Цитата сообщения MsTataka Е.М. Ольшанская Пристало ей простое имя - Анна Фаина Георгиевна Раневская рассказывает часть 2

У Герты Михайловны Неменовой

В справочном узнала адрес Герты Михайловны: Петроградская сторона, Большой проспект, 81, кв. 3. Позвонила по телефону. Сослалась на то, что недавно у нее в гостях был Михаил Кралин5. Особого радушия не ощутила, и все же была приглашена в гости на следующий день, в 12 часов дня.
В Ленинграде, в отличие от Москвы, из которой я только что приехала, - очень холодно. Идет мокрый снег, а одета я легко: в плаще, тонких чулках, без головного убора. Долго искала цветы, а затем - дом, где живет художница, и совсем продрогла.
Поднимаюсь по непривычно широкой лестнице дома. На дверях - медная ручка, - вероятно, еще дореволюционная. Звоню. Выходит женщина с усталым добрым лицом. Увидев, как я продрогла, выражает живое сочувствие и приглашает в квартиру. Благодарит за цветы и говорит, что ей их давно никто не дарил. Тут же вспоминает, что когда впервые шла к Анне Ахматовой - с трудом достала скромный букетик: тогда еще шла война, и цветов выращивали мало.

Квартира, как объясняет она мне в коридоре, показавшимся мне огромным, - коммунальная: помимо нее, здесь живет еще одна семья. У Герты Михайловны - большая комната с высоким потолком. У стены, примыкающей к двери, - огромный ларь, в котором, как оказалось, хранятся работы художницы.
Я принесла в подарок Герте Михайловне свой сборник "Диалог", который вышел несколько месяцев тому назад (там было стихотворение, посвященное Анне Ахматовой). Она поблагодарила, отметив, что художественное оформление книги очень посредственное. Потом наугад открыла одно, второе стихотворение.
Попросила у меня прощение и стала читать дальше. Я предложила, чтобы она отложила книжку до моего ухода, но она сказала: "Потерпите несколько минут, а я за это время по стихам хоть немного познакомлюсь с вами". По мере чтения лицо ее становилось все добрее.
Отложив книжку, Герта Михайловна по моей просьбе начала свой рассказ об Анне Ахматовой. Она рассказала, что ее родители очень любили стихи Анны Ахматовой, были с ней знакомы, поэтому она знала поэзию Ахматовой с детства.
Осенью 1944 года Герта Михайловна сидела в издательстве у редактора, она пришла сюда, чтобы получить заказ на оформление книги. Редактор объяснял ей, какой именно хотел бы видеть эту работу, а она внимательно слушала.
И вдруг открылись двери, и в кабинет редактора вошла Анна Ахматова. Высокая, стройная, с гордо поднятой головой, в каком-то переливающемся плаще - шелковом или атласном, как показалось Герте Михайловне. Весь ее облик был отмечен какой-то особой завершенностью линий. В ней было что-то чарующее. Она сказала несколько слов редактору и вышла из кабинета. И Герта Михайловна, как завороженная, встала и пошла вслед за ней, забыв о том, что редактор продолжает что-то говорить. На лестничной площадке окликнула Анну Андреевну, и та остановилась. Герта Михайловна назвала себя, и Анна Андреевна сказала, что помнит ее отца.
Художница слушала ее спокойный низкий голос и глядела на нее. Вблизи Анна Андреевна оказалась еще прекрасней, так гармоничны были черты ее облика и жесты.
С удивлением Герта Михайловна увидела, что плащ на Анне Андреевне, который ей показался шелковым или атласным, оказался обыкновенной плащ-палаткой, какой носили военные, но, промокнув под дождем, переливался.
Художница сказала, что ей очень хочется сделать портрет Анны Андреевны, и с большой радостью услышала об ее согласии. Договорились о времени.
Пришла к ней на Фонтанку уже на следующий день. Удивилась тому, какой бедной даже для военного времени была обстановка комнаты, в которой жила великая поэтесса.
Первый портрет нарисовала, несколько польстив Анне Андреевне - сделав ее моложе. Портрет Ахматовой понравился. Потом сделала еще два портрета. Один, горестный, так и не решилась показать Анне Андреевне.
Художница показала мне эти портреты. Первый особенно понравился мягким, задумчивым выражением лица в профиль, с приспущенным веком - казалось, что Ахматова прислушивается к чему-то, - может, к стихам, чей гул постоянно слышала она в эти годы?..
Потом мы с Гертой Михайловной говорили об Анне Ахматовой. Рассказчица она великолепная, а говоря об Анне Андреевне, и вовсе преображалась, так что порой казалось, будто я слышу ахматовские интонации. Герта Михайловна поинтересовалась, давно ли я собираю материалы об Анне Ахматовой. Узнав, что начала собирать еще в 1963 году, после того, как получила от Ахматовой письмо, она попросила поподробней рассказать о самых интересных материалах, собранных мной, и прочитать наизусть, если помню, текст ахматовского письма.
Мне было неловко, что кроме портрета Достоевского, изображенного на афише его музея, и трагического Гоголя, которого я видела у Виктора Ардова, я не знала работ этой интересной и так понравившейся мне художницы. Я попросила Герту Михайловну показать мне хоть некоторые из них. Она сделала это с видимым удовольствием. Сначала показала целую серию рисунков, на которых был изображен Марсель Марсо. Видя, что они мне понравились, рассказала, как, придя на концерт, была поражена его пластикой. Сделала рисунок и подарила его артисту. Марсель Марсо был так доволен, что потребовал, чтоб ей на сцене поставили стул.
На следующих концертах Герта Михайловна сидела на сцене и рисовала его. В Париже издан целый альбом рисунков Марселя Марсо, а у нас их не печатают.
Показала удивительный портрет Александра Блока, сделанный несколькими линиями, очень трагичный: Блок последних дней жизни. Сказала, что портрет был издан крохотным тиражом, а потом камень был уничтожен. В довершение показала портрет Ф.Кафки, который произвел на меня очень сильное впечатление.
Когда я уходила, Герта Михайловна неожиданно взяла первый, особенно мне понравившийся портрет Анны Ахматовой, и стала сворачивать его в трубку, а затем заворачивать в толстую бумагу. Потом вручила его мне. Я сначала отказывалась, говоря, что с удовольствием взяла бы фотографию, а портрет не могу взять. На что художница ответила: "Еще утром я не думала, что расстанусь с ним, а сейчас не представляю себе, что он будет висеть не на вашей стене".
Потом сказала, что выпустила несколько важных деталей, рассказывая об Анне Андреевне, и теперь вспомнила.
В квартире Анны Ахматовой в Фонтанном Доме действительно все было очень бедно, но Анна Андреевна как будто вовсе не замечала этого.
И еще. Анна Ахматова позировала очень терпеливо. Во время сеансов немногословно отвечала на вопросы, а один раз, по просьбе Герты Михайловны, прочитана свое стихотворение "Данте", которое художнице очень нравилось. И потом, создавая портрет Данте, она как бы слышала голос Ахматовой, читавшей это стихотворение.
1970

* * *

Эти записи были сделаны в день встречи с Гертой Михайловной. Я не решилась передавать прямую речь.
С тех пор и вплоть до кончины Герты Михайловны в 1986 году мы обменивались изредка дружескими письмами.

По следам "Ташкентского альбома"

1965 год... Рассказываю приятельнице о "Поэме без героя" Анны Ахматовой, и вдруг ее младший брат, не вступая в разговор, а как бы "про себя", произносит шесть стихотворных строк. Ошибиться нельзя: они принадлежат Ахматовой и по всем признакам из той же поэмы, но я их не знаю. Спрашиваю, где напечатаны, и слышу совсем удивительное: "А они не напечатаны. Их переписали из альбома Анны Ахматовой".
Пытаюсь узнать, кому принадлежит альбом. Оказывается, молодой пианистке Ие Сергеевне. Имя редкое, а вот фамилии никто не знает.
Как-то, уже после смерти Анны Ахматовой, рассказала о неудачных поисках старинному приятелю Риталию Заславскому. "Послушай, - вдруг воскликнул он. - Да ведь так зовут Ию Царевич, концертмейстера консерватории!"
Через несколько дней он сообщил: "Все правильно. Есть такой альбом и находится он сейчас у Ии, только принадлежит не ей, а ее матери, живущей в Москве. Я даже выпросил его на несколько дней..." И мой гость вытащил небольшой бархатный альбом голубого, уже сильно выгоревшего цвета.
Открыв его, я ахнула: характерным почерком Анны Ахматовой. у которой строчки устремлялись ввысь (я еще не знала тогда, что молодой поэт Иосиф Бродский сказал в стихах, посвященных Анне Андреевне: "Вы напишете о нас наискосок"), черными чернилами была переписана вся "Поэма без героя". На первой странице, после названия и эпиграфа, значилось: "1940-1942 годы. Ленинград - Ташкент". Я держала в руках первый вариант поэмы (Анна Ахматова будет работать над ней почти до самой смерти, изменяя, дополняя и жалуясь, что поэма ее "не отпускает"), переписанной автором для Елены Михайловны Браганцевой, матери Ии Царевич. Кроме "Поэмы", в альбоме были другие удивительные вещи: три фотографии Анны Андреевны, сделанные, очевидно, в один и тот же день перед войной, два рисунка художника А.Г. Тышлера, запечатлевшего Анну Ахматову в период эвакуации, доверенность на имя Е.М. Браганцевой для получения продуктов по карточкам, телеграмма Анны Ахматовой, отправленная ею Браганцевой уже после войны из Ленинграда в Москву с выражением благодарности... И еще в альбоме лежали засушенные какие-то экзотические цветы - явно ташкентские.
Кто была эта женщина, заслужившая внимание и благодарность Анны Ахматовой, заброшенной лихолетьем войны из своего родного Ленинграда в Ташкент? Возвращая Ие Сергеевне альбом, я узнала адрес ее матери, Елены Михайловны Браганцевой. А потом мне удалось приехать к ней в Москву. Привожу в сокращенном виде свою запись от 2 мая 1968 года, когда путешествие по следам "ташкентского альбома" закончилось, а его страницы неожиданно обернулись страницей из жизни Анны Ахматовой в военную пору.
Холодный, совсем не весенний дождь. Хожу где-то в новом районе Москвы между корпусами огромных домов, перемежающихся двухэтажными домишками. Наконец нашла и дом, и подъезд. Звоню. Встречает пожилая женщина с орлиным носом и со следами былой красоты на гордом лице. Коротко о том, что было сказано об Анне Ахматовой.
"Доброты была чрезвычайной. Я получата на нее продукты, "золотой фонд": там и сахар давали, и другие страшно дефицитные продукты. Только получу, а она спрашивает: "Вы не обидитесь, Леночка, если я немного раздам?" - "Пожалуйста", - говорю. И она тут же выходит во двор и раздает всем.
Одежды не было никакой, одно красное в горошек платье. Но и в нем Анна Андреевна чувствовала себя королевой. Ходила гордо, высоко неся голову. Руки у нее были необыкновенной красоты. Мне она все обещала подарить слепок своей руки, но потом кто-то у нее его попросил, а она не умела отказывать, и отдала.
О себе Анна Андреевна рассказывала мало: она вообще была молчаливой. Как-то рассказала, что ее второй муж, ученый-ассиролог Владимир Шилейко, пренебрежительно относился к ее стихам, хотя в молодости говорил, что является поклонником ее дара. Потом они разошлись, но остались друзьями. Анна Андреевна пришла к нему в больницу после того, как написала стихи "Не с теми я, кто бросил землю" - отповедь белоэмигрантам, которые и ее звали в Париж и Лондон. Шилейко сказан: "Стоило ли уходить от меня, чтобы писать т а к и е стихи?"
Ее сына Льва арестовывали три раза, два раза он подолгу был в тюрьме и ссылке. Его и Анну Андреевну обвинили в попытке убить Жданова. Он необыкновенно талантливый ученый-историк. Работу над диссертацией начал в ссылке. Теперь известный профессор, доктор наук. Очень похож на Анну Андреевну, горбонос, легко сочиняет стихи. Припоминается встреча с ним, тридцатитрехлетним, в 1945 году.
Приехала я в Ленинград неожиданно. Звоню у двери Фонтанного Дома, где много лет жила Анна Андреевна. Открывает он. Никогда прежде не видел, и вдруг: "Вы - Лена Браганцева?". Анна Андреевна хворала. Лева готовил поесть (варил пельмени в печке). Подал мне и Анне Андреевне. Анна Андреевна: "Лева, это же кофейная чашка!" Оказывается, утром он одолжил у кого-то немного кофе, сварил, и в чашке была гуща от кофе, а он туда положил ей пельмени...
Вещей Анна Андреевна всегда имела очень мало, да и не придавала им значения. Была у меня шляпка. Анна Андреевна любила надевать ее в Ташкенте, говорила: "Леночка, можно я надену нашу шляпку?"
Сила воли у нее была потрясающая. И чувство справедливости тоже. Бумаги у нее не было, как и у Владимира Луговского, с которым я дружила, а я работала в "Известиях" и носила им оттуда голубую бумагу. Они писали на ней стихи и дарили мне.
Как мы познакомились? Перед этим я узнала, что в Киеве погиб мой муж. Стала пить - тогда многие пили. Однажды сижу в столовой, заказала два пива и два шашлыка. Входит Ахматова. Все: "Ш-ш-ш..." А мне хоть бы что. Ахматова так Ахматова... А она подошла и села за мой столик. Официантка спрашивает: "Что будем заказывать?" Анна Андреевна кивнула на меня: "То же, что и у нее". Не приносили ей долго. Я протянула кружку с пивом: "Пейте!" Она взяла. Ко мне подошел Н., спросил: "Леночка, нет оттуда (с фронта то есть) известий?" И хоть спрашивали меня, Анна Андреевна ответила, думая о близком ей человеке, оставшемся в блокадном Ленинграде: "Нам уже не будет известий..."
Потом пригласила меня к себе в гости: "У меня есть табак, и я написала новые стихи, хочу вам их прочитать". Вот мы и пошли. Она читала "Мне зрительницей быть не удавалось". Удивительное дело: казалось, душа моя совсем окаменела, но стихи мне понравились. Анна Андреевна, выслушав мое мнение, сказала, что я о них верно сужу.
Впервые за долгое время я не чувствовала себя ненужной. Анна Андреевна заметила мое состояние (она удивительно все подмечала) и предложила мне пожить у нее. Я согласилась, и это, может быть, спасло меня.
Жили мы дружно. Мне особенно нравилось в Анне Андреевне чувство такта и то, что она обладала удивительным чувством юмора. Ее ирония иногда была направлена на нее саму. Так, когда ко мне приходили гости, она тотчас уходила, говоря: "Старуха Ахматова идет погулять".
Она следила за военными сводками. Тосковала по Ленинграду, рассказывала о нем прекрасно. Выступала в госпиталях и на платных вечерах, сбор с которых шел в помощь детям-сиротам. Удивляло меня то, что стихи она писала даже под громкий говор радио, наверно, когда к ней приходили стихи, она от всего отключалась. Очень горевала, что сын ее был в лагерях, а потом с гордостью сообщала, что он добровольцем ушел на фронт.
Впоследствии, уже после войны, я должна была получить за нее какие-то гроши, причитающиеся за переводы. Нужна была справка о детях, чтобы правильно высчитать налог. Анна Андреевна обрадовалась, что может предоставить эту справку: "Я возьму ее в домоуправлении, и пусть знают, что Лева - не каторжник!"
В Ташкенте Анна Андреевна и ее друзья-поэты создали свою "партию". Лозунгом ее было: "Ни о ком не говори плохо"...
Возвратившись домой, я переписала записанное и послала Елене Михайловне. В ответном письме она поблагодарила и отметила, что все написано точно. Она разрешила мне взять на время у ее дочери заветный альбом и сфотографировать его, что я и сделала в том же 1968 году. Обещала Елена Михайловна, что пришлет автографы Ахматовой, но больше писем я не получила: она долго болела и умерла в 1977 году на семидесятом году жизни.
Альбом Анны Ахматовой был передан наследниками Елены Браганцевой в Литературный музей.

Примечания

1. Вернувшись из Москвы, я узнала, что Л.С. Первомайский тяжело болен, поэтому не решилась идти к нему в гости, а написала ему в письме о том, что узнала от Ф.Г. Раневской об оценке Ахматовой его стихов. В ответ получила письмо:

Ирпень, 29 октября 1972 г.
Уважаемая Евдокия Мироновна!
Мнение Анны Ахматовой о моих стихах известно мне от той же Фаины Раневской, только не через Маргариту Алигер, которая, конечно же, забыла мне его передать, а через Льва Озерова.
По-видимому, Раневская многим рассказывала записанный Вами эпизод, но, рассказывая Озерову, забыла, какие именно стихи произвели впечатление на Анну Андреевну.
Ваша запись восполняет недостающее звено в воспоминаниях Раневской, для меня очень важное.
Осенью 1946 года Симон Чиковани передавал мне высказывание Ахматовой в несколько более расширительном смысле. Повторять их не стану, так как взрослому человеку подобными вещами кичиться не пристало, а ссылаться на мертвецов тем более скверно.
Теперь, когда многие свидетельства сходятся на одном, сокровенное уже может стать откровенным.
Благодарю Вас!
С уважением Л. Первомайский. вверх
2. Речь идет о моем стихотворении из цикла "Памяти Анны Ахматовой".
А Муза горбоноса и худа,
Ее строка правдива и чеканна.
Пристало ей простое имя - Анна,
А спутницу ее зовут Беда.
И ни на шаг она не отстает.
Они идут, печально-величавы.
Над ними тень от тяжких крыльев Славы.
И Муза низким голосом поет
Такие песни...
1971 г. вверх
3. Думаю, что речь идет о поэтессе Рахиль Баумволь, чьи стихи переводила Анна
Ахматова. вверх
4. Стихотворение Арсения Тарковского из цикла "Памяти Анны Ахматовой". вверх
5. Михаил Кралин - литературовед. Живет в Ленинграде. вверх