Читать далее...

Читать далее...

Читать далее...

Посмертный портрет Фра Беато Анджелико кисти Луки Синьорелли, фрагмент фрески «Деяния Антихриста» (1501) в Соборе Орвието

Читать далее...

Читать далее...

Читать далее...

Читать далее...

Читать далее...

Читать далее...

Credo

Откуда я пришел, не знаю…
Не знаю я, куда уйду,
Когда победно отблистаю
В моем сверкающем саду.

Читать далее...

Есть слово - и оно едино.
Россия. Этот звук - свирель.
В нем воркованье голубино.
Я чую поле, в сердце хмель,
Позвавший птиц к весне апрель.
На иве распустились почки,
Береза слабые листочки
Раскрыла - больше снег не враг.
Трава взошла на каждой кочке,
Заизумрудился овраг.

Читать далее...

Серия сообщений "Бальмонт":
Часть 1 - Бальмонт в сопровождении Шумана и феи
Часть 2 - Кто услышал тайный ропот Вечности, ...
...
Часть 18 - Константин Бальмонт. Славяне, вам светлая слава
Часть 19 - Ко дню рождения Константина Бальмонта
Часть 20 - Позвавший птиц к весне апрель.
Часть 21 - Константин Бальмонт. Болотные лилии
Часть 22 - 15 июня 1867 года родился Константин Бальмонт.
...
Часть 29 - Он писал стихи
Часть 30 - Константин Бальмонт и Дмитрий Минаев
Часть 31 - Константин Бальмонт. Июнь

Читать далее...

Читать далее...

Читать далее...

СЛОВО

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если точно розовое пламя
Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа.
Как домашний подъяремный скот.
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.

Патриарх седой себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово — это Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

 

Читать далее...

И.Фармаковский. Портрет Николая Гумилёва (1908)

Беатриче (1910)

Музы, рыдать перестаньте,
Грусть вашу в песнях излейте,
Спойте мне песню о Данте
Или сыграйте на флейте.

Дальше, докучные фавны,
Музыки нет в вашем кличе!
Знаете ль вы, что недавно
Бросила рай Беатриче,

Странная белая роза
В тихой вечерней прохладе...
Что это? Снова угроза
Или мольба о пощаде?

Жил беспокойный художник.
В мире лукавых обличий -
Грешник, развратник, безбожник,
Но он любил Беатриче.

Читать далее...

Читать далее...

Читать далее...

Из серии "Открываю томик одинокий..."
                                                   
    "Беатриче"

Музы, рыдать перестаньте,
Грусть вашу в песнях излейте,
Спойте мне песню о Данте
Или сыграйте на флейте.

Дальше, докучные фавны,
Музыки нет в вашем кличе!
Знаете ль вы, что недавно
Бросила рай Беатриче,

Странная белая роза
В тихой вечерней прохладе...
Что это? Снова угроза
Или мольба о пощаде?

Читать далее...

Наталия Кравченко. Африка в жизни и творчестве Николая Гумилёва и Артюра Рембо

Африка, сделавшая Николая Гумилёва поэтом, подарившая ему образ его лирического героя, бесстрашного конквистадора, покорителя неизведанных земель, вдохновлявшая на стихи и подвиги, эта же Африка погубила другого талантливейшего молодого поэта Франции, Артюра Рембо, поначалу тоже бредившего ею, убила в нём на корню поэзию, а вслед за ней и саму жизнь. Почему это произошло? Почему так по-разному воздействовала эта экзотическая страна на таких в чём-то схожих личностей — оба были по натуре лидеры, революционеры в искусстве, эпатажники, скрывавшие за внешней фрондой и бравадой трепетную романтическую душу?.. И в то же время в судьбе и того, и другого именно Африка словно бы поставила последнюю точку. У одного — в 35, у другого — в 37 лет. В этом небольшом эссе я попыталась проследить африканский след в поэзии Николая Гумилёва и Артюра Рембо и понять, что же их в этом плане связывало и разделяло.

 

 Муза странствий

 В 20 лет, не закончив учёбы, Гумилёв вдруг увлёкся Гогеном и рванул в Африку.

 

Как будто не все пересчитаны звёзды,

 

как будто наш мир не открыт до конца…

Втайне от родителей, отправляя им из Парижа через друзей заготовленные впрок письма. Ему хотелось сотворить свою жизнь, как художник творит картину, как поэт создаёт поэму. Свою мечту, вычитанную из книг, он хотел претворить в реальность. Это было его коренное свойство — превращать в реальность то, что казалось недостижимым, как бы недоданным судьбой. Гумилёв создал новую Музу, Музу странствий.

 

Я люблю избранника свободы,

 

Мореплавателя и стрелка,

 

Ах, ему так звонко пели воды

 

И завидовали облака…

 

Среди бесчисленных светил

 

Я вольно выбрал мир наш строгий

 

И в этом мире полюбил

 

Одни веселые дороги.

 

Когда тревога и тоска

 

Мне тайно в душу проберется,

 

Я вглядываюсь в облака,

 

Пока душа не улыбнется.

 

И если мне порою сон

 

О милой родине приснится,

 

Я так безмерно удивлен,

 

Что сердце начинает биться.

 

Ведь это было так давно

 

И где-то там, за небесами.

 

Куда мне плыть — не всё ль равно,

 

И под какими парусами?

 

А потом эти путешествия станут регулярными, будут носить не только творческий, но и научный характер.

 

Привезённые Гумилёвым из Абиссинии экспонаты, предметы быта аборигенов, фотоплёнки представляют огромную научную ценность и уступают в этнографическом музее АН лишь собранию Миклухо-Маклая

Африка постоянно звала поэта, жила в нём, он тосковал о ней, как о живом существе. Эта страна была им страстно любима не только из-за экзотических пейзажей или обычаев, но и как идеальная страна риска и приключений. О безрассудной храбрости Гумилёва ходили легенды. Он купался в Ниле, кишащем крокодилами, охотился на львов и слонов, в Джедде ловил акул.

 

Дай за это дорогу мне торную,

 

Там, где нету пути человеку,

 

Дай назвать моим именем черную,

 

До сих пор не открытую реку…

 

И это не аллегория, не метафора. Действительно, один именитый абиссинский вельможа, восхищённый смелостью русского поэта, подарил ему одну из своих рек. А первооткрыватель камня-лазурита назвал в честь него один из пиков на Памире.

 

В отличие от, скажем, Есенина, который писал свои «Персидские мотивы», никогда не бывав в Персии, Гумилёв Восток своих мечтаний сверил с реальным Востоком. И доказал, что Россия, уже влюблённая в Кавказ и Крым, ничуть не меньше других стран может полюбить это «чужое небо».

 

 Антикабинетный поэт

 

Наше бремя — тяжелое бремя:
Труд зловещий дала нам судьба,
Чтоб прославить на краткое время –
Нет, не нас – только наши гроба.

 

…Но, быть может, подумают внуки,
Как орлята, тоскуя в гнезде, –
Где теперь эти крепкие руки,
Эти души горящие — где?..

 

Эти строки Николая Гумилёва из его «Чужого неба» – как и многие другие — наверное, не раз заставляли тосковать и ностальгировать «мальчиков иных веков» о сурово-прекрасном времени флибустьеров, пятнадцатилетних капитанов и мужественных конквистадоров. Кто из нас в детстве не зачитывался Майн Ридом, Жюль Верном, Купером, Киплингом, Стивенсоном? Но почти никто не осуществлял того героического авантюризма в своей взрослой жизни. А вот он осуществил.

 

 Рисунки Н. Гумилёва

 

Особенность художественного метода Гумилёва состояла в том, чтобы победить скучную повседневность яркой экзотикой невиданных мест, отблеском баснословных времён, романтикой дальних странствий, и, когда это ему удавалось – его самозабвенно искренние страстные строки представали вдруг несказанным откровением:

 

 

Оглушенная ревом и топотом,

 

Облеченная в пламя и дымы,

 

О тебе, моя Африка, шёпотом

 

В небесах говорят серафимы.

 

 

И твое раскрывая Евангелье,

 

Повесть жизни ужасной и чудной,

 

О неопытном думают ангеле,

 

Что приставлен к тебе, безрассудной.

 

 

 

Про деянья свои и фантазии,

 

Про звериную душу послушай,

 

Ты, на дереве древней Евразии

 

Исполинской висящая грушей.

 

Обреченный тебе, я поведаю

 

О вождях в леопардовых шкурах,

 

Что во мраке лесов за победою

 

Водят полчища воинов хмурых,

 

 

О деревнях с кумирами древними,

 

Что смеются улыбкой недоброй,

 

И о львах, что стоят над деревнями

 

И хвостом ударяют о ребра.

 

Николай Гумилёв был антикабинетным поэтом. Его пожизненное кредо особенно ярко выражено в цикле «Капитаны»:

 

И все, кто дерзает, кто хочет, кто ищет,

 

Кому опостылели страны отцов,

 

                                         Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,                                              

 

Внимая заветам седых мудрецов!

 

Нет большего ужаса, чем «высыхать в глубине кабинета // Перед пыльными грудами книг», поэтому с такой покоряющей лёгкостью перевоплощается он в живого и зримого, полувлюблённого бродягу («Оборванец»). В «Занзибарских девушках» прослеживается всё та же мораль: самое бессмысленное устремление, оплаченное годами немыслимых лишений, ему дороже во сто крат самодовольного прозябания.

 

Знаменитый гумилёвский «Африканский дневник» заставляет вспомнить появившуюся позже прозу Хемингуэя. Захватывающие и леденящие кровь описания джунглей, пустынь, охоты на диких зверей… Он хотел прежде жить — активно, жадно, а потом уже писать о жизни. Сочинял не только стихи, но и собственную судьбу.

 

Всю обольстительность надежд,

 

Не жизнь, а только сон о жизни,

 

Я оставляю для невежд,

 

Для сонных евнухов и слизней.

 

 

Мое «сегодня» на мечту

 

Не променяю я и знаю,

 

Что муки ада предпочту

 

Лишь обещаемому раю.

 

А его изысканный жираф,  это щемяще-поэтичное стихотворение, где поэт пытается успокоить, утешить и обрадовать тоскующую петербургскую женщину восторженным рассказом о том, что на свете существует красавец-жираф, бродящий в дебрях Африки близ озера Чад…

 

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

 

И руки особенно тонки, колени обняв.

 

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

 

Изысканный бродит жираф.

 

Ему грациозная стройность и нега дана,

 

И шкуру его украшает волшебный узор,

 

С которым равняться осмелится только луна,

 

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

 

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

 

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

 

Я знаю, что много чудесного видит земля,

 

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

 

Я знаю веселые сказки таинственных стран

 

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

 

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

 

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

 

 

И как я тебе расскажу про тропический сад,

 

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…

 

Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад

 

Изысканный бродит жираф.

 

 

 К. Чуковский отметил  это стихотворение Гумилёва как одно из лучших из его африканского цикла.

 

Анна Ахматова ненавидела экзотику, терпеть не могла Африки. Когда Гумилёв приезжал из своих странствий и вся семья сходилась за столом слушать его рассказы, она демонстративно уходила в другую комнату. Отношения их были далеки от совершенства. Они были неким тайным противоборством, борьбой за самоутверждение и независимость.

 

Да, я знаю, я вам не пара,

 

Я пришел из иной страны,

 

И мне нравится не гитара,

 

А дикарский напев зурны.

 

Не по залам и по салонам

 

Темным платьям и пиджакам –

 

Я читаю стихи драконам,

 

Водопадам и облакам…

 

 Опаснее охоты на львов

 

За границей Гумилёв прожил больше года: сначала в Париже, потом в Лондоне. Весной 1918-го он собрался в Россию. Их было несколько — русских офицеров, застрявших в Лондоне. Собравшись в кафе, они решали, куда им теперь уезжать, ибо делать там больше было нечего. Одни собирались в Африку — стрелять львов, другие — продолжать войну в иностранных войсках. 

 

—  А Вы, Гумилёв? – спросили его.

 

Поэт ответил:

 

—  Я повоевал достаточно и в Африке был уже три раза, а вот большевиков никогда не видел. Я еду в Россию — не думаю, чтобы это было опаснее охоты на львов.

 

Увы, оказалось опасней! Гумилёва отговаривали, но тщетно

. Поэт отказался от почётного и обеспеченного назначения в Африку, которое ему устроили влиятельные английские друзья, и уехал в Россию. Навстречу своей судьбе.

 

 

Мать Гумилёва, узнав о расстреле сына, не хотела этому верить. «Коленька уехал в Африку», – всем говорила она. С этой мыслью она жила, с этой мыслью и умерла.

 

 

Пора в аду Артюра Рембо

 

 Литературная судьба Артюра Рембо складывалась более трудно. Его книга «Пора в аду», навеянная взаимоотношениями с Полем Верленом, была  поистине словно озарена светом адского пламени. Рембо, исповедуясь в «свинской любви», как он её называет, предстаёт в ней кающимся грешником, осознающим, что грехи настолько велики, что на отпущение надеяться не приходится. Он находит искупление в безжалостной откровенности, в беспощадном приговоре себе самому.

 

«Навек останешься ты гнусью, – воскликнул демон, наградивший меня венком из нежных маков. – Ты достоин погибели со всеми страстями твоими, себялюбием и прочими смертными грехами». – Да, много же я взял на себя! Но не раздражайтесь так, любезный сатана, умоляю Вас! Позвольте поднести Вам эти мерзкие листки из записной книжки проклятого…»

 

Книга пропитана безмерной горечью, отчаяньем от несостоявшегося и несбывшегося:

 

«Я пытался выдумать новую плоть… и цветы, и новые звёзды, и новый язык. Хотел добиться сверхъестественной власти. И что же? Воображение своё и память я должен предать погребению! Развеяна слава художника и создателя сказок! Я, который называл себя магом или ангелом, освобождённым от всякой морали — я возвратился на землю, где надо искать себе ело, соприкасаться с шершавой реальностью…»

 

Книга эта при жизни Рембо не принесла ему известности. Ни один её экземпляр не был продан, и он сжёг почти весь тираж. Литературная карьера отныне была для него закрыта. Жизнь, о которой он мечтал, не удалась, а ту, что была ему уготована судьбой — он отвергал. Тупик.

 

В безоглядности, в холе

 

Дни прошли без следа,

 

У безволья в неволе

 

Я растратил года.

 

Вот бы время вернулось,

 

Чтобы сердце очнулось!

 

 

 

-Нет!- сказал сам себе я. –

 

Нет возврата, ступай!

 

Ни о чем не жалея,

 

Воспарить не желай.

 

Дни грядущие кратки:

 

Уходи без оглядки.

(«Песнь из самой высокой башни»)

Рембо порывает с прежним миром. Из книги «Пора в аду»: «Прощайте, химеры, идеалы, заблуждения! Ищите меня среди потерпевших кораблекрушение…» И — в стихах:

 

Нет, хватит этой блажи –

 

кувшинок в стакане.

 

Не утоляет жажды

 

напиток мечтаний.

 

Артюр бросает в огонь черновики, тетради, письма, бумаги. Годы, полные страстей и безумств, надежд и иллюзий, в один миг превратились в пепел. К поэзии он  больше не вернётся.

 

Конквистадор

 

Как сложится дальше судьба Рембо? Он завербуется в голландскую армию, откуда сбежит через неделю. Потом наймётся матросом на английский парусник и уплывёт на африканский континент.

 

А. Рембо в Африке

 

Африка манила его, как будет потом манить Гумилёва. Арабские страны: Абиссиния, Судан, Занзибар… Он хотел побывать всюду. Как он давно мечтал об этих краях!

 

Из книги «Словеса в бреду»:

 

«Я грезил о крестовых походах, пропавших без вести экспедициях, государствах, канувших в Лету…» «Морской воздух прожжёт мне лёгкие, солнце неведомых широт выдубит кожу. Я буду плавать, валяться по траве, охотиться и, само собой, курить; буду хлестать крепкие, словно расплавленный металл, напитки — так это делали, сидя у костра, дражайшие мои пращуры. Когда я вернусь, у меня будут стальные мышцы, загорелая кожа, неистовый взор. Взглянув на меня, всякий сразу поймёт, что я из породы сильных».

Он надеялся, что Восток переделает никому не нужного поэта в сверхчеловека, конквистадора. Рембо добрался до Кипра, до Египта, потом до Адена — крайней южной точки аравийского полуострова. В конце концов оказался в городе Хараре, в Эфиопии, и там остался на всю оставшуюся жизнь, то есть на последнее десятилетие своей жизни. Сначала он будет там простым с/х рабочим, потом агентом по скупке сырья, закупщиком кофе, позже откроет собственное дело: займётся импортом материалов для производства ружей и патронов. Успеет ненадолго жениться на местной туземке, но вскоре отправит её на прежнее местожительство.

 

Занимаясь в Хараре торговлей, Рембо словно забыл, что был когда-то поэтом. Он никому не рассказывал о своей прошлой жизни. А то, что было написано им во время скитаний — статьи, заметки для географического общества – было словно демонстративно лишено всякой поэзии. Рембо оказался в мире, фантастически интересном для европейца, куда, казалось, рвалась душа поэта, «пьяный корабль» его мечты, однако всё, что он написал там — статьи или письма — были лишь сухой деловой констатацией и поражали абсолютным отсутствием фантазии, воображения, лиризма, всего, что с такой могучей силой проявлялось в  художественном творчестве.

 

Из книги «Пора в аду»:

 

«Я разучился говорить. По-прежнему, в той же пустыне, в такую же ночь усталым моим глазам является серебряная звезда, хотя это теперь нисколько не трогает Владык жизни, трёх волхвов — сердце, душу и дух».

Возможно, уход Рембо из поэзии — его ответ презревшему его миру, так сказать, хлопок дверью, акт отверженности, непризнания, отчаяния. А может быть, он интуитивно ощутил свою поэтическую исчерпанность — чувство, неведомое большинству поэтов. Возможно, Рембо, как позже Блок, столкнувшись с тяготами жизни, просто перестал слышать музыку, небесные звуки.

 

Смерть негоцианта

 

Ему было очень плохо в его добровольном изгнании. Письма Рембо к матери и сестре напоминают ту часть «Божественной комедии» Данте, где поэт описывает круги ада:

 

 

«На улице стоит весенняя духота, пот льёт по телу ручьями, желудок сводит от боли, мозги плавятся, дела идут хуже некуда, новости приходят плохие. Кой чёрт понёс меня в эту проклятую страну! Кой чёрт дёрнул меня заняться торговлей в этом аду! Кроме местных бедуинов, здесь и поговорить не с кем, года не пройдёт, как станешь тупее самой тупой болванки. Какое же жалкое существование я влачу в этом сумасшедшем климате, в этих нечеловеческих условиях! Моя жизнь здесь — сущий кошмар. Невозможно жить мучительнее, чем живу я».

 

Он мечтал заработать побольше денег, чтобы вырваться из этого ада, осесть где-нибудь в спокойном месте, жениться, создать семью. Вот такие теперь были у него мечты. Он мечтал о покое. Он очень устал.

 

Быть может, как-нибудь

 

судьба меня отпустит

 

в знакомом захолустье

 

спокойствия хлебнуть –

 

и мирно кончить путь.

Стоило ли уезжать из Шарлевиля! В письмах домой он признаётся:

«Я совсем поседел. Я слишком быстро состарюсь, занимаясь этой дурацкой работой и общаясь с дикарями и тупицами. Мне кажется, моя жизнь близится к концу».

 

 

фото А. Рембо в Хараре, сделанное им самим

 

Какими пророческими оказались те заключительные строки «Пьяного корабля», где, словно каким-то внутренним потусторонним зрением он провидел уже тогда, в 17 лет, то, к осознанию чего пришёл в тридцать пять после стольких скитаний и мучений:

 

Коль мне нужна вода Европы, то не волны

 

её морей нужны, а лужа, где весной,

 

присев на корточки, ребёнок, грусти полный,

 

пускает в плаванье кораблик хрупкий свой.

 

Вот что, в сущности, нужно человеку. Как поздно он это понял.

 

Здоровье Рембо между тем всё ухудшалось. Он перенёс брюшной тиф, страдал от болезней желудка из-за острой тамошней пищи, мучился ревматическими болями в спине, колене, плече. Варикозное расширение вен на ноге осложнилось гидроартрозом, обострению которого способствовал застарелый сифилис. Боли становились невыносимыми. На ноге появилась злокачественная опухоль. Рембо уже не мог ходить.

 

Он был вынужден прервать свой бизнес, продав за бесценок всё, что имел, получив вексель на ничтожную сумму.

Из письма к матери:

 «Какое жалкое вознаграждление за все труды, тяготы и лишения. Увы! Как же ничтожна наша жизнь!»

К тому же этот вексель был выдан марсельским филиалом парижского банка и подлежал оплате в Париже в течение 10 дней, куда Рембо уже не в состоянии был доехать. Какого напряжения, тяжких трудов и лишений стоил ему этот вексель, а он даже не мог получить по нему деньги! И ради этой бумажки он сгубил свою жизнь!

 

На крытых носилках со страшными мучениями (он нанял 16 носильщиков на последние деньги) Рембо был доставлен в Марсель. Там ему ампутировали ногу. Его письма домой этого периода самые патетические:

 

«Я плачу день и ночь. Я конченный человек, меня искалечили на всю жизнь. Как убога наша жизнь, полная нужды и страданий! Так зачем же, зачем мы вообще существуем?!»

К Артюру едет сестра Изабель, которая решает отныне посвятить жизнь брату, и самоотверженно ухаживает за ним. Болезнь между тем прогрессировала: культя распухла, опухоль дошла до паха, Рембо был практически парализован. Ему кололи морфий. Поразительно, но всё это было уже предсказано им в его адской книге!

Из книги «Пора в аду»:

Я должен был бы заслужить ад за гнев, ад за гордыню, ад за сладострастие — целую симфонию адских мук!  Умираю от усталости. Я в гробу, я отдан на съедение червям, вот ужас так ужас!

 

Ах, вернуться бы к жизни! Хоть глазком взглянуть на её уродства. Тысячу раз будь проклята эта отрава! Господи боже, смилуйся, защити меня, уж больно мне плохо!.. И вздымается пламя с горящим в нём грешником».

В Марселе, где он умирал, врачи не знали, что в больнице погибает самый одарённый поэт Франции. Запись в больничной книге гласила: «10 ноября 1891 года в возрасте 37 лет скончался негоциант Рембо».

В воспоминаниях Изабель есть удивительное место, где она рассказывает о том, как в предсмертном бреду её брат всё ждал какого-то корабля, который возьмёт его на борт, и бормотал какие-то странные слова, похожие на стихи. Значит, в последние минуты жизни поэзия всё же вернулась к Рембо…

 

Читать далее...

Читать далее...