Жан-Лу Токено-Конрар - мальчишка лет девятнадцати, избалованный богатыми родителями сопляк, знаменитость, хрипел, выл и дергался в судорогах на сценах мрачных кабаков и закрытых клубов, ломал микрофоны, ширялся в вену, отойдя на шаг за кулисы, снова выскакивал, белокурый, бледный до синевы, с прилипшей ко лбу длинной челкой, с черными кругами под глазами - такой обдолбанный ангелочек, пропащий мальчишка, девицы от него кипятком писают, а он иногда на них со сцены, в самом буквальном смысле, он заводил скандалы, драки, попадал за решетку. В одной из аварий, когда он смертельно пьяным сидел за рулем, погибли два человека - его очередная подружка и какой-то прохожий, эмигрант из Сербии; в тот раз папочка-мультимиллионер вытащил его с трудом, щенку пришлось прилюдно каяться, потом долго лечиться от алкоголизма, наркомании и психозов, но через год он появился снова, уже в кино - папа дал денег на новую игрушку, его ублюдки-приятели писали сценарий, музыку, режиссировали, а он играл главную роль. Я не сказал, что щенок был талантлив и у него было чутье на все самое лучшее (ну где же, где в этих крошечных мозгах, распадающихся от текилы и кокаина, находится место таланту?!) - и фильм получил несколько престижных призов, интеллектуалы, разбирая фильм по кадрам, говорили об архетипах Юнга, браху Кастанеды, юродивых Достоевского, о черном гротеске и традициях романа воспитания, о великолепной музыке, где звучанье варгана переплеталось с волчьим воем и голосом синих китов, о роли Жан-Лу, агнце, смиренно влекомом по тропе порока и преступленья, о жертве, забрызганной кровью убитых ею палачей... Его нелепая щенячья грация, плебейские руки с широкими ладонями и коротковатыми пальцами, удивительным образом возникающие слезы на светлых и хитрых глазах, детски пухлые растрескавшиеся губы, прямые сердитые брови - все это играло на экране, как бриллиант, было тонко, талантливо и страшно, вынуждало и сопереживать с замираньем сердца и размышлять над нюансами и символами, обложившись серьезными книгами, в то время как новоиспеченный герой экрана снова влип в скандал с избитой им проституткой и пьяно матерился в камеры журналистов, брызгая слюной.
Иван, закрывая глаза, пытался представить... вот, Маруся, все еще прячущая свою робость под двусмысленным бесполым обликом, в мальчишеских шмотках, гуляет по кварталу Марэ, теряется в узких улочках, устает от безвыходного круженья, застывает у старинных домов и отелей, касаясь их узкой ладонью, словно прося защиты, и вдруг видит - из-под земли клубы дыма, сквозь которые еле видна стена бункера, расписанная яркими ругательствами, грохочет музыка преисподней, и крутые ступени ведут вниз, где сверкают молнии и дрожат огромные электрические дуги... - собственный клуб Токено-Конрара, который, вынашивая новые творческие замыслы, пока проводит время в обычном свинстве за господским столиком в окруженьи готовых на все девиц и льстивых холуев, хозяйски поглядывая на беснующийся под heavy metal зал.
Бедная Маруся (но отчего ее тянет в такие смрадные места, злые щели, как в темные подворотни, разрушенные дома и разбойничьи притоны в Москве?) проходит мимо татуированных вышибал, испуганно застывает на краю зала, словно перед шквальным морем, отчаянно ищет какой-нибудь укромный уголок, где бы могла спрятаться и жадно смотреть оттуда светящимися в темноте глазами, как маленький зверек из узкой норы... Но зоркий хозяйский глаз Жан-Лу замечает ее прежде, чем она успевает скрыться - чутье породистого щенка на ценную добычу...
Марусин французский был хорош, но не для этого бункера. Скорее всего, она не понимала ни слова...