Портрет В. Шаламова. Россия, 1987 г.

 Страдания, боль, потери, попранное человеческое достоинство… Судьба Варлама Шаламова — отражение страшных страниц истории нашей страны. В этой книге собраны документальные свидетельства жизни русского писателя: воспоминания, записные книжки, переписка, следственные дела.

Варлам Тихонович Шаламов (1907 - 1982)

В природы грубом красноречье
Я утешение найду.
У ней душа-то человечья
И распахнется на ходу.

Мне близки теплые деревья,
Молящиеся на восток,
В краю, еще библейски древнем,
Где день, как человек, жесток.

Где мир, как и душа, остужен
Покровом вечной мерзлоты,
Где мир душе совсем не нужен
И ненавистны ей цветы.

Где циклопическое око
Так редко смотрит на людей,
Где ждут явления пророка
Солдат, отшельник и злодей.

Моя жизнь — Несколько моих жизней

Мне пятьдесят семь лет. Около двадцати лет я провел в лагерях и в ссылке. По существу я еще не старый человек, время останавливается на пороге того мира, где я пробыл двадцать лет. Подземный опыт не увеличивает общий опыт жизни — там все масштабы смещены, и знания, приобретенные там, для «вольной жизни» не годятся. Человек выходит из лагеря юношей, если он юношей арестован. Подобно тому, как медицинские права, приобретенные в лагерной фельдшерской школе, действительны только в пределах Дальнего Севера, как давал когда-то «разъяснения» Магаданский Санотдел.

Мне нетрудно вернуться к ощущению детских лет. Колыму же я никогда не забуду. И все же это жизни разные. «Там» — я не всегда писал стихи. Мне приходилось выбирать — жизнь или стихи и делать выбор (всегда!) в пользу жизни.

Я пишу стихи с детства. Мне кажется, что я писал стихи всегда. И все-таки...          

Поэту

Осторожно и негромко
Говорит со мной поземка,
В ноги тычется снежок,

Чтобы я не верил тучам,
Чтобы в путь по горным кручам
Я отправиться не мог.

Позабывшая окошко,
Ближе к печке жмется кошка —
Предсказатель холодов.

Угадать, узнать погоду
Помогает лишь природа
Нам на множество ладов.

Глухари и куропатки
Разгадали все загадки,
Что подстроила зима.

Я ж искал свои решенья
В человечьем ощущенье
Кожи, нервов и ума.

Я считал себя надменно
Инструментом совершенным
Опознанья бытия.

И в скитаньях по распадкам
Доверял своим догадкам,
А зверью не верил я.

А теперь — на всякий случай —
Натащу побольше сучьев
И лучины наколю,

Потому что жаркой печи
Неразборчивые речи
Слушать вечером люблю.

Верю лишь лесному бреду:
Никуда я не поеду,
Никуда я не пойду.

Пусть укажут мне синицы
Верный путь за синей птицей
По торосистому льду. 

Русская литература — не знала более страшной биографии

Впервые Варлам Тихонович Шаламов был арестован в 1929 году за распространение ленинского «Письма к съезду».

Отсидел три года на Вишере, вышел.

В 1937 году Варлам Тихонович сел как троцкист, получил пять лет, в лагере, похвалил в каком-то разговоре эмигранта Бунина и накануне освобождения получил еще десять...

Рублев.

Когда-то самый лучший
Российский богомаз,
Что попадать научен
Не в бровь, а прямо в глаз,
Знакомых сельских модниц,
Ведя на небеса,
Одел под богородиц –
Иконы написал.
Конечно, он язычник
Без всяких выкрутас,
 И явно неприличен
Его иконостас.
Но клобуки и митры
Знакомых мужиков
Сошли с такой палитры,
Исполненной стихов,
Что самый строгий схимник,
Прижизненный святой,
Смущен, как именинник,
 Подарка красотой.
И Бог их не осудит
 Хотя бы потому,
Что их не судят люди,
Любезные ему.
И Петр, узнав Андрея
Под ангельским венцом,
Закрестится скорее
И ниц падет лицом.
В картинной галерее,
Где вовсе не собор,
О тех же эмпиреях
Заходит разговор.
Стоят немея люди
И думают одно:
Заоблачное чудо
На землю сведено.
Все нам покажет сразу,
Загадочно легка,
Невежды богомаза
Наивная рука. 

  «Я пишу о лагере не больше, чем Экзюпери о небе или Мелвилл о море.  Мои рассказы — это,  в сущности,  советы  человеку,  как  держать  себя  в  толпе… ».

   Пароход «Кулу» закончил свой пятый рейс в бухте Нагаево 14 августа 1937 года. «Врагов народа» — целый эшелон москвичей — везли сорок пять суток. Теплая тишина летних ночей, глупая радость тех, кого везли в теплушках по тридцать шесть человек. Обжигая тюремную бледную кожу горячим ветром из всех вагонных щелей, люди были счастливы по-детски. Кончилось следствие. Теперь их положение определилось, теперь они едут на золотую Колыму, в дальние лагеря, где, по слухам, сказочное житье. Два человека в вагоне не улыбались — я (я знал, что такое дальний лагерь) и силезский коммунист, немец Вебер — колымский заключенный, которого привозили для каких-то показаний в Москву. Когда затих очередной взрыв смеха, нервного арестантского смеха, Вебер кивнул мне своей черной бородой и сказал: «Это дети. Они не знают, что их везут на физическое уничтожение»...
Помню трюм парохода, где к нашей компании присоединился некто Хренов — одутловатый, медленный. Вещей Хренов не вез на Колыму. Зато вез томик стихов Маяковского с дарственной надписью автора. И всем желающим находил страницу и показывал «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое», и читал:

Я знаю — город будет.
Я знаю — саду цвесть.
Когда такие люди
В стране советской есть!

Варлам Шаламов родился в 1907 году в Вологде. Его отец был священником. Шаламов не был религиозен. Его привлекала другая сторона духовной жизни – книги. 

   В 1926 Варлам Шаламов поступил на факультет советского права в МГУ. Жажда деятельности переполняла его, он вел активную студенческую жизнь, участвовал в митингах, дискуссиях, демонстрациях. Но тут произошло роковое событие, предопределившее всю его последующую судьбу. В 1929 Шаламов был арестован по обвинению в распространении якобы фальшивого политического завещания Ленина. Это было знаменитое «Письмо съезду». Трехлетнее заключение Шаламов отбывал в одном из лагерей Северного Урала, где зеки строили громадный химкомбинат. В 1932 году, выпущенный на волю, Варлам Шаламов возвратился в Москву.

В 1937 Шаламова арестовали. Сначала он был осужден – как бывший заключенный – на 5 лет, потом еще на 10 – за антисоветскую агитацию. Свой срок Варлам Шаламов получил за то, что назвал эмигранта Ивана Бунина русским классиком. Писателя направили в самое пекло «архипелага ГУЛАГ» – на Колыму. Там добывали золото для страны десятки тысяч ни в чем не повинных людей. В этом аду Варламу Тихоновичу  Шаламову помогли выжить фельдшерские курсы, которые он окончил в 1945 году, за 6 лет до освобождения.

Рассейтесь, цветные туманы,
Откройте дорогу ко мне
В залитые льдами лиманы
Моей запоздалой весне.

Явись, как любовь — ниоткуда,
Упорная, как ледокол.
Явись, как заморское чудо,
Дробящее лед кулаком!

Сияющей и стыдливой,
В таежные наши леса,
Явись к нам, как леди Годива,
Слепящая снегом глаза.

Я забыл погоду детства,
 

Тёплый ветер, мягкий снег.

На земле, пожалуй, средства

Возвратить мне детство нет.

И осталось так немного

В бедной памяти моей -

Васильковые дороги

В красном солнце детских дней,
 

Запах ягоды-кислицы,

Можжевеловых кустов

И душистых, как больница,

Подсыхающих цветов.

Это всё ношу с собою

И в любой люблю стране.

Этим сердце успокою,

Если горько будет мне.

Ветер по насту метет семена.

Ветер как буря и как война.

Горбится, гнется, колеблется наст:

Этих семян никому не отдаст.

Девственниц-лиственниц семена.

Неоплодотворенная тишина.

Что из того, что явилась весна,

Лиственниц этих лишая сна?...

Я забыл погоду детства,
Теплый ветер, мягкий снег.
На земле, пожалуй, средства
Возвратить мне детство нет.

И осталось так немного
В бедной памяти моей -
Васильковые дороги
В красном солнце детских дней,

Запах ягоды-кислицы,
Можжевеловых кустов
И душистых, как больница,
Подсыхающих цветов.

Это все ношу с собою
И в любой люблю стране.
Этим сердце успокою,
Если горько будет мне.
 

«Я пишу о лагере не больше, чем Экзюпери о небе или Мелвилл о море. Мои рассказы — это, в сущности, советы человеку, как держать себя в толпе… Не только левее левых, но и подлиннее подлинных. Чтобы кровь была настоящей, безымянной».

Варлам Шаламов

Работа головы или работа колен? (Варлам Шаламов и Александр Солженицын)

Это было почти двадцать лет назад, на закате брежневской эпохи. Небольшая группа людей - человек сорок - провожала в последний путь писателя, почти забытого современниками.

Многие считали его уже давно умершим. "Варлам Шаламов умер", - заявил на весь мир А.Солженицын в Америке. А Шаламов тогда, в 70-е годы, еще ходил по Москве - его встречали на Тверской, куда он выходил иногда за продуктами из своей каморки. Вид его был страшен, его шатало как пьяного, он падал. Милиция "образцового коммунистического города" была начеку, Шаламова поднимали, а он, не бравший в рот ни грамма спиртного, доставал справку о своей болезни - болезни Меньера, обострившейся после лагерей и связанной с нарушением координации движений. (Эта справка, которую писатель всегда носил при себе в последние годы, есть в музее Шаламова в Вологде).

 Когда Данте проходил по улицам Вероны, прохожие от него шарахались. Им казалось, что они видят на его лице отблеска адского пламени. Но Данте побывал в виртуальном аду, а Шаламов - в настоящем.  Он говорил о себе:

«Я  не Орфей, спустившийся в ад,  а Плутон, поднявшийся  из него».  

  Читать «Колымские рассказы» - большое умственное и эмоциональное напряжение, требующее не только сопереживания, но и переосмысления многих устоявшихся понятий.  

 «Своим искусством он преодолевал зло, - мировое зло, -  отметила Ирина Сиротинская в своих воспоминаниях. - Он не зря говорил, что символы зла – это Освенцим Хиросима и Колыма». … И думал только о том, чтобы оставить свою зарубку, - как в лесу делают зарубки, чтобы не заблудиться,  Как напоминание о том, что при определенных условиях человек может абсолютно отречься от добра и превратиться в … подопытного кролика. Зарубки на память всему человечеству».

Поэт изнутри

(Секреты стихов или стихи стихов)

Поэт — это человек, который не может сказать того, что он хочет. И не из-за каких-то опасений по теме, а просто каждый раз выходит не то, что хочешь. Рифмованная речь его не затрудняет, напротив, дает дополнительный поиск. Меня часто спрашивают: помогли ли вам стихи в вашей двадцатилетней каторге. Дало ли вам жизненную силу, опору, сознание того, что вы — поэт, что вы причастны высшим тайнам.

Попробую ответить — «издалека», хотя любое мое «прекрасное далеко» будет находиться либо в стенах тюрьмы, либо в траншеях каторжных каменоломен. Первую половину 1937 года — я арестован в Москве 12 января, а приговор мой от 2 июня 1937 года — я провел в следственной камере Бутырской тюрьмы, 69-й камере на 25 койко-мест, где на койки были настланы деревянные щиты и сразу входило 80—85 человек. Щиты эти были крашеные, стало быть, летом где-то на складе ожидали худших времен. И времена эти пришли. Уже в этапной камере бывшей тюремной церкви щиты выдавались только что сбитые на живую нитку, на живой гвоздь — еще пахнувшие елью, сосной.

Замолкнут последние вьюги,
И, путь открывая весне,
Ты югом нагретые руки
Протянешь на север ко мне.

С весьма озабоченным видом,
Особо наглядным с земли,
На небе рисунки Эвклида
Выписывают журавли.

И, мокрою тучей стирая
Летящие вдаль чертежи,
Все небо от края до края
Затягивают дожди.

Автора одного из наиболее жестоких и беспощадных русских произведений о лагерной сталинской системе Варлама Шаламова часто называют колымским Вергилием. Ему удалось выжить после 20 страшных лет в самом страшном гулаговском краю и написать знаменитые «Колымские рассказы», по сей день будоражащие сознание читателя. Шансов уцелеть на Колыме практически не было, но произошло чудо: истории из пыточных золотых забоев и ужасы Эльгена дошли до сегодняшних дней благодаря выжившему очевидцу Шаламову.

Варлам Шаламов родился в Вологде в семье священника, служившего в главном городском храме. Варлам — имя довольно редкое даже в семьях священников. В России его давали принявшим постриг. Можно было бы сказать, что даже со своим именем он получил знак особого призвания. Хотя едва ли такая интерпретация понравилась бы самому Шаламову — твердому и убежденному атеисту.

Отец Варлама, Тихон Николаевич Шаламов, в молодости работал православным миссионером на Алеутских островах, когда-то входивших в состав Русской Америки и переданных США вместе с Аляской в 1867 году. "Юконские рассказы" Джека Лондона сделали Аляску краем героической романтики Севера. Шаламов со своими "Колымскими рассказами" ввел в литературу совсем другой северный край, надолго ставший символом бесчеловечности и расчеловечивания.