Весьма познавательный материл изобилует примерами из исторических документов. Наглядно показывает сосуществование и отличия врачевания и знахарства еще со времен крепостного права. Фактически раскрывает истоки народной (альтернативной) медицины и происхождение тех или иных обрядов.

Вообщем, о том как оно параллельно начиналось всё то, что сейчас получили в форме "народной медицины" и медицины научной... Да и просто читать интересно :-)

- - - - - - - - - -

«Слови крысу, задави ее и ейной кровью обмажь младенчика»
 

275 лет назад, в 1735 году, Сенат установил наказания для знахарок, которых за использование заговоров подвергали пыткам и заточали в монастырь, а при повторном обвинении приговаривали к смерти. Но это нисколько не помешало применению в деревнях странных, а порой и чудовищных 
методов лечения.
 

“Каралось сожжением в срубе”
 

Дело, рассматривавшееся Сенатом в 1735 году, оказалось типичным для дел о колдовстве, ворожбе и заговорах, именовавшихся тогда шептаниями, которые рассматривались русскими судебными учреждениями на протяжении веков. Типичным в смысле невнятности и малой доказательности обвинений и запутанности показаний свидетелей и обвиняемых. Ввиду чего высшая судебная инстанция Российской империи решила прибегнуть к самому надежному и испытанному методу выяснения подноготной дела – пытке. Истязания обвиняемых женщин, правда, никакой ясности в обстоятельства происшедшего не внесли, однако часть из них призналась в применении шепотов, другие же нет, что и стало основой для решения Сената, приобретавшего силу закона для всех подданных империи. Непризнавшихся оправдали, а не выдержавших пыток после телесных наказаний либо отправили в монастыри, либо отдали на поруки. При этом им объявили, что при попытке побега из монастыря или повторном обвинении в знахарстве они, как говорилось в сенатском указе, “казнены будут смертью безо всякой пощады”. Ничего принципиально нового в этом решении не наблюдалось. Сенат лишь упорядочил и смягчил существовавшие издревле кары за волховство и знахарство.
 

Этнограф и историк Елена Елеонская писала о судебных делах XVII-XVIII веков:
“Правительственные лица относились к употреблению заговоров весьма строго; сыск велся тщательно, но решение окончательное было различно, и не всегда суд выносил смертный приговор. Из этих различных судебных заключений можно сделать следующее наблюдение: в XVII веке смертью каралось такое колдовство, которое имело связь с деяниями преступными по существу – “…а болховичи, посадские люди, сказали, что он, Савка, людей кореньем порчивал… и Савка Курченин в Болхове посажен в тюрьму”, и велено было разыскать, “не уморил ли он, Савка, кого… отравою ли или иным каким наговором и шептаньем”. Отпадение от веры, злоумышление против высшей власти связывались в большинстве случаев с волшебством, с употреблением заговора, и в таких случаях “еретические” речи и письма являлись ярким свидетелем преступности, тогда заговор особенно строго рассматривался и осуждался. Мишка Свашевский после долгого и запутанного сыска был сожжен; и главной причиной этой строгости были найденные у него отречение от Бога и заговор с обращением к бесам, а волхв Дорофей поплатился жизнью за посылание по ветру злых слов на царя Петра. Колдовство, не имевшее никаких последствий, все-таки наказывалось тюрьмою, битьем кнутом, ссылкою, как деяние, в котором усматривалось безусловно злое намеренье. Серьезно-боязливое отношение к колдовству и заговору в течение XVII века постепенно меняется, и постановления средины XVIII века значительно разнятся от приговоров предыдущего века. То, что в XVII веке каралось сожжением в срубе, в XVIII веке вызывает постановление лишь “подвергнуть шестилетнему запрещению с посылкою в монастырь, дабы он (виновный), сожалея, яко в намерениях своих он не на Бога вся действующего, но на бесов… полагал надежду, истинное приносил покаяние и, упражняясь в посте и молитвах, просил Всемилостивого Господа Бога оставить его преступления”".
 

“Они “мучили” глаза”

 

Подобное изменение судебной практики объяснялось не только и не столько уменьшением количества злоумышлений против высшей власти путем волшебных проклятий. Судя по всему, вред, наносимый знахарями и знахарками, пусть и медленно, но неуклонно снижался, вслед за их числом. В городах их вытесняли лекари и аптекари, количество которых с петровских времен постоянно росло. А в деревнях, как бы странно это ни звучало, знахарок мало-помалу начали заменять помещицы.
 

Произошло это после того, как в первой четверти XVIII века в России развили бурную деятельность бродячие продавцы разнообразных лекарственных снадобий, весьма умело рекламировавшие и продвигавшие свою продукцию. Пользы для здоровья сельских жителей они приносили ничуть не больше доморощенных ворожей, но при этом брали с крестьян весьма значительные по тем временам деньги. А это обстоятельство не могло не обеспокоить владельцев имений. Крестьяне тратили на бесполезные, а иногда и опасные порошки и микстуры последние гроши, которые в виде оброчных платежей могли пополнить бюджет их господина. Но, главное, напринимавшись панацей от всех хворей, основное достояние любого помещика – ревизские души – или оставались хворыми на всю жизнь, или уходили из нее вовсе.
 

Именно поэтому самые сметливые помещики решили взять дело лечения крестьян в собственные руки. Крупные землевладельцы нанимали для своих имений врачей, которые помимо их собственных семей обязывались лечить и крестьян. Вот только процесс врачевания деревенских жителей в большинстве случаев так и не налаживался, поскольку селяне опасались докторов – иностранцев и иноверцев.
 

“Простой русский человек,- писал доктор медицины Иван Пантюхов в 1869 году,- и до сих пор относится с большим недоверием к докторам и аптекарям. Больницы он считает заведениями, откуда редкий живой выберется, а докторские рецепты – чем-то каббалистическим и, пожалуй, неправославным. Хотя те времена и прошли, когда докторов, как немцев и сносящихся с нечистою силою нехристов, убивали за напущение болезней и отравление воды; но и до сих пор апокрифические, раскольничьи книги, в которых проклинаются доктора и все лечащиеся у них, не остаются без влияния на народ”.
 

А вот помещики средней руки и мелкопоместные господа, которые из-за стесненности в средствах не могли нанять докторов и потому возложили дело крестьянского оздоровления на собственных жен, не прогадали. Крестьяне быстро смекнули, что хозяйка не станет наносить ущерб своему имуществу, и без боязни пользовались предлагаемым лечением. Вскоре отдельные успешные опыты переросли во всероссийскую моду, а затем превратились в часть быта помещиц и своего рода обязанность, передаваемую из поколения в поколение.
 

“Большинство помещиц доброго старого времени,- писал врач Эдуард Заленский в 1908 году,- доброхотно отбывали повинность в деле лечения крестьянства. Что этим они преимущественно удовлетворяли свое нравственное побуждение облегчать страдания ближнего, я мог убедиться из разговоров со старыми мужиками, часто твердившими по этому поводу одно: “Дохторя леча по-ученому, баре – от доброго сердца”. Некоторые из помещиц были серьезно увлечены домашнею, конечно, медициною, занимались ею постоянно и даже вырабатывали из себя специалисток и больше всего по “глазной части”. В этой специальности они, по характерному выраженью крестьянства, “мучили” глаза. Такое выражение можно принять в прямом смысле и признать за ним все его действительное остроумие, если иметь в виду те лечебные средства, которыми помещицы пользовали своих глазных больных. При “туске” (помутнении) на “глядельцах” и вообще при глазных бельмах употреблялся для присыпки сахарный песок или же порошок, составленный из равных частей имбиря, сахара и наскобленного с карандаша графита; при слезотечении в ходу были капли из водки или из водного раствора “белого купороса”, называемого теперь по-знахарски “грымзою”; при глазной боли обязательно за уши приставлялись шпанские мушки и для примочки давалась розовая вода. Если к этим средствами присоединить еще арнику, грудной чай, липовый и бузинный цвет, ромашку, мяту, шалфей, “нюхальный” (нашатырный) спирт и “тягучий” пластырь, то это и будет весь главный лекарственный арсенал, бывший в распоряжении у сердобольных помещиц”.
 

При этом потесненные барынями деревенские знахарки, повивальные бабки, костоправы и рудометы, лечившие кровопусканием, вместе с колдунами и ворожеями разных сортов никуда не исчезли. Их стало меньше, но они находили себе пациентов среди тех, кому не повезло с помещицей, или тех, чья госпожа брезговала лечением той или иной хвори. А колдуны и ворожеи сами создавали себе клиентуру, наводя на доверчивых крестьян “сглаз” или “порчу”, а затем ее снимая.

 

“Перетопи его с г…м, с собачьим”

 

Время реванша медиков из народа и для народа пришло после отмены крепостного права в 1861 году. “Прежде,- писал в 1865 году доктор медицины Василий Дерикер,- помещик считал своей обязанностью заботиться о здоровье собственных крестьян, а при новом устройстве забота эта лежит на самих крестьянах, на сельских обществах”. Однако, как отмечал Дерикер, задача обеспечить все общества врачами выглядела совершенно невыполнимой:
 

“Некоторые предлагали вообще побольше врачей определить на места в волостях, за счет особого сбора. Это, конечно, надобно надеяться, со временем и устроится. Но покуда, в настоящее время, и всех-то наличных врачей ни в каком случае не хватит на все сельское население. Всякому заболевшему помощь нужна скорая: иначе из малой болезни легко может вырасти большая и иногда смертельная, а врачу, который обязан поспевать для оказания пособия больным, поселенным на большом пространстве, жизнь в беспрерывных разъездах будет трудна, особенно при малом денежном вознаграждении… Да сверх того ученый врач по образу жизни, по привычкам и потребностям своим все уж больше городской житель и неохотно селится в деревне, где он, конечно, может быть полезен другим, но где ему самому не привольно и гораздо труднее заниматься своею наукой”.
 

В результате крестьянам не оставалось ничего другого, как обращаться за помощью к знахарям, а озабоченным здоровьем народа специалистам – изучать методы народной медицины. Узнав о некоем методе лечения от знающего человека, чаще всего врача или фельдшера, деревенские целители пробуют его на себе или своих близких, и, убедившись в эффективности, начинают практиковать его в качестве знахарей. А чтобы никто не догадался, что речь идет о довольно известном аптечном средстве или лекарственном растении, обставляют лечение таинственностью, создают соответствующий антураж в своих избах, а главное, выдумывают заклинания, которые больной воспринимает как важную и самую тайную часть лечения. Некоторые из знахарей в дополнение ко всему различными способами маскировали и само лекарство, примешивая к нему различные красители или горькие добавки, чтобы скрыть его настоящий цвет и вкус и не плодить себе конкурентов.
 

Вот только конкурирующие знахари и знахарки все равно появлялись, и, как писали многие наблюдавшие за их работой врачи, копировали они главным образом заговоры, заклинания и антураж. А вот лечебное средство либо отсутствовало, либо заменялось чем попало, что наносило больным огромный и порой непоправимый вред.
 

Разобраться в том, чьи снадобья и заговоры помогают, а чьи нет, крестьяне могли только методом проб и ошибок и потому объезжали с больным всех окрестных и отдаленных знахарей и знахарок, добираясь до врачей или когда ничто не помогло, или когда помогать было уже слишком поздно.
 

Эдуард Заленский вспоминал об одном подобном случае, когда бабки-знахарки, хоть и смогли поставить диагноз, предложили совершенно бессмысленный и чудовищный способ лечения, не давший никакой “польги”, как именовалась польза на местном говоре:
 

“В помещение, где была моя квартира и где я принимал амбулаторных больных, ко мне как-то раз притащилась баба с грудным ребенком, немилосердно кричавшим. Развернув донельзя загрязненные “гуньки” (пеленки), она показала мне своего “детенка”. Его худенькое тельце все было покрыто запекшеюся кровью. На мой вопрос о причине такого состояния ребенка она рассказала мне следующее: “Кормилец мой, и куда я его только ни таскала: бабок исходила пропасть кольки. Да все польги не дали. Кто говорит, что в него тяжелые зубины, а кто – грызь. Намедни схвалили мне тута одну бабку. Вот она, кормилец ты наш, и присоветовала так: слови ты, значить, крысу, задави ее и ейной кровью обмажь, значить, младенчика. Только польги от эвтово што никакой. Сам видишь, как дите вопе. Може, ты дашь какую легость андельской душеньки?!” У ребенка была желудочная колика, которая на языке бабок называется “грызью”".
 

Но более всего поражала врачей та легкость, с которой крестьяне использовали лечебные советы совершенно незнакомых людей.
 

“К сожалению,- писал доктор медицины Гавриил Попов,- ко всем отвратительным и нелепым средствам, обыкновенно рекомендуемым знахарками и другими сведущими и опытными людьми в деревне, наш крестьянин часто относится без всякой критики и, обыкновенно рассудительный, совершенно подавляется авторитетностью тона советчика, обстоятельностью его совета и особенно ссылками на бывшие примеры.
 

- Я уж чего, чего с ним ни делал,- жалуется в крестьянской компании один такой мужик с нарывом на пальце.- И по бабкам ходил, и по дохтурам, а проку все нет,- должно, што наговоренное это у меня.

- А я тебе, голубчик, вот что скажу,- перебивает его одна из баб.- У моего у племянника тоже как раз таким манером рука болела, тоже вот как он мучился. А его люди и научили: возьми ты дегтю чистого да перетопи его с г…м, с собачьим, вот, иде собака нас…т, там и бери, там его и бери… Вместе перетопить да в это, в горячее то во все прямо и кунай палец, прямо и кунай.

- Так,- размышляет мужик,- значит, г…на взять и с дегтем его перетопить?

- Да, да,- подхватывает баба,- г…на собачьего, г…на, да с дегтем-то его, да с дегтем-то перетопить… Так и свет увидишь. Мой племянник где только ни перебывал, а только и увидел свет, как этого лекарства испробовал”.
 

“Кровь из сердца черного козла”

 

Мнения медиков относительно простонародных методов лечения после первых же лет наблюдения за знахарями разделились. Подавляющее большинство врачей признавали, что народ больше верит знахарям, чем врачам, и предлагали неукоснительно с этим бороться. И лишь единицы, среди которых был Василий Дерикер, предлагали еще внимательнее присмотреться к знахарям, выбрать из них тех, кто действительно способен к врачеванию, но не может получить образование волей обстоятельств, и, обучив, сделать их помощниками врачей:
 

“Мы твердо стоим за то, что не преследовать нужно знахарей, а постараться вразумить и поощрением сделать из них людей полезных. Преследовать и обличать нужно только обман и бесчестные поступки. Зачем гнать знающаго что бы то ни было? Во всяком знании есть польза. Подавай сюда всякое, самое малое: пусть служит обществу, а общество – поощряй, вознаграждай за честный труд. В колдовство и нашептывание невежд и обманщиков народ перестанет верить сам собой, когда увидит, что и без этого можно в болезни помощь найти проще и лучше, и когда будет побольше грамотных да знающих”.
 

Дерикер также предлагал внимательно изучать методы простонародной медицины, проверять их и дозволять использовать те, что действительно помогают больным. Он сам провел значительную работу, собирая и систематизируя знахарские способы лечения, и выяснил, что большая часть из них основывается на лечении лекарственными травами. При этом анализировались и иные не самые приятные средства, которыми в середине XIX века пользовались не только в России, к примеру кровь:
 

“В восточной России лечат падучую болезнь кровью загнанного зайца. Для этого зайца в запертом месте гоняют и пугают почти до смерти, потом перерезывают горло, собирают кровь, высушивают, растирают в порошок и этого порошка дают больному. Пугать зайца, по народному поверью, следует в какой-то определенный день в феврале месяце. В Германии есть подобное поверье и средство. Корреспондент припоминает, что в 1810 г., будучи студентом в Марбурге и находясь на эшафоте с профессором Бартельсом, который производил гальванические опыты над обезглавленными преступниками, он видел, как один поселянин в минуту казни подобрал небольшой стаканчик “крови-ужаса”, выпил и как безумный бросился бежать. Оказалось, что это был страждущий падучею, с позволения палача воспользовавшийся лекарством. В Польше – кровь из уха черной кошки, 4-5 капель в рюмке вина, один прием, против рожи, в начале ее. В Яросл. г. кровь куропатки от наружного бельма впускают в глаз. В Европ. Турции для облегчения прорезывания зубов натирают десны только что отрезанным гребнем черного петуха, непременно черного, потому что у черного кровь горячее. Это средство употребляется и в России. Эстонцы от брюшных болезней почитают очень действительным средством кровь из сердца черного козла. Принимают в пиве”.

 

Почти столь же широкое применение, по данным Дерикера, имел и навоз:

 

“В России от паралича (не от ломоты ли?) зарывают больного в теплый лошадиный навоз или обкладывают густым слоем и сверх того слоя поливают хлебным вином. На Кавказе сакля раненого поверх окон внутри обводится коровьим пометом, полосою пальца в три ширины. Значение этой каймы истолковывают различно, но к чему именно она должна служить, неизвестно. Толкования, разумеется, более или менее эмблематические и суеверные. В Европейской Турции от водяной больного сажают в навоз по горло, что возбуждает сильную испарину… В Эстляндии против горячки кладут в питье мешочек с овечьим пометом. Тот же помет от воспаления желез припарка. От желтухи – гусиный помет в порошке. В Швеции от ознобления страждущий член обкладывают горячим (нагретым) куриным пометом. Заверяют, что очень действительно. В Польше лет 60 тому назад нищий старик вызвался вылечить одну даму от рака, который хотели вырезать, и вылечил мазью, состоявшею из равных частей свежего коровьего масла и овечьего помета. Две столовые ложки овечьего помета варят в бутылке пива и дают пить на ночь от катаральной лихорадки. Там же от золотушных опухолей свиной помет прикладывают наружно, горячий, в бане, при других внутренних лекарствах. Там же от золотухи дают высушенный голубиный помет в порошке, по чайной ложке ежедневно, с кофеем, в продолжении 8 дней. От головной парши моют голову отваром голубиного помета в пиве, а на другой день помадят свежим несоленым коровьим маслом. Это повторяется несколько раз”.
 

Во многих случаях, упоминая об эффективности тех или иных средств, Дерикер ссылался на опыты зарубежных медицинских светил. Однако, как только он сам брался проверять то или иное средство простонародной медицины, результат оказывался весьма плачевным:
 

“В Германии против родимца у детей во время припадка прикладывают живого голубя гузном к заднему проходу. Canstadt упоминает об этом средстве, которого самые несомненные действия видел он сам. Приложенный голубь вскоре умирает, и припадок немедленно прекращается. Это замечание побудило многих врачей испытать это средство, и действительность подтверждает между прочим Блик, в Шванебеке, а я у маленькой Ш. испытывал в продолжение полутора часа и ничего не видал толкового. Употреблено было два голубя. Один остался здоровехонек, другой потом немножко хмурился, вероятно оттого, что был помят. Оба на другой день улетели. Конвульсии этому средству нисколько ни поддались”.
 

Не верило в успешность простонародных лечебных методов и подавляющее большинство врачей. Однако на серьезную борьбу со знахарями их подвигло не столько это, сколько изменение экономических условий жизни в деревне и стране в целом. Университеты выпускали все больше врачей, а на селе, несмотря на регулярные неурожаи и прочие напасти, стали появляться крепкие собственники, не только имеющие достаток, но и проникшиеся чуждыми прежде идеями гигиены и желавшие сохранять здоровье. Так что за доходы от обслуживания этого разбогатевшего слоя деревенских жителей дипломированным врачам приходилось бороться со знахарями и прочими деятелями простонародной медицины. И борьба обещала стать нешуточной.

 

“Обливание кипятком головы совершается с усердием”
 

Скверные условия быта и беспросветная бедность (на фото) крестьян даже в начале ХХ века оставались непреодолимыми препятствиями для применения на селе научной медицины
 

“Не придает значения ни чистоте, ни пище, ни питью”
К окончанию XIX века, пышно именовавшегося веком великих научных открытий и технического прогресса, во всех цивилизованных странах знахарство под натиском достижений медицины сдавало свои позиции. А в России в те же самые годы бытописатели и медики констатировали привычное широчайшее распространение знахарства во всех видах и формах, причем не только в глухих медвежьих уголках страны, но и в столице империи — Санкт-Петербурге. Знаток простонародноголечения доктор медицины Гавриил Попов в 1903 году писал:
 

“Многие напрасно думают, что знахарство уже совсем отжило свое время, не имеет под собой почвы и как система и профессия не существует. Знахарство — старое предание, но для многих мест нашего отечества оно все еще ново, и ему приходится верить и теперь”.
 

Основной причиной процветания знахарей многие видные деятели русской медицины считали неистребимые дедовские традиции вместе с беспросветной бедностью народа и соответствующими ей ужасающими условиями быта.
 

“Века,— писал доктор Попов,— в течение которых народ в деле врачевания был предоставлен самому себе, и весьма слабое развитие среди него истинных понятий о сущности заболеваний создали настолько прочные условия для процветания знахарства, что знахарь, этот единственный врачеватель народа, почти до самого последнего времени, нередко и в настоящее время, представляет из себя в деревне силу, с которой приходится считаться… Самые лучшие стремления убежденных и преданных делу земских врачей всегда разбивались о трудность, а иногда и прямую невозможность во многих случаях применить научную медицину к практике деревенской действительности. Многие условия, среди которых приходится работать деревенскому врачу, действительно неодолимы: врач очень часто должен лечить желудочно-кишечные заболевания при полном отсутствии какой бы то ни было возможности для крестьянина соблюдать хотя бы самую элементарную диету; он должен лечить массу накожных болезней, разного рода нагноительные процессы, раны, язвы и пр. при грязи, которой покрыто тело, пропитана одежда и которой полна изба крестьянина; при той же обстановке и часто в избе, переполненной сверх членов семьи еще четвероногими жильцами, врач должен нередко вести борьбу с инфекционными заболеваниями, разного рода тифами, скарлатиной, дифтеритом и т. п. Громадность расстояний, с которой должен считаться врач, случайность и мимолетность появления его у крестьянина или крестьянина у него и невозможность постоянного наблюдения за постепенным ходом болезни деревенских пациентов увеличивают трудность положения врача. Если к этому прибавить, что крестьянин по всему складу своих понятий о существе болезней стоит далеко от рациональной медицины и что он в большинстве случаев и не придает значения для здоровья ни чистоте, ни пище, ни питью, что в силу роковых и трудно устранимых условий он будет, например, пить воду из колодца, зараженную испражнениями заболевшего брюшным тифом его соседа или родственника из одной с ним семьи,— нужна совокупность благоприятных моментов и случайностей для того, чтобы при подобных условиях какая-либо начавшаяся эпидемия не имела распространения, какой-нибудь отдельный больной выздоровел или получил облегчение”.

 

“Действует на психическую сторону больного”

 

Скверные условия быта (на фото) и беспросветная бедность крестьян дажев начале ХХ века оставались непреодолимыми препятствиями для применения на селе научной медицины

Чтобы переломить ситуацию в свою пользу, врачи принялись за изучение знахарей и их методов. Редкие записки земских медиков того времени обходятся без рассказов о том, как доверенные люди знакомили врача с бабкой-знахаркой или деревенским колдуном. Однако в каждой губернии и едва ли не в каждом уезде существовали не только собственные народные целители, но и собственные представления о болезнях и способах их излечения. Причем нередко диаметрально отличавшиеся друг от друга. Именно поэтому огромную помощь врачам оказали этнографы, начавшие с 1897 года сбор сведений с мест о народных традициях, обычаях и образе жизни, включая, естественно, знахарство, с помощью местных корреспондентов, в число которых входили земские врачи, фельдшеры, учителя, священники и мелкие чиновники.
 

С помощью корреспондентов удалось установить те общие черты, которые присутствовали в манипуляциях всех сельских ведунов и ведуний. Один из них, из Болховского уезда Орловской губернии, писал:
 

“Если знахари и не достигают прямой цели помочь больному, то они разными механическими действиями, употребляемыми при заговорах,— поглаживаниями, постукиваниями и нашептываниями значительно успокаивают нервы больного. Известная обстановка и таинственность, запахи каких-то трав, окуривание — все это так или иначе действует на психическую сторону больного, и в особенности крестьянина, верующего и в силу черта, и в могущество колдуна. Достаточно больному крестьянину небольшого подъема духа, чтобы улучшение состояния болезни было приписано таинственной воле чародея. Многие деревенские знахари, начав свою профессию шарлатанством, настолько убедились в своей силе и вошли вроль, что даже под клятвой говорят, что они что-то знают. Естественно, что такая самоуверенность знахаря передается и больному. Как одно и то же лекарство, но прописанное различными докторами, способно оказать большую пользу в том случае, когда оно назначено доктором, внушающим к себе больше доверия, так и простая вода способна оказать чудеса при вере в знахаря. Успех знахарей и бабок я еще объясняю тем, что крестьяне очень любят поговорить про свою болезнь, или, как они выражаются, отвести душу. Между тем врачи часто обрывают их на полуслове, не дав высказаться. Уходя от врача с лекарством, но в скверном настроении духа, крестьяне думают: “Вот, путем и не расспросил меня, а тоже лекарство дал; должно, больше чтобы отвязаться”. Если же при этом дано еще безвкусное лекарство, тогда вера в доктора потеряна уже окончательно: “Дал воды”. Другое дело у знахарки. Знахарка постарается уверить его в большой пользе от ее лекарства и приведет много случаев исцеления при помощи ее. От знахарки крестьянин возвращается в хорошем расположении духа, да притом и лекарство ее очень горько и имеет цвет, что, по мнению крестьян, очень важно. Это не то что у доктора, лекарство которого и бесцветно, и безвкусно, да и порция почтенна у знахарки: по целой кружке пить приказала, а доктор только по ложке”.
 

“Сила ядовитого взгляда”

 

Не менее важной частью описаний народных нравов оказалось то, что вера всверхъестественные способности разнообразных бабок и дедок основывалась на древних, дохристианских представлениях о духах и колдовстве как источниках большинства охватывающих организм напастей. Сборщики этнографических сведений сами поражались своеобразию и совершенной фантастичности представлений народа о важнейших, по его мнению, источниках болезней — порче и сглазе, производимых колдунами. Отличались они лишь тем, что порча производилась сознательно, а сглазить могли и без злого умысла, если глазливый человек обладал колдовскими чарами. Доктор Попов обобщил многочисленные примеры простонародных заблуждений, присланные из глубинки:
 

Деревенского больного больше интересовали не фармакологические свойства предполагаемого лечения, а таинственный антураж, создавать который умели только колдуны и знахари (на фото — картина Григория Мясоедова «У колдуна»)

“Чрезвычайно интересны способы, при посредстве которых производится порча. Всего чаще она пускается по ветру, по воде, примешивается к пище и питью, а иногда достигается и путем заклинания… Порча в виде заклятия и данная в пище и питье неизменно входит в того, кому “дано”, а пущенная по ветру и по воде — на кого попадет… Сюда также пускаются какие-то порошки и особенные яды, а иногда нечто совсем необъяснимое. “Заметит колдун,— объясняет такую порчу мужик,— что ты хочешь, примером, купаться, и пустит это свое колдовство по воде” (Орл. губ. и у.). Несколько более понятной является индивидуальная порча. Здесь какие-то неведомые снадобья и напитки подмешиваются к хлебу, кушаньям, квасу, пиву, водке, чаю и т. п. Народная фантазия питается многочисленными и самыми разнообразными рассказами, где такая порча и способы ее получения изображаются во всевозможных видах. Водном случае рассказывают, как женщину испортили на лапше и как она, поев лапши, сейчас же “стала кричать на голоса”, а другую, которой знахарка дала съесть вареное яйцо, “сейчас же стало свертывать в клубок, и какая-то невидимая сила начала поднимать так легко вверх, как мячик резиновый подпрыгивает” (Брянский и Орловский у. Орл. губ.)… Существуют и многие другие способы порчи. С этой целью бросаются на дороге различные заговоренные предметы: стоит поднять такой предмет — и человек уже испорчен (Скопинский у. Ряз. губ.). Передают также, что колдуны кидают под ноги намеченного человека какие-то небольшие шарики, скатанные из овечьей шерсти, с примесью кошачьих и человечьих волос (Грязовецкий у. Волог. губ.). Достигают колдуны порчи будто бы и тем, что замазывают в трубе волосы намеченной жертвы, зашивают их с перьями неизвестных птиц в подушки, а также подкидывают в печь, подкладывают под стенув хате и зарывают под ворота (Пенз. губ. и у., Карачевский у. Орл. губ.). Способы, при помощи которых колдуны ухитряются причинять порчу, иногда положительно неуловимы, и пред объяснением их останавливается даже фантазия русского мужика, склонного верить в возможность существования самых необычайных вещей”.
 

Однако самым страшным крестьяне считали личное общение с колдуном
 

Окончание читайте ЗДЕСЬ