. Поминутно теряя сознание, он продолжал командовать, выполнять боевую операцию и вести машину к цели, которую теперь он видел уже только сердцем. И блестяще выполнил задание. Подобного случая я за свою долгую военную жизнь не помню..."

Решающий перед штурмом Севастополя залп был дан вовремя, залп ради спасения сотен людей, ради победы... За этот подвиг гвардии лейтенант Асадов был награжден орденом Красной Звезды, а спустя многие годы Указом постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР от 18 ноября 1998 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Он также удостоен звания почетного гражданина города-героя Севастополя.

А подвиг продолжался. Предстояло вновь поверить в себя, мобилизовать все силы и волю, суметь вновь полюбить жизнь, полюбить так, чтобы рассказать о ней в своих стихах во всем многообразии красок. В госпитале между операциями он продолжал писать стихи. Чтобы беспристрастно оценить их достоинство, а его стихов тогда еще не читал ни один профессиональный поэт, он решил послать их Корнею Чуковскому, которого знал не только как автора веселых детских книг, но и как жесткого и беспощадного критика. Через несколько дней пришел ответ. По словам Эдуарда Аркадьевича, "от посланных им стихов остались, пожалуй, только его фамилия и даты, почти каждая строка была снабжена пространными комментариями Чуковского". Самым же неожиданным для него оказался вывод: "...однако, несмотря на все сказанное выше, с полной ответственностью могу сказать, что Вы - истинный поэт. Ибо у вас есть то подлинное поэтическое дыхание, которое присуще только поэту! Желаю успехов. К. Чуковский". Значение этих искренних слов для молодого поэта было трудно переоценить.

Осенью 1946 года Эдуард Асадов поступил в Литературный институт имени Горького. В эти годы его литературными наставниками стали Алексей Сурков, Владимир Луговской, Павел Антокольский, Евгений Долматовский.
Еще будучи студентом, Эдуард Асадов сумел заявить о себе как о самобытном поэте ("Весна в лесу", "Стихи о рыжей дворняге", "В тайге", поэма "Снова в строй"). В конце 1940-х годов в Литературном институте вместе с ним учились Василий Федоров, Расул Гамзатов, Владимир Солоухин, Евгений Винокуров, Наум Гребнев, Яков Козловский, Маргарита Агашина, Юлия Друнина, Григорий Поженян, Игорь Кобзев, Юрий Бондарев, Владимир Тендряков, Григорий Бакланов и многие другие известные в дальнейшем поэты, прозаики и драматурги. Однажды по институту был объявлен конкурс на лучшее стихотворение или поэму, на который откликнулось большинство студентов. Решением строгого и беспристрастного жюри под председательством Павла Григорьевича Антокольского первая премия была присуждена Эдуарду Асадову, вторая - Владимиру Солоухину, третью разделили Константин Ваншенкин и Максим Толмачев. 1 мая 1948 года в журнале "Огонек" состоялась первая публикация его стихов. А еще через год его поэма "Снова в строй" была вынесена на обсуждение в Союзе писателей, где получила самое высокое признание таких именитых поэтов, как Вера Инбер, Степан Щипачев, Михаил Светлов, Александр Коваленков, Ярослав Смеляков и др.

За 5 лет учебы в институте Эдуард Асадов не получил ни одной тройки и окончил институт с "красным" дипломом. В 1951 году после выхода в свет его первой книги стихов "Светлые дороги" он был принят в Союз писателей СССР. Начались многочисленные поездки по стране, беседы с людьми, творческие встречи с читателями в десятках больших и малых городов.

С начала 1960-х годов поэзия Эдуарда Асадова приобрела широчайшее звучание. Его книги, выходившие 100-тысячными тиражами, моментально исчезали с прилавков книжных магазинов. Литературные вечера поэта, организованные по линии Бюро пропаганды Союза писателей СССР, Москонцерта и различных филармоний, на протяжении почти 40 лет проходили с неизменным аншлагом в крупнейших концертных залах страны, вмещавших до 3000 человек. Их постоянной участницей была супруга поэта - замечательная актриса, мастер художественного слова Галина Разумовская. Это были поистине яркие праздники поэзии, воспитывавшие самые светлые и благородные чувства. Эдуард Асадов читал свои стихи, рассказывал о себе, отвечал на многочисленные записки из зала. Его долго не отпускали со сцены, и нередко встречи затягивались на 3, 4 и даже более часов.

На даче. Красновидово.
Эдуард Асадов с женой Галиной Валентиновной Асадовой (Разумовской), снохой Ириной Васильевной и внучкой Кристиной.

Впечатления от общения с людьми ложились в основу его стихов. К настоящему времени Эдуард Аркадьевич является автором 50 поэтических сборников, в которые в разные годы вошли такие широко известные его поэмы, как "Снова в строй", "Шурка", "Галина", "Баллада о ненависти и любви".

Одна из основополагающих черт поэзии Эдуарда Асадова - обостренное чувство справедливости. Его стихи покоряют читателя огромной художественной и жизненной правдой, самобытностью и неповторимостью интонаций, полифоничностью звучания. Характерной особенностью его поэтического творчества является обращение к самым животрепещущим темам, тяготение к остросюжетному стиху, к балладе. Он не боится острых углов, не избегает конфликтных ситуаций, напротив, стремится решать их с предельной искренностью и прямотой ("Клеветники", "Неравный бой", "Когда друзья становятся начальством", "Нужные люди", "Разрыв"). Какой бы темы ни касался поэт, о чем бы он ни писал, это всегда интересно и ярко, это всегда волнует душу. Это и горячие, полные эмоций стихи на гражданские темы ("Реликвии страны", "Россия начиналась не с меча!", "Трусиха", "Моя звезда"), и пронизанные лиризмом стихи о любви ("Они студентами были", "Моя любовь", "Сердце", "Ты не сомневайся", "Любовь и трусость", "Я провожу тебя", "Я могу тебя очень ждать", "На крыле", "Судьбы и сердца", "Ее любовь" и др.).

Одна из основных тем в творчестве Эдуарда Асадова - это тема Родины, верности, мужества и патриотизма ("Дым отечества", "Двадцатый век", "Лесная река", "Мечта веков", "О том, чего терять нельзя", лирический монолог "Родине"). Со стихами о Родине теснейшим образом связаны стихи о природе, в которых поэт образно и взволнованно передает красоту родной земли, находя для этого яркие, сочные краски.

Таковы "В лесном краю", "Ночная песня", "Таежный родник", и другие стихотворения, а также целая серия стихов о животных ("Медвежонок", "Бенгальский тигр", "Пеликан", "Баллада о буланом Пенсионере", "Яшка", "Зорянка" и одно из самых широко известных стихотворений поэта - "Стихи о рыжей дворняге"). Эдуард Асадов - поэт жизнеутверждающий: всякая даже самая драматическая его строка несет в себе заряд горячей любви к жизни.

Умер Эдуард Асадов 21 апреля 2004 года. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище. А вот сердце свое он завещал захоронить на Сапун-горе в Севастополе, где 4 мая 1944 года он был ранен и потерял зрение.
Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (7 февраля 2004) - за большие заслуги в развитии отечественной литературы.
Орден Почёта (7 сентября 1998) - за большой вклад в отечественную литературу.
Орден Дружбы Народов (20 октября 1993) - за заслуги в развитии отечественной литературы и укрепление межнациональных культурных связей.
Орден Ленина, Орден Отечественной войны I степени, Орден Красной Звезды, Два ордена «Знак Почёта», Медаль «За оборону Ленинграда», Медаль «За оборону Севастополя», Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».
Почётный гражданин Севастополя.
18 ноября 1998 года указом Президиума Съезда народных депутатов СССР Эдуарду Асадову присвоено звание «Герой Советского Союза».

БАЛЛАДА О НЕНАВИСТИ И ЛЮБВИ

I Метель ревет, как седой исполин, Вторые сутки не утихая, Ревет, как пятьсот самолетных турбин, И нет ей, проклятой, конца и края! Пляшет огромным белым костром, Глушит моторы и гасит фары. В замяти снежной аэродром, Служебные здания и ангары. В прокуренной комнате тусклый свет, Вторые сутки не спит радист. Он ловит, он слушает треск и свист, Все ждут напряженно: жив или нет? Радист кивает: - Пока еще да, Но боль ему не дает распрямиться. А он еще шутит: "Мол, вот беда Левая плоскость моя никуда! Скорее всего перелом ключицы..." Где-то буран, ни огня, ни звезды Над местом аварии самолета. Лишь снег заметает обломков следы Да замерзающего пилота. Ищут тракторы день и ночь, Да только впустую. До слез обидно. Разве найти тут, разве помочь - Руки в полуметре от фар не видно? А он понимает, а он и не ждет, Лежа в ложбинке, что станет гробом. Трактор если даже придет, То все равно в двух шагах пройдет И не заметит его под сугробом. Сейчас любая зазря операция. И все-таки жизнь покуда слышна. Слышна ведь его портативная рация Чудом каким-то, но спасена. Встать бы, но боль обжигает бок, Теплой крови полон сапог, Она, остывая, смерзается в лед, Снег набивается в нос и рот. Что перебито? Понять нельзя. Но только не двинуться, не шагнуть! Вот и окончен, видать, твой путь! А где-то сынишка, жена, друзья... Где-то комната, свет, тепло... Не надо об этом! В глазах темнеет... Снегом, наверно, на метр замело. Тело сонливо деревенеет... А в шлемофоне звучат слова: - Алло! Ты слышишь? Держись, дружище - Тупо кружится голова... - Алло! Мужайся! Тебя разыщут!.. Мужайся? Да что он, пацан или трус?! В каких ведь бывал переделках грозных. - Спасибо... Вас понял... Пока держусь! - А про себя добавляет: "Боюсь, Что будет все, кажется, слишком поздно..." Совсем чугунная голова. Кончаются в рации батареи. Их хватит еще на час или два. Как бревна руки... спина немеет... - Алло!- это, кажется, генерал.- Держитесь, родной, вас найдут, откопают...- Странно: слова звенят, как кристалл, Бьются, стучат, как в броню металл, А в мозг остывший почти не влетают... Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле, Как мало, наверное, необходимо: Замерзнув вконец, оказаться в тепле, Где доброе слово да чай на столе, Спирта глоток да затяжка дыма... Опять в шлемофоне шуршит тишина. Потом сквозь метельное завыванье: - Алло! Здесь в рубке твоя жена! Сейчас ты услышишь ее. Вниманье! С минуту гуденье тугой волны, Какие-то шорохи, трески, писки, И вдруг далекий голос жены, До боли знакомый, до жути близкий! - Не знаю, что делать и что сказать. Милый, ты сам ведь отлично знаешь, Что, если даже совсем замерзаешь, Надо выдержать, устоять! Хорошая, светлая, дорогая! Ну как объяснить ей в конце концов, Что он не нарочно же здесь погибает, Что боль даже слабо вздохнуть мешает И правде надо смотреть в лицо.

- Послушай! Синоптики дали ответ: Буран окончится через сутки. Продержишься? Да? - К сожалению, нет... - Как нет? Да ты не в своем рассудке! Увы, все глуше звучат слова. Развязка, вот она - как ни тяжко. Живет еще только одна голова, А тело - остывшая деревяшка. А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?! Держись! Часов через пять рассвет. Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?! Ну есть ли хоть шанс? - К сожалению, нет... Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет. Как трудно последний привет послать! И вдруг: - Раз так, я должна сказать! - Голос резкий, нельзя узнать. Странно. Что это может значить? - Поверь, мне горько тебе говорить. Еще вчера я б от страха скрыла. Но раз ты сказал, что тебе не дожить, То лучше, чтоб после себя не корить, Сказать тебе коротко все, что было. Знай же, что я дрянная жена И стою любого худого слова. Я вот уже год тебе не верна И вот уже год, как люблю другого! О, как я страдала, встречая пламя Твоих горячих восточных глаз. - Он молча слушал ее рассказ, Слушал, может, последний раз, Сухую былинку зажав зубами. - Вот так целый год я лгала, скрывала, Но это от страха, а не со зла. - Скажи мне имя!..- Она помолчала, Потом, как ударив, имя сказала, Лучшего друга его назвала! Затем добавила торопливо: - Мы улетаем на днях на юг. Здесь трудно нам было бы жить счастливо. Быть может, все это не так красиво, Но он не совсем уж бесчестный друг. Он просто не смел бы, не мог, как и я, Выдержать, встретясь с твоими глазами. За сына не бойся. Он едет с нами. Теперь все заново: жизнь и семья. Прости. Не ко времени эти слова. Но больше не будет иного времени. - Он слушает молча. Горит голова... И словно бы молот стучит по темени... - Как жаль, что тебе ничем не поможешь! Судьба перепутала все пути. Прощай! Не сердись и прости, если можешь! За подлость и радость мою прости! Полгода прошло или полчаса? Наверно, кончились батареи. Все дальше, все тише шумы... голоса... Лишь сердце стучит все сильней и сильнее! Оно грохочет и бьет в виски! Оно полыхает огнем и ядом. Оно разрывается на куски! Что больше в нем: ярости или тоски? Взвешивать поздно, да и не надо! Обида волной заливает кровь. Перед глазами сплошной туман. Где дружба на свете и где любовь? Их нету! И ветер как эхо вновь: Их нету! Все подлость и все обман! Ему в снегу суждено подыхать, Как псу, коченея под стоны вьюги, Чтоб два предателя там, на юге, Со смехом бутылку открыв на досуге, Могли поминки по нем справлять?! Они совсем затиранят мальца И будут усердствовать до конца, Чтоб вбить ему в голову имя другого И вырвать из памяти имя отца! И все-таки светлая вера дана Душонке трехлетнего пацана. Сын слушает гул самолетов и ждет. А он замерзает, а он не придет!

Сердце грохочет, стучит в виски, Взведенное, словно курок нагана. От нежности, ярости и тоски Оно разрывается на куски. А все-таки рано сдаваться, рано! Эх, силы! Откуда вас взять, откуда? Но тут ведь на карту не жизнь, а честь! Чудо? Вы скажете, нужно чудо? Так пусть же! Считайте, что чудо есть! Надо любою ценой подняться И всем существом, устремясь вперед, Грудью от мерзлой земли оторваться, Как самолет, что не хочет сдаваться, А сбитый, снова идет на взлет! Боль подступает такая, что кажется, Замертво рухнешь назад, ничком! И все-таки он, хрипя, поднимается. Чудо, как видите, совершается! Впрочем, о чуде потом, потом... Швыряет буран ледяную соль, Но тело горит, будто жарким летом, Сердце колотится в горле где-то, Багровая ярость да черная боль! Вдали сквозь дикую карусель Глаза мальчишки, что верно ждут, Они большие, во всю метель, Они, как компас, его ведут! - Не выйдет! Неправда, не пропаду! - Он жив. Он двигается, ползет! Встает, качается на ходу, Падает снова и вновь встает... II К полудню буран захирел и сдал. Упал и рассыпался вдруг на части. Упал, будто срезанный наповал, Выпустив солнце из белой пасти. Он сдал, в предчувствии скорой весны, Оставив после ночной операции На чахлых кустах клочки седины, Как белые флаги капитуляции. Идет на бреющем вертолет, Ломая безмолвие тишины. Шестой разворот, седьмой разворот, Он ищет... ищет... и вот, и вот - Темная точка средь белизны! Скорее! От рева земля тряслась. Скорее! Ну что там: зверь? Человек? Точка качнулась, приподнялась И рухнула снова в глубокий снег... Все ближе, все ниже... Довольно! Стоп! Ровно и плавно гудят машины. И первой без лесенки прямо в сугроб Метнулась женщина из кабины! Припала к мужу: - Ты жив, ты жив! Я знала... Все будет так, не иначе!..- И, шею бережно обхватив, Что-то шептала, смеясь и плача. Дрожа, целовала, как в полусне, Замерзшие руки, лицо и губы. А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы: - Не смей... ты сама же сказала мне.. - Молчи! Не надо! Все бред, все бред! Какой же меркой меня ты мерил? Как мог ты верить?! А впрочем, нет, Какое счастье, что ты поверил! Я знала, я знала характер твой! Все рушилось, гибло... хоть вой, хоть реви! И нужен был шанс, последний, любой! А ненависть может гореть порой Даже сильней любви! И вот, говорю, а сама трясусь, Играю какого-то подлеца. И все боюсь, что сейчас сорвусь, Что-нибудь выкрикну, разревусь, Не выдержав до конца! Прости же за горечь, любимый мой! Всю жизнь за один, за один твой взгляд, Да я, как дура, пойду за тобой, Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад! И были такими глаза ее, Глаза, что любили и тосковали, Таким они светом сейчас сияли, Что он посмотрел в них и понял все! И, полузамерзший, полуживой, Он стал вдруг счастливейшим на планете. Ненависть, как ни сильна порой, Не самая сильная вещь на свете! 1969.

ОДНА

К ней всюду относились с уваженьем: И труженик и добрая жена. А жизнь вдруг обошлась без сожаленья: Был рядом муж - и вот она одна... Бежали будни ровной чередою. И те ж друзья и уваженье то ж, Но что-то вдруг возникло и такое, Чего порой не сразу разберешь:

Приятели, сердцами молодые, К ней заходя по дружбе иногда, Уже шутили так, как в дни былые При муже не решались никогда. И, говоря, что жизнь почти ничто, Коль будет сердце лаской не согрето, Порою намекали ей на то, Порою намекали ей на это...

А то при встрече предрекут ей скуку И даже раздражатся сгоряча, Коль чью-то слишком ласковую руку Она стряхнет с колена иль с плеча. Не верили: ломается, играет, Скажи, какую сберегает честь! Одно из двух: иль цену набивает, Или давно уж кто-нибудь да есть. И было непонятно никому, Что и одна, она верна ему

Берегите своих детей, Их за шалости не ругайте. Зло своих неудачных дней Никогда на них не срывайте. Не сердитесь на них всерьез, Даже если они провинились, Ничего нет дороже слез, Что с ресничек родных скатились. Если валит усталость с ног Совладать с нею нету мочи, Ну а к Вам подойдет сынок Или руки протянет дочка. Обнимите покрепче их, Детской ласкою дорожите Это счастье! короткий миг Быть счастливыми поспешите.

Ведь растают как снег весной, Промелькнут дни златые эти И покинут очаг родной Повзрослевшие Ваши дети. Перелистывая альбом С фотографиями детства, С грустью вспомните о былом О тех днях, когда были вместе. Как же будете Вы хотеть В это время опять вернуться Чтоб им маленьким песню спеть, Щечки нежной губами коснуться. И пока в доме детский смех, От игрушек некуда деться, Вы на свете счастливей всех, Берегите ж, пожалуйста, детство!

МНЕ УЖЕ НЕ ШЕСТНАДЦАТЬ, МАМА!

Ну что ты не спишь и все ждешь упрямо? Не надо. Тревоги свои забудь. Мне ведь уже не шестнадцать, мама! Мне больше! И в этом, пожалуй, суть. Я знаю, уж так повелось на свете, И даже предчувствую твой ответ, Что дети всегда для матери дети, Пускай им хоть двадцать, хоть тридцать лет И все же с годами былые средства Как-то меняться уже должны. И прежний надзор и контроль, как в детстве, Уже обидны и не нужны. Ведь есть же, ну, личное очень что-то! Когда ж заставляют: скажи да скажи! - То этим нередко помимо охоты Тебя вынуждают прибегнуть к лжи. Родная моя, не смотри устало! Любовь наша крепче еще теперь. Ну разве ты плохо меня воспитала? Верь мне, пожалуйста, очень верь! И в страхе пусть сердце твое не бьется, Ведь я по-глупому не влюблюсь, Не выйду навстречу кому придется, С дурной компанией не свяжусь. И не полезу куда-то в яму, Коль повстречаю в пути беду, Я тотчас приду за советом, мама, Сразу почувствую и приду. Когда-то же надо ведь быть смелее, А если порой поступлю не так, Ну что ж, значит буду потом умнее, И лучше синяк, чем стеклянный колпак.

Дай твои руки расцеловать, Самые добрые в целом свете. Не надо, мама, меня ревновать, Дети, они же не вечно дети! И ты не сиди у окна упрямо, Готовя в душе за вопросом вопрос. Мне ведь уже не шестнадцать, мама. Пойми. И взгляни на меня всерьез. Прошу тебя: выбрось из сердца грусть, И пусть тревога тебя не точит. Не бойся, родная. Я скоро вернусь! Спи, мама. Спи крепко. Спокойной ночи! О дружбе.. Мы решили с тобой дружить, Пустяками сердец не волнуя. Мы решили, что надо быть Выше вздоха и поцелуя... Для чего непременно вздох, Звезды, встречи... скамья в аллее? Эти глупые "ах" да "ох"!.. Мы - серьезнее и умнее! Если кто-то порой на танцах Приглашал тебя в шумный круг, Я лишь щелкал презрительно пальцем - Можешь с ним хоть навек остаться. Что за дело мне? Я же друг! Ну а если с другой девчонкой Я кружил на вешнем ветру, Ты, плечами пожав в сторонке, Говорила потом мне тонко: - Молодец! Нашел кенгуру!

Всех людей насмешил вокруг.- И, шепнув, добавляла хмуро: - Заявляю тебе, как друг: Не танцуй больше с этой дурой! Мы дружили с тобой всерьез! А влюбленность и сердца звон... Да для нас подобный вопрос Просто-напросто был смешон! Как-то в сумрак, когда закат От бульваров ушел к вокзалу, Ты, прильнув ко мне, вдруг сказала: - Что-то очень прохладно стало, Ты меня обними... как брат... И, обняв, я сказал ликуя, Слыша сердца набатный стук: - Я тебя сейчас поцелую! Поцелую тебя... как друг... Целовал я тебя до утра, А потом и ты целовала И, целуя, все повторяла: -Это я тебя, как сестра... Улыбаясь, десятки звезд Тихо гасли на небосводе. Мы решили дружить всерьез. Разве плохо у нас выходит? Кто и в чем помешает нам? Ведь нигде же не говорится, Что надежным, большим друзьям Запрещается пожениться? И отныне я так считаю: Все влюбленности - ерунда. Вот серьезная дружба - да! Я по опыту это знаю...

НАДЁЖНОЕ ПЛЕЧО

Ах, как же это важно, как же нужно В час, когда беды лупят горячо И рвут, как волки, яростно и дружно, Иметь всегда надёжное плечо! Неважно чьё: жены, или невесты, Иль друга, что стучится на крыльце. Всё это - сердцу дорогие вести. Но всех важней, когда всё это - вместе, Когда жена и друг в одном лице. Пусть чувства те воспеты и прославлены, И всё-таки добавим ещё раз, Что коль любовь и дружба не разбавлены, А добровольно воедино сплавлены, То этот сплав прочнее, чем алмаз. А если всё совсем наоборот, Вот так же бьёт беда и лупит вьюга, И нет нигде пощады от невзгод, И ты решил, что тут-то и спасёт Тебя плечо единственного друга!

И вот ты обернулся сгоряча, Чтоб ощутить родное постоянство, И вдруг - холодный ужас: нет плеча! Рука хватает чёрное пространство... Нет, не сбежала близкая душа, И вроде в злом не оказалась стане, А лишь в кусты отпрянула, спеша, Считая бой проигранным заранее. И наблюдая издали за тем, Как бьют тебя их кулаки и стрелы, Сурово укоряла: - Ну зачем Ты взял да и ввязался в это дело?! Вот видишь, как они жестоко бьют И не щадят ни сил твоих, ни сердца, А можно было и сберечь уют, И где-то в ямке тихо отсидеться.

И вот, сражаясь среди злой пурги, Ты думаешь с отчаяньем упрямым: Ну кто тебе опаснее: враги Или друзья, что прячутся по ямам?! И пусть невзгоды лупят вновь и вновь, Я говорю уверенно и круто: Не признаю ни дружбу, ни любовь, Что удирают в трудную минуту! Да, в мире есть различные сердца. Но счастлив тот, я этого не скрою, Кому досталось именно такое: В любое время, доброе и злое, Надёжное навек и до конца!

НЕ МОГУ ПОНЯТЬ Можно ли дружить, не разделяя Убеждений друга своего? Можно ли дружить, не одобряя В нем почти буквально ничего? Разным и по мыслям и по взглядам, Им давным-давно расстаться б надо, Чтоб друг друга в ссорах не казнить И не отравлять друг друга ядом. А они, посмотришь, вечно рядом, Точно впрямь обязаны дружить. Можно ли любить, не уважая? Говорить о нежности навек, В то же время ясно понимая, Что любимый - низкий человек?! Говорят: любовь не различает, Где какая пролегает грань. Это верно. Но и так бывает: Человек прекрасно понимает - Это дрянь. И эту дрянь! Принято считать, что для поэта Нет загадок в области души. Если есть сердечные секреты, Ты, поэт, раскрой и опиши! Что поэтам мели и пороги?! Им ведь дан лирический язык. Но поэты тоже ведь не боги! А нелепость встретив на дороге, И они становятся в тупик! Как же так, любить, не уважая? Для чего дружить и враждовать? Нет, такого я не понимаю И, наверно, не смогу понять!

ОНИ СТУДЕНТАМИ БЫЛИ Они студентами были. Они друг друга любили. Комната в восемь метров - чем не семейный дом?! Готовясь порой к зачетам, Над книгою или блокнотом Нередко до поздней ночи сидели они вдвоем. Она легко уставала, И если вдруг засыпала, Он мыл под краном посуду и комнату подметал. Потом, не шуметь стараясь И взглядов косых стесняясь, Тайком за закрытой дверью белье по ночам стирал. Но кто соседок обманет - Тот магом, пожалуй, станет. Жужжал над кастрюльным паром их дружный осиный рой. Ее называли лентяйкой, Его ехидно хозяйкой, Вздыхали, что парень - тряпка и у жены под пятой. Нередко вот так часами Трескучими голосами Могли судачить соседки, шинкуя лук и морковь. И хоть за любовь стояли, Но вряд ли они понимали, Что, может, такой и бывает истинная любовь! Они инженерами стали. Шли годы без ссор и печали. Но счастье - капризная штука, нестойка порой, как дым. После собранья, в субботу, Вернувшись домой с работы, Однажды жену застал он целующейся с другим. Нет в мире острее боли. Умер бы лучше, что ли! С минуту в дверях стоял он, уставя в пространство взгляд. Не выслушал объяснений, Не стал выяснять отношений, Не взял ни рубля, ни рубахи, а молча шагнул назад... С неделю кухня гудела: "Скажите, какой Отелло! Ну целовалась, ошиблась... немного взыграла кровь! А он не простил".- "Слыхали?"- Мещане! Они и не знали, Что, может, такой и бывает истинная любовь!

ПРЯМОЙ РАЗГОВОР Боль свою вы делите с друзьями, Вас сейчас утешить норовят, А его последними словами, Только вы нахмуритесь, бранят. Да и человек ли, в самом деле, Тот, кто вас, придя, околдовал, Стал вам близким через две недели, Месяц с вами прожил и удрал? Вы общались, дорогая, с дрянью. Что ж нам толковать о нем сейчас?! Дрянь не стоит долгого вниманья, Тут важнее говорить о вас. Вы его любили? Неужели? Но полшага - разве это путь?! Сколько вы пудов с ним соли съели? Как успели в душу заглянуть?! Что вы знали, ведали о нем? To, что у него есть губы, руки, Комплимент, цветы, по моде брюки - Вот и все, пожалуй, в основном? Что б там ни шептал он вам при встрече, Как возможно с гордою душой Целоваться на четвертый вечер И в любви признаться на восьмой?! Пусть весна, пускай улыбка глаз... Но ведь мало, мало две недели! Вы б сперва хоть разглядеть успели, Что за руки обнимают вас! Говорите, трудно разобраться, Если страсть. Допустим, что и так. Но ведь должен чем-то отличаться Человек от кошек и дворняг! Но ведь чувства тем и хороши, Что горят красиво, гордо, смело. Пусть любовь начнется. Но не с тела, А с души, вы слышите,- с души! Трудно вам. Простите. Понимаю. Но сейчас вам некого ругать. Я ведь это не мораль читаю, Вы умны, и вы должны понять: Чтоб ценили вас, и это так, Сами цену впредь себе вы знайте. Будьте горделивы. Не меняйте Золота на первый же медяк!

СТИХИ О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ Хозяин погладил рукою Лохматую рыжую спину: - Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою, Но все же тебя я покину. Швырнул под скамейку ошейник И скрылся под гулким навесом, Где пестрый людской муравейник Вливался в вагоны экспресса. Собака не взвыла ни разу. И лишь за знакомой спиною Следили два карие глаза С почти человечьей тоскою. Старик у вокзального входа Сказал:- Что? Оставлен, бедняга? Эх, будь ты хорошей породы... А то ведь простая дворняга! Огонь над трубой заметался, Взревел паровоз что есть мочи, На месте, как бык, потоптался И ринулся в непогодь ночи. В вагонах, забыв передряги, Курили, смеялись, дремали... Тут, видно, о рыжей дворняге Не думали, не вспоминали. Не ведал хозяин, что где-то По шпалам, из сил выбиваясь, За красным мелькающим светом Собака бежит задыхаясь! Споткнувшись, кидается снова, В кровь лапы о камни разбиты, Что выпрыгнуть сердце готово Наружу из пасти раскрытой! Не ведал хозяин, что силы Вдруг разом оставили тело, И, стукнувшись лбом о перила, Собака под мост полетела... Труп волны снесли под коряги... Старик! Ты не знаешь природы: Ведь может быть тело дворняги, А сердце - чистейшей породы!

Чудачка Одни называют ее чудачкой И пальцем на лоб - за спиной, тайком. Другие - принцессою и гордячкой, А третьи просто синим чулком. Птицы и те попарно летают, Душа стремится к душе живой. Ребята подруг из кино провожают, А эта одна убегает домой. Зимы и весны цепочкой пестрой Мчатся, бегут за звеном звено... Подруги, порой невзрачные просто, Смотришь - замуж вышли давно. Вокруг твердят ей: - Пора решаться. Мужчины не будут ведь ждать, учти! Недолго и в девах вот так остаться! Дело-то катится к тридцати... Неужто не нравился даже никто? - Посмотрит мечтательными глазами: - Нравиться нравились. Ну и что? - И удивленно пожмет плечами. Какой же любви она ждет, какой? Ей хочется крикнуть: "Любви-звездопада! Красивой-красивой! Большой-большой! А если я в жизни не встречу такой, Тогда мне совсем никакой не надо!"

МОЯ ЛЮБОВЬ Ну каким ты владеешь секретом? Чем взяла меня и когда? Но с тобой я всегда, всегда, Днем и ночью, зимой и летом! Площадями ль иду большими Иль за шумным сижу столом, Стоит мне шепнуть твое имя - И уже мы с тобой вдвоем. Когда радуюсь или грущу я И когда обиды терплю, И в веселье тебя люблю я, И в несчастье тебя люблю. Даже если крепчайше сплю, Все равно я тебя люблю! Говорят, что дней круговерть Настоящих чувств не тревожит. Говорят, будто только смерть Навсегда погасить их может. Я не знаю последнего дня, Но без громких скажу речей: Смерть, конечно, сильней меня, Но любви моей не сильней. И когда этот час пробьет И окончу я путь земной, Знай: любовь моя не уйдет, А останется тут, с тобой. Подойдет без жалоб и слез И незримо для глаз чужих, Словно добрый и верный пес, На колени положит нос И свернется у ног твоих...

*****************

Ты далеко сегодня от меня И пишешь о любви своей бездонной, И о тоске-разлучнице бессонной, Точь-в-точь все то же, что пишу и я. Ах, как мы часто слышим разговоры, Что без разлуки счастья не сберечь. Не будь разлук, так не было б и встреч, А были б только споры да раздоры. Конечно, это мудро, может статься, И все-таки, не знаю почему, Мне хочется, наперекор всему, Сказать тебе: - Давай не разлучаться! Я думаю, что ты меня поймешь: К плечу плечо - и ни тоски, ни стужи? А если и поссоримся - ну что ж, Разлука все равно намного хуже! НЕ ПРИВЫКАЙТЕ НИКОГДА К ЛЮБВИ Не привыкайте никогда к любви! Не соглашайтесь, как бы ни устали, Чтоб замолчали ваши соловьи И чтоб цветы прекрасные увяли. И, главное, не верьте никогда, Что будто всё проходит и уходит. Да, звёзды меркнут, но одна звезда По имени Любовь всегда-всегда Обязана гореть на небосводе! Не привыкайте никогда к любви, Разменивая счастье на привычки, Словно костёр на крохотные спички, Не мелочись, а яростно живи! Не привыкайте никогда к губам, Что будто бы вам издавна знакомы, Как не привыкнешь к солнцу и ветрам Иль ливню средь грохочущего грома! Да, в мелких чувствах можно вновь и вновь Встречать, терять и снова возвращаться, Но если вдруг вам выпала любовь, Привыкнуть к ней - как обесцветить кровь Иль до копейки разом проиграться! Не привыкайте к счастью никогда! Напротив, светлым озарясь гореньем, Смотрите на любовь свою всегда С живым и постоянным удивленьем. Алмаз не подчиняется годам И никогда не обратится в малость. Дивитесь же всегда тому, что вам Заслужено иль нет - судить не нам, Но счастье в мире всё-таки досталось! И, чтоб любви не таяла звезда, Исполнитесь возвышенным искусством: Не позволяйте выдыхаться чувствам, Не привыкайте к счастью никогда.

ПРОВЕРЯЙТЕ ЛЮБОВЬ С давних пор ради той, что дороже мира, Ради взгляда, что в сердце зажег весну, Шли мужчины на плаху и на войну, На дуэли и рыцарские турниры. И, с единственным именем на устах, Став бесстрашно порой против тьмы и света, Бились честно и яростно на мечах, На дубинах, на шпагах и пистолетах. И пускай те сражения устарели. К черту кровь! Но, добро отделив от зла, Скажем прямо: проверка любви на деле Как-никак, а у предков тогда была! Поединок - не водочная гульба! Из-за маленьких чувств рисковать не будешь. Если женщину впрямь горячо не любишь - Никогда не подставишь под пулю лба! Не пора ли и нам, отрицая кровь И отвергнув жестокость, умно и гибко, Все же как-то всерьез проверять любовь, Ибо слишком уж дороги тут ошибки. Неужели же вправду, сказать смешно, Могут сердце порой покорить заранее Чей-то редкий подарок, театр, кино Или ужин, заказанный в ресторане?! Пусть готовых рецептов на свете нет. Ничего в торопливости не решайте. Проверяйте любовь на тепло и свет, На правдивость придирчиво проверяйте. Проверяйте на смелость и доброту, Проверяйте на время на расстоянья, На любые житейские испытанья, На сердечность, на верность и прямоту. Пусть не выдержат, может быть, крутизны Легкомыслие, трусость и пустота. Для любви испытания не страшны, Как для золота серная кислота. И плевать, если кто-то нахмурит бровь. Ничего голословно не принимайте. Ведь не зря же нам жизнь повторяет вновь: - Проверяйте любовь, проверяйте любовь, Непременно, товарищи, проверяйте!

ПОДРУГИ

Дверь общежитья... сумрак... поздний час. Она спешит, летит по коридору, Способная сейчас и пол и штору Поджечь огнем своих счастливых глаз! В груди ее уже не сердце бьется, А тысяча хрустальных бубенцов. Бежит девчонка, гулко раздается Веселый стук задорных каблучков. Хитро нахмурясь, в комнату вошла. - Кто здесь не спит? - начальственно спросила. И вдруг, расхохотавшись, подскочила К подруге, что читала у стола. Затормошила... чертики в глазах: - Ты все зубришь, ты все сидишь одна! А за окошком, посмотри, весна! И, может, счастье где-то в двух шагах! Смешная, скажешь? Ладно, принимаю! На все согласна. И не в этом суть. Влюбленных все забавными считают И даже глуповатыми чуть-чуть... Но я сейчас на это не в обиде. Не зря есть фраза: "горе от ума". Так дайте же побыть мне в глупом виде! Вот встретишь счастье и поймешь сама.

Шучу, конечно. Впрочем, нет, послушай, Ты знаешь, что сказал он мне сейчас? "Ты, говорит, мне смотришь прямо в душу, И в ней светло-светло от этих глаз". Смеется над любой моей тревогой, Во всем такой уверенный, чудак. Меня зовет кувшинкой-недотрогой И волосы мои пушит вот так... Слегка смутилась. Щеки пламенели. И в радости заметить не смогла, Что у подруги пальцы побелели, До боли стиснув краешек стола. Глаза подруги - ледяное пламя. Спросила непослушными губами, Чужим и дальним голос прозвучал: - А он тебя в тайгу не приглашал? Не говорил: "Наловим карасей, Костер зажжем под старою сосною, И будем в мире только мы с тобою Да сказочный незримый Берендей!" А он просил: подругам ни гугу? А посмелее быть не убеждал? И если так, я, кажется, могу Помочь тебе и предсказать финал!

Умолкла. Села. Глянула в тревоге, Смешинок нет, восторг перегорел, А пламя щек кувшинки-недотроги Все гуще белый заливает мел... Кругом весна... до самых звезд весна! В зеленых волнах кружится планета. И ей сейчас неведомо, что где-то Две девушки, не зажигая света, Подавленно застыли у окна. Неведомо? Но синекрылый ветер Трубит сквозь ночь проверенную весть О том, что счастье есть на белом свете, Пускай не в двух шагах, а все же есть! Поют ручьи, блестят зарницы домен, Гудя, бегут по рельсам поезда. Они кричат о том, что мир огромен И унывать не надо никогда, Что есть на свете преданные люди, Что радость, может, где-нибудь в пути. Что счастье будет, непременно будет! Вы слышите, девчата, счастье будет! И дай вам бог скорей его найти!

НЕ ГОРЮЙ Ты не плачь о том, что брошена, Слезы - это ерунда! Слезы, прошены ль, не прошены,- Лишь соленая вода! Чем сидеть в тоске по маковку, "Повезло - не повезло", Лучше стиснуть сердце накрепко, Всем терзаниям назло! Лучше, выбрав серьги броские, Все оружье ахнуть в бой, Всеми красками-прическами Сделать чудо над собой! Коль нашлась морщинка - вытравить! Нет, так сыщется краса! И такое платье выгрохать, Чтоб качнулись небеса! Будет вечер - обязательно В шум и гомон выходи, Подойди к его приятелям И хоть тресни, а шути! Но не жалко, не потерянно (Воевать так воевать!), А спокойно и уверенно: Все прошло - и наплевать! Пусть он смотрит настороженно. - Все в кино? И я - в кино! - Ты ли брошен, я ли брошена - Даже вспомнить-то смешно! Пусть судьба звенит и крутится, Не робей, не пропадешь! Ну а что потом получится И кому придется мучиться - Вот увидишь и поймешь!

ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК Резкий звон ворвался в полутьму, И она шагнула к телефону, К частому, настойчивому звону. Знала, кто звонит и почему. На мгновенье стала у стола, Быстро и взволнованно вздохнула, Но руки вперед не протянула И ладонь на трубку не легла. А чего бы проще взять и снять И, не мучась и не тратя силы, Вновь знакомый голос услыхать И опять оставить все как было. Только разве тайна, что тогда Возвратятся все ее сомненья, Снова и обман и униженья - Все, с чем не смириться никогда! Звон кружил, дрожал не умолкая, А она стояла у окна, Всей душою, может, понимая, Что менять решенья не должна. Все упрямей телефон звонил, Но в ответ - ни звука, ни движенья. Вечер этот необычным был, Этот вечер - смотр душевных сил, Аттестат на самоуваженье. Взвыл и смолк бессильно телефон. Стало тихо. Где-то пели стройно... Дверь раскрыла, вышла на балкон. В первый раз дышалось ей спокойно.

СЛОВО О ЛЮБВИ

Любить - это прежде всего отдавать. Любить - значит чувства свои, как реку, С весенней щедростью расплескать На радость близкому человеку. Любить - это только глаза открыть И сразу подумать еще с зарею: Ну чем бы порадовать, одарить Того, кого любишь ты всей душою?! Любить - значит страстно вести бои За верность и словом, и каждым взглядом, Чтоб были сердца до конца свои И в горе и в радости вечно рядом. А ждет ли любовь? Ну конечно, ждет! И нежности ждет и тепла, но только Подсчетов бухгалтерских не ведет: Отдано столько-то, взято столько. Любовь не копилка в зашкафной мгле. Песне не свойственно замыкаться. Любить - это с радостью откликаться На все хорошее на земле!

Любить - это видеть любой предмет, Чувствуя рядом родную душу: Вот книга - читал он ее или нет? Груша... А как ему эта груша? Пустяк? Отчего? Почему пустяк?! Порой ведь и каплею жизнь спасают. Любовь - это счастья вишневый стяг, А в счастье пустячного не бывает! Любовь - не сплошной фейерверк страстей. Любовь - это верные в жизни руки, Она не страшится ни черных дней, Ни обольщений и ни разлуки. Любить - значит истину защищать, Даже восстав против всей вселенной. Любить - это в горе уметь прощать Все, кроме подлости и измены. Любить - значит сколько угодно раз С гордостью выдержать все лишенья, Но никогда, даже в смертный час, Не соглашаться на униженья!

Любовь - не веселый бездумный бант И не упреки, что бьют под ребра. Любить - это значит иметь талант, Может быть, самый большой и добрый. И к черту жалкие рассужденья, Все чувства уйдут, как в песок вода. Временны только лишь увлеченья. Любовь же, как солнце, живет всегда! И мне наплевать на циничный смех Того, кому звездных высот не мерить. Ведь эти стихи мои лишь для тех, Кто сердцем способен любить и верить! Пусть судьба звенит и крутится, Не робей, не пропадешь! Ну а что потом получится И кому придется мучиться - Вот увидишь и поймешь!

Стихи о тебе. Галине Асадовой

Сквозь звездный звон, сквозь истины и ложь, Сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь Мне кажется, что ты еще придешь И тихо-тихо постучишься в дверь... На нашем, на знакомом этаже, Где ты навек впечаталась в рассвет, Где ты живешь и не живешь уже И где, как песня, ты и есть, и нет. А то вдруг мниться начинает мне, Что телефон однажды позвонит И голос твой, как в нереальном сне, Встряхнув, всю душу разом опалит. И если ты вдруг ступишь на порог, Клянусь, что ты любою можешь быть! Я жду. Ни саван, ни суровый рок, И никакой ни ужас и ни шок Меня уже не смогут устрашить! Да есть ли в жизни что-нибудь страшней И что-нибудь чудовищнее в мире, Чем средь знакомых книжек и вещей, Застыв душой, без близких и друзей, Бродить ночами по пустой квартире...

Но самая мучительная тень Легла на целый мир без сожаленья В тот календарный первый летний день, В тот памятный день твоего рожденья... Да, в этот день, ты помнишь? Каждый год В застолье шумном с искренней любовью Твой самый-самый преданный народ Пил вдохновенно за твое здоровье! И вдруг - обрыв! Как ужас, как провал! И ты уже - иная, неземная... Как я сумел? Как выжил? Устоял? Я и теперь никак не понимаю... И мог ли я представить хоть на миг, Что будет он безудержно жестоким, Твой день. Холодным, жутко одиноким, Почти как ужас, как безмолвный крик...

Что вместо тостов, праздника и счастья, Где все добры, хмельны и хороши, - Холодное, дождливое ненастье, И в доме тихо-тихо... Ни души. И все, кто поздравляли и шутили, Бурля, как полноводная река, Вдруг как бы растворились, позабыли, Ни звука, ни визита, ни звонка... Однако было все же исключенье: Звонок. Приятель сквозь холодный мрак. Нет, не зашел, а вспомнил о рожденье, И - с облегченьем - трубку на рычаг. И снова мрак когтит, как злая птица, А боль - ни шевельнуться, ни вздохнуть! И чем шагами мерить эту жуть, Уж лучше сразу к черту провалиться! Луна, как бы шагнув из-за угла, Глядит сквозь стекла с невеселой думкой, Как человек, сутулясь у стола, Дрожа губами, чокается с рюмкой... Да, было так, хоть вой, хоть не дыши! Твой образ... Без телесности и речи...