Произведения Германа Гессе — одна из вершин немецкой литературы прошлого века. Писателя нет с нами уже больше полувека, но его книги стабильно переиздаются многомиллионными тиражами по всему миру.

Герман Гессе (1877 — 1962) – немецкий писатель и художник, лауреат Нобелевской премии (1946) – родился в Кальве (Германия) в семье немецких миссионеров.

Его мать Мария Гундерт (1842-1902) была дочерью теолога Германа Гундерта. Отец, Иоганнес Гессе (1847-1916), был балтийским немцем из эстляндского города Пайде, служил некоторое время миссионером в Индии, затем работал в издательстве Гундерта в Кальве, где и познакомился с Марией. Помимо Германа в семье было ещё три ребёнка: Адель (1875-1949), Марулла (1880-1953) и Ганс (1882-1935).

С ранних лет детей воспитывали в духе пиетизма, царившего в доме Гессе. Неудивительно, что родители хотели вырастить достойного наследника семейных традиций, и уже после переезда в Базель в 1881 мальчик становится учеником местной миссионерской школы, а чуть позже христианского пансионата. В эти годы Гессе начинает проявлять свои интересы и таланты. Он неплохо рисует, учится играть на музыкальных инструментах и пытается проявить себя как писатель. Пожалуй, самым ранним его литературным опытом можно назвать сказку «Два брата», написанную в 1887 в возрасте десяти лет для его сестры Маруллы.

«С тринадцати лет мне было ясно одно - я стану либо поэтом, либо вообще никем».

Стихотворение «Ступени» из романа «Игра в бисер»

(из юных сочинений Йозефа Кнехта)
 

Любой цветок неотвратимо вянет
В свой срок и новым место уступает:
Так и для каждой мудрости настанет
Час, отменяющий ее значенье.
И снова жизнь душе повелевает
Себя перебороть, переродиться,
Для неизвестного еще служенья
Привычные святыни покидая, —
И в каждом начинании таится
Отрада благостная и живая.
Все круче поднимаются ступени,
Ни на одной нам не найти покоя;
Мы вылеплены Божьею рукою
Для долгих странствий, не для костной лени.
Опасно через меру пристраститься
К давно налаженному обиходу:
Лишь тот, кто вечно в путь готов пуститься,
Выигрывает бодрость и свободу.
Как знать, быть может, смерть, и гроб, и тленье
Лишь новая ступень к иной отчизне,
Не может кончиться работа жизни...
Так в путь — и все отдай за обновленье!

«Шире открой глаза, живи так жадно, как будто через десять секунд умрешь. Старайся увидеть мир. Он прекраснее любой мечты, созданной на фабрике и оплаченной деньгами. Не проси гарантий, не ищи покоя — такого зверя нет на свете.»

Рэй Брэдбери

В любом начале волшебство таится,
Оно нам в помощь, в нем защита наша...

Пристанищ не искать, не приживаться.
Ступенька за ступенькой, без печали.
Шагать вперед, идти от дали к дали.
Все шире быть, все выше подниматься.
Засасывает круг привычек милых,
Уют покоя полон искушенья.
Но только тот, кто с места сняться в силах,
Спасет свой дух живой от разложенья.
Герман Гессе

Любой цветок неотвратимо вянет
В свой срок и новым место уступает:
Так и для каждой мудрости настанет
Час, отменяющий ее значенье.
И снова жизнь душе повелевает
Себя перебороть, переродиться,
Для неизвестного еще служенья
Привычные святыни покидая, —
И в каждом начинании таится
Отрада благостная и живая.

Ступени
Любой цветок неотвратимо вянет
В свой срок и новым место уступает:
Так и для каждой мудрости настанет
Час, отменяющий ее значенье.
И снова жизнь душе повелевает
Себя перебороть, переродиться,
Для неизвестного еще служенья
Привычные святыни покидая, —
И в каждом начинании таится
Отрада благостная и живая.
Все круче поднимаются ступени,
Ни на одной нам не найти покоя;
Мы вылеплены Божьею рукою
Для долгих странствий, не для костной лени.
Опасно через меру пристраститься
К давно налаженному обиходу:
Лишь тот, кто вечно в путь готов пуститься,
Выигрывает бодрость и свободу.
Как знать, быть может, смерть, и гроб, и тленье
Лишь новая ступень к иной отчизне,
Не может кончиться работа жизни...
Так в путь — и все отдай за обновленье!

Ступени.

Цветок сникает, юность быстротечна,
И на веку людском ступень любая,
Любая мудрость временна, конечна,
Любому благу срок отмерен точно.
Так пусть же, зову жизни отвечая,
Душа легко и весело простится
С тем, с чем связать себя посмела прочно,
Пускай не сохнет в косности монашьей!
В любом начале волшебство таится,
Оно нам в помощь, в нем защита наша.

"Демиан, или история юности" выходит в тираж в 1919 году под псевдонимом Эмиля Синклера (имя главного героя). Гессе скрыл свое авторство ото всех, в том числе от издателя, которому наплел историю про умирающего солдата Эмиля, передавшего свою рукопись. В 1920 книга получает подзаголовок  «История юности Эмиля Синклера, написанная Германом Гессе».

Едва появившись на книжном рынке, роман крупнейшего прозаика, поэта, эссеиста, одного из классиков немецкой и мировой литературы Германа Гессе «Демиан» сразу завоевал огромную популярность. Томас Манн писал: «Незабываемо электризующее действие, вызванное вскоре после Первой мировой войны романом “Демиан”, произведением, которое с беспощадной точностью задело нерв эпохи и вызвало благодарное восхищение целого поколения молодежи…»

«Что такое зелено-голубое? Что такое жемчужно-голубое? Как можно выразить едва заметное преобладание желтого, кобальтового, синего, фиолетового? А ведь в этом преобладании заключена вся сладостная тайна настроения...»

Герман Гессе, немецкий писатель и художник, лауреат Нобелевской премии.

   Живопись стала для Гессе довольно поздним увлечением — «в один прекрасный день я открыл для себя совсем новую радость, — писал он. — Уже в сорокалетнем возрасте я начал рисовать. Не то чтобы я вдруг счел себя художником или захотел таковым стать. Но рисовать — это чудо, это доставляет много радости и делает тебя более терпимым. И пальцы у тебя потом не черные, как после писания, а красные и синие».
Сохранилось три тысячи радостных, солнечных акварельных работ Германа Гессе. Писатель как-то заметил, что без занятий живописью его литературный язык был бы намного беднее.

«Мои маленькие акварели — это своего рода поэтический вымысел или сны, они передают только отдаленное воспоминание о "действительности" и изменяют ее соответственно личным чувствам и настроениям, так что я всего лишь дилетант и никогда не забываю об этом».

Из письма к Хелене Вельти, 1919

     Музыка и Герман Гессе связаны неразрывно. И если следовать определению Альберта Швейцера о том, что музыкант может быть в душе художником, то поэт Гессе по сути своей был музыкантом. Он лишь использовал для самовыражения слово. 
      Он был воспитан на домашней музыке, сам играл на скрипке и среди его друзей было много известных композиторов и музыкантов. Многие его стихотворения и прозаические произведения, так или иначе, посвящены классической музыке, знатоком и тонким ценителем которой он являлся. Особенно преклонялся Гессе перед Моцартом и Бахом. "Волшебная флейта" Моцарта была его самым любимым музыкальным произведением. Владея в совершенстве гармонией поэтической прозы, отличавшейся также прозрачностью акварели, Гессе искал гармонию и в музыке, вернее сказать, гармония совершенной музыки способствовала созданию гармонии и в его произведениях.


   

Герман Гессе родился 2 июля 1877, в семье немецких миссионеров. Его мать Мария Гундерт (1842—1902) была дочерью теолога Германа Гундерта.

Когда Мария Гессе (1842–1902), урожд. Гундерт, во вдовстве Изенберг, произвела на свет своего сына Германа, ей только что исполнилось 35 лет. Осенью 1874 родившаяся в индийском городе Талашшери дочь миссионера вышла замуж за Иоганнеса Гессе, помощника своего отца. В этом браке родилось шестеро детей, двое из которых умерли в раннем возрасте, и еще у нее было двое детей от первого брака.

«В понедельник 2 июля 1877 года на исходе трудного дня Бог подарил нам Своей милостью вечером, в половине седьмого, горячо желанное дитя, нашего Германа, очень крупного и тяжелого, прекрасного ребенка, который тут же громко заявил о своем голоде и обратил ясные голубые глаза к свету, самостоятельно повернув в ту сторону головку – великолепный экземпляр здорового и сильного младенца мужского пола. Сегодня, 20 июля, через восемнадцать дней после его рождения, я пишу об этом. Почти весь день я снова на ногах, только очень еще слаба, и ноги у меня, словно деревянные. Малыш очень бодрый, просыпается ночью только один раз, а днем спит по шесть часов кряду. Джонни так счастлив, что у него есть сын, да и трое других детей тоже очень радуются, что у них появился братик», – записала Мария Гессе в дневнике, который вела на протяжении 40 лет. Эти очень личные записи свидетельствуют о живости ума духовно одаренной женщины, унаследовавшей французский темперамент матери.

Герман Гессе так писал о матери: «Она была дочерью выдающихся, сильных характером и по сути своей разительно отличавшихся друг от друга людей – швабского отца Гундерта и швейцарской матери-француженки, урождённая Дюбуа, – самым удивительным образом соединила она в себе наследственные черты той и другой стороны, бывших отчасти прямо-таки противоположными друг другу, а в результате возникло нечто совсем новое.
От романской по происхождению матери она унаследовала не только фигуру, разрез лица, большие темные глаза с одинаково добрым и в то же время пронзительным взглядом, но также и энергию, и страстность, на редкость мягкую и податливую благодаря свойствам, передавшимся ей от отца».

(Неопубликованный фрагмент из воспоминаний Г.Гессе «Моя мать»)

Я родился под конец Нового времени, незадолго до первых примет возвращения средневековья, под знаком Стрельца, в благотворных лучах Юпитера. Рождение мое совершилось ранним вечером в теплый июльский день, и температура этого часа есть та самая, которую я любил и бессознательно искал всю мою жизнь и отсутствие которой воспринимал, как лишение. Никогда не мог я жить в холодных странах, и все добровольно предпринятые странствия моей жизни направлялись на юг. Я был ребенком благочестивых родителей, которых любил нежно и любил бы еще нежнее, если бы меня уже весьма рано не позаботились ознакомить с четвертой заповедью. Горе в том, что заповеди, сколь бы правильны, сколь бы благостны по своему смыслу они ни были, неизменно оказывали на меня худое действие; будучи по натуре агнцем и уступчивым, словно мыльный пузырь, я перед лицом заповедей любого рода всегда выказывал себя строптивым, особенно в юности. Стоило мне услышать "ты должен", как во мне все переворачивалось и я снова становился неисправим. Нетрудно представить себе, что свойство это нанесло немалый урон моему преуспеванию в школе. Правда, учителя наши сообщали нам на уроках по забавному предмету, именовавшемуся всемирной историей, что мир всегда был ведом, правим и обновляем такими людьми, которые сами творили себе собственный закон и восставали против готовых законов, и мы слышали, будто люди эти достойны почтения; но ведь это было такой же ложью, как и все остальное преподавание, ибо, стоило одному из нас по добрым или дурным побудительным причинам в один прекрасный день набраться храбрости и восстать против какой-либо заповеди или хотя бы против глупой привычки или моды - и его отнюдь не почитали, не ставили нам в пример, но наказывали, поднимали на смех и обрушивали на него трусливую мощь преподавательского насилия.

По счастью, еще до начала школьных годов мне удалось выучиться самому важному и незаменимому для жизни: мои пять чувств были бодрственны, остры и тонки, я мог на них положиться и ждать себе от них много радости, и, если позднее я безнадежно поддался приманкам метафизики и временами даже налагал на свои чувства пост и держал их в черном теле, все же атмосфера развитой чувственной впечатлительности, особенно по части зрения и слуха, никогда не покидала меня и явственно играет свою роль и в мире моего мышления, каким бы абстрактным этот мир подчас ни казался. <...>

Продолжение:  Герман Гессе. Краткое жизнеописание

Краткое жизнеописание

  Я родился под конец Нового времени, незадолго до первых примет возвращения средневековья, под знаком Стрельца, в благотворных лучах Юпитера. Рождение мое совершилось ранним вечером в теплый июльский день, и температура этого часа есть та самая, которую я любил и бессознательно искал всю мою жизнь и отсутствие которой воспринимал, как лишение. Никогда не мог я жить в холодных странах, и все добровольно предпринятые странствия моей жизни направлялись на юг. Я был ребенком благочестивых родителей, которых любил нежно и любил бы еще нежнее, если бы меня уже весьма рано не позаботились ознакомить с четвертой заповедью. Горе в том, что заповеди, сколь бы правильны, сколь бы благостны по своему смыслу они ни были, неизменно оказывали на меня худое действие; будучи по натуре агнцем и уступчивым, словно мыльный пузырь, я перед лицом заповедей любого рода всегда выказывал себя строптивым, особенно в юности. Стоило мне услышать "ты должен", как во мне все переворачивалось и я снова становился неисправим. Нетрудно представить себе, что свойство это нанесло немалый урон моему преуспеванию в школе. Правда, учителя наши сообщали нам на уроках по забавному предмету, именовавшемуся всемирной историей, что мир всегда был ведом, правим и обновляем такими людьми, которые сами творили себе собственный закон и восставали против готовых законов, и мы слышали, будто люди эти достойны почтения; но ведь это было такой же ложью, как и все остальное преподавание, ибо, стоило одному из нас по добрым или дурным побудительным причинам в один прекрасный день набраться храбрости и восстать против какой-либо заповеди или хотя бы против глупой привычки или моды - и его отнюдь не почитали, не ставили нам в пример, но наказывали, поднимали на смех и обрушивали на него трусливую мощь преподавательского насилия.