2. Угроза с Плеяд

И город второго мегахрона, зачумлённый ненавистью город, исчез, будто его никогда и не было.

Гез оказался в просторном помещении, одна сторона которого была распахнута сплошным проёмом, оттуда лился золотисто‑оранжевый колышущийся свет. Там, снаружи, в скальных берегах текла огнедышащая река, и над ней был перекинут хрустальный, похожий на лунную радугу мостик.

Он вернулся домой. Да, он вернулся домой. Это Земля, пятый век третьего мегахрона. Там тоже была Земля, но там был конец второго мегахрона. Прошлое того человека медленно удалялось, тускнело, таяло в памяти, но…

Он взглянул на свои руки. И не увидел ни крови, ни грязи. Но их след остался в душе. Самозапрет снят, он способен делать то, чего не должен, не может делать человек его эпохи. Все правильно, психоинверсия прошла успешно.

Он шагнул к обрыву, туда, где был жар и свет. Огненную реку подёргивали муаровые разводы, они шевелились, воздух наполнял шорох, иногда жидкое золото вскипало, яркие узоры сплетались новой вязью, от лавы исходил грозный и величавый покой, мостик же парил невесомой радугой, по которой не дано пройти смертному, но она была здесь, чистая и холодная, по ней можно было пройти, и в этом обещании было торжество красоты. Бездна завораживала, притягивала к себе; иной зов был в радуге, она возносилась над бездной, как мечта, как фантазия, но все вместе было единым целым, и не было этому названия, просто хотелось стоять и смотреть.

И Гез смотрел. То есть не Гез, конечно, – Антон Полынов, вот кем он был в своём мире.

Что‑то оттягивало набедренный карман. Пистолет! Вздрогнув, Антон вытянул из кармана этот аккуратный инструмент убийства и уставился на него, как на ядовитую фалангу. Он ладно лежал в руке, и первым намерением было зашвырнуть его подальше в огненный провал, чтобы и следа не осталось. Но то наверняка была музейная вещь, и, поколебавшись, Антон засунул его обратно в карман.

Над жаром и светом пропасти все так же невесомо парил радужный мостик.

“Третий мегахрон, – повторял про себя Антон, как заклинание, – третий мегахрон. Первый длился миллионы лет, первобытные люди жили охотой и собирательством, не знали расслоения на богатых и бедных. Второй мегахрон: двенадцать тысячелетий земледелия и скотоводства; ручные, затем машинные орудия труда; государства и классы. И пять веков третьего мегахрона, столетия осуществлённого коммунизма.

Я человек пятого века третьего мегахрона, – повторил он с облегчением и поспешностью. – Между мной и Гезом бездна столетий, его прошлое далеко от меня, как кремовые походы. Я знаю, как управлять всеми пятью состояниями психики, и не знаю, каково это – в страхе просыпаться ночью. Нет, знаю, теперь знаю, но этот страх надо изгнать. Страх, но не память о нем”.

С усилием оторвав взгляд от золотистой, огнём и светом дышащей бездны, Антон прошёл в дальний конец помещения, где, как он и ожидал, находился терминал кибертрона, мысленно отыскал незанятую ячейку производства, выбрал самую простую и грубую работу, какая только была, прошёлся пальцами по клавишам синхорда и закрыл глаза. Мгновение – и он стал тем, что и присниться не могло Гезу конца второго мегахрона, когда люди уже научились быстро менять вещный мир, но ещё не умели преобразовывать свой внутренний. Он был на Марсе, видел освещённые маленьким и холодным солнцем разломы бурых пластов, видел и то, что в них скрыто, десятками мощных рук вгрызался в неподатливый камень; мозг управлял ансамблем этих машин и в то же время был им самим, единоборствуя с горой, ощущал все, что ощущали их персептроны, – и подступающую из недр тёмную воду, которую надо было убрать, и направление рудных жил, и сопротивление дробимого на атомы вещества, и напряжение сепарационных полей, и неподатливость смещаемых скал, и многое‑многое другое, чему в конце второго мегахрона не было даже названия.

Работая так, человек восстанавливал некогда утраченное единство с предметом труда, преодолевал былое, столь вредное для мускулов и психики отчуждение от него, мог все делать сам с начала и до конца, на любом изделии оставляя чекан своей личности, и это не было самообманом. Конечно, киберы могли работать и сами, но не так, хуже, человек вкладывал в их труд свою выдумку и изобретательность, свой артистизм, отчего всякая работа преображалась, а для человека она в свою очередь была тем, чем для мифического Антея была земля, – в соприкосновении с ней он черпал силу.

Со вздохом удовлетворения Антон наконец отключился от кибертрона, холодные разломы Марса постепенно ушли из его сознания. Мускулы слегка ломило, но это была приятная рабочая усталость, сознание очистилось и посвежело, теперь он был готов к дальнейшему.

Читать далее

Он звезды сводит с небосклона,

Он свистнет – задрожит луна;

Но против времени закона

Его наука не сильна.

А. С. Пушкин

1. Без запретов

В темноте передней едва слышно скрипнул замок. Спящий вскинулся и проснулся. За окном стыла ночь, дальние фонари слали в комнату сумеречный отсвет, все было знакомо и неузнаваемо, как собственное, бледно отразившееся в настенном зеркале лицо.

Скрип повторился. Кто‑то упорно пытался взломать добротный швейцарский замок. Вскочив с постели, человек порывисто натянул одежду, нервно выхватил из‑под подушки пистолет, на цыпочках прокрался к двери. Может быть, все‑таки вор? Обострённое чутьё уловило слабый запах табачного дыма: за дверью кто‑то курил. Не полиция – та вломилась бы с грохотом, – и не вор, который, орудуя, ни за что не затянулся бы сигаретой. Обморочно бухнуло сердце, тело обмякло в липком цепенящем поту. Вот так они и берут, так и берут, а затем… Любому мальчишке в городе было известно, что происходит с похищенными, как долго, мучительно приканчивают их ночные “друзья порядка”.

Нет, только не его! Только не его! Обхватив книжный шкаф, он рывком вынес его в переднюю, привалил к двери.

Но это отсрочка, всего лишь отсрочка. Затравленно озираясь, он выскочил на балкон, перегнулся через перила. Лица коснулся ночной холодок. Десятый этаж, балконы друг под другом. Если повиснуть на руках и напружиниться, то можно перемахнуть на нижний; ничего особенного, простейший прыжок с прогибом на высоте сорока или пятидесяти метров…

Он заставил себя перенести ногу через ограждение. Тёмный провал качнулся навстречу, дальние фонари расплылись дрожащими мутными пятнами. Судорогой свело пальцы. Он не может, не может, это не для сорокалетнего преподавателя университета!

Может. Только что он поднял тяжеленный, набитый книгами шкаф. Его тело точно подменили, у него, Антона Геза, никогда не было такого крепкого, уверенного тела, оно справилось с замешательством и, казалось, могло невозможное. Оно звало и приказывало – вниз, вниз!

Из передней донёсся глухой шум. Это подстегнуло сознание. Он перевалился через ограждение, завис на руках, качнулся маятником и, когда ноги повело к стене, прыгнул. Мгновение – и он уже стоял на чужом балконе. Все оказалось очень просто. Для кого просто?

Размышлять было некогда. Вниз! Восьмой, седьмой, шестой, пятый этаж… Лёгкость, с какой он все это проделывал, напоминала сон. Но это не было сновидением: он ощущал металлический холод балконных перил и прутьев, ладони сдирали с них ржавчину, руки чувствовали надрывную тяжесть тела, ноги сгибались в толчке приземления, который болью отдавался в подошвах, на необъятном фасаде щерился льдистый отблеск оконных стёкол, мимо которых он пролетал, и во всем этом была связность, какой не бывает во сне. Но как же он, не гимнаст, отнюдь не спортсмен, мог такое проделывать? Значит, мог, человек сам не знает своих возможностей.

Читать далее