«Имя розы» – книга с загадкой. В начале ХIV века, вскоре после того, как Данте сочинил «Божественную комедию», в сердце Европы, в бенедиктинском монастыре обнаруживаются убитые. Льется кровь, разверзаются сферы небес. Череда преступлений воспроизводит не английскую считалочку, а провозвестия Апокалипсиса. Сыщик, конечно, англичанин. Он напоминает Шерлока Холмса, а его юный ученик – доктора Ватсона. В жесткой конструкции детектива находится место и ярким фактам истории Средневековья, и перекличкам с историей ХХ века, и рассказам о религиозных конфликтах и бунтах, и трогательной повести о любви, и множеству новых загадок, которые мы, читатели, торопимся разрешить, но хитрый автор неизменно обыгрывает нас…

Вплоть до парадоксального и жуткого финала.

«Имя розы», романе, благодаря которому в восьмидесятые годы прошлого века возникла в Европе мода на Средневековье. Кроме этой моды, кроме обаяния древних манускриптов, эзотерических тайн, рыцарско-монашеских орденов — в романе нет ничего особенного, собственно эковского; но именно с него началась карьера Дэна Брауна и повальная, гарри-поттеровская по масштабам мода на квазинаучный исторический роман. Думаю, впрочем, что и Роулинг не без влияния Эко так увлекалась всяческой средневековой экзотикой, алхимией и архивами. Хотя и тут, как и в области балета, мы впереди планеты всей, потому что если бы на мировые языки был своевременно переведён роман Еремея Парнова «Ларец Марии Медичи», именно с него лепили бы все эти кальки. Там есть уже и катары, и современные продолжатели древних орденов, и цитаты из древних рукописей, и исторические флешбэки, и малопонятные стихи, указывающие на местоположение священного Грааля, — Средневековье вообще очень хорошая вещь, в нём можно обнаружить массу экзотических сюжетов и роковых тайн, один манускрипт Войнича чего стоит.

«Маятник Фуко» — одна из фундаментальных, основополагающих формообразующих книг 20-го века, громадный конспирологический роман, взрывающий шаблон такого романа. Эко задумал ни много ни мало опровергнуть все теории заговора и натянуть нос всем идиотам, которые исповедуют эти теории; парадоксальным образом — и это он тоже показал, — чем ярче свет Просвещения и убедительней наука (которой мы обязаны и вакциной, и айфоном, и кондиционером), — тем гуще тьма суеверия. Кстати, Роулинг — во многом прямая ученица Эко — наглядно продемонстрировала в «Гарри Поттере», что зло со временем не рассеивается, а лишь концентрируется; в конце концов, ещё Фланнери О’Коннор устами Изгоя высказала мысль о том, что Христос нарушил равновесие и что с приходом в мир Абсолютного Добра просыпается и активизируется абсолютное зло. История 20-го века это продемонстрировала с избыточной наглядностью.

Эко, знаток семиотики, проницательно изобразил семиотику, доведённую до абсурда, то есть ставшую религией; интерпретация мира как знаковой системы приводит к так называемой over-interpretation, то есть к появлению своеобразной религии третьего завета, религии мирового заговора. Симор Гласс у Сэлинджера полагает, что мир находится в доброжелательном заговоре, готовя ему миллион приятных сюрпризов, такова основа благого религиозного чувства; бывает другое, куда более распространённое религиозное чувство, — своего рода религиозный ресентимент, — когда верующий уверен, что островком добра является он, а мир вокруг готовит ему злобные сюрпризы на каждом шагу. Мир принадлежит евреям или коварным пиндосам, и все они только и ждут, чтобы нагадить чистым и прекрасным нам; этим религиозным помешательством охвачены сегодня многие наши сограждане (не большинство, нет, — большинству вообще пофиг).

Эко описывает кучку интеллектуалов, занятых поиском мирообразующей структуры. Таятся они под маской издательства «Гарамон», как у Стругацких люди будущего, мутанты человечества, гнездились в Институте чудаков. Они интересуются тамплиерами, бразильскими колдунами, итальянскими оккультистами — словом, всеми, кто пытался обнаружить в мире замысел, промысел и структуру; за издательством «Гарамон» обнаруживается его теневое подразделение «Мануцио», аккумулирующее деньги. Искатели Заговора рано или поздно создают Заговор (как искатели Бога неизбежно создают Церковь со всеми проблемами и даже грехами, присущими земным организациям). Мир интерпретируем, и главное — он поразительно легко поддаётся такой интерпретации; раз вступив на эту стезю, человек мгновенно начинает находить следы Плана везде, совпадения множатся, и не это ли имел в виду епископ Василий Родзянко, сказав: «Когда я перестаю молиться, совпадения прекращаются»?

Но эта концепция справедлива, что делать, она убедительна. Потому что всякая вера есть систематизация мира, а всякая систематизация есть насилие; признав за собой авторитет Бога, человек начинает на каждом шагу действовать от Его лица. И есть чёткий признак, позволяющий отличить человеческую концепцию от Божественного плана: человеческая концепция логична. Хорошо помню, как замечательный политолог (и футуролог) Дмитрий Фурман, получивший из рук Розановой премию «Кассандра», объяснял автору этих строк: историческая истина никогда не бывает логична, ибо у Бога нечеловеческая логика. Логично было бы, чтобы Борис убил царевича, хотя, согласно разысканиям Скрынникова, царевич напоролся на ножичек случайно, а Борису пришлось бы учесть слишком большое число непредсказуемых совпадений, в частности, «Феодора кончину» и его бездетность; но история решила так — именно потому, что историческая логика непостижима, а человеческая проста.

Эко почувствовал главный запрос эпохи — на логичное объяснение всего — и главный вызов эпохи: невозможность такого объяснения. Оно неизбежно будет а) упрощающим, б) насильственным, в) склоняющим к действию, чаще всего разрушительному, ибо и познание по природе своей насильственно. Но роман Эко был бы скучной проповедью позитивизма, плоской, как сам позитивизм, — если бы автор на каждом шагу не подчёркивал собственного ощущения, что мир бесконечно прекрасен и провокативен, что приметы его «созданности», отпечатки рук Творца, — буквально во всём и на всём; что человек по природе своей — существо интерпретирующее. Согласно антропному принципу, который — чей бы приоритет ни признавать — впервые сформулирован во второй половине 20-го века, — мир построен так, что в нём не мог не возникнуть Наблюдатель; иными словами — мир построен так, чтобы человек его понял. Следовательно, человек обречён чувствовать присутствие Бога, и грань, отделяющая религию от насилия, пролегает вот где: признав свою интерпретацию единственно верной, мономан начинает действовать (и разрушать). Тот же, у кого восхищение сильней эгоцентризма, способен «по прихоти своей скитаться здесь и там, дивясь божественным природы красотам».

«Маятник Фуко» — роман о концепции человека, которую придумал Эко: человек и есть маятник Фуко, вечно колеблющийся между верой и безверием, но никогда не застывающий; маятник Фуко бесконечно доказывает вращение земли, но сам о нём не знает, ибо задача маятника — колебаться, а не фиксироваться на готовом результате. В Исаакиевском соборе в советские времена (1931−1986) висел маятник Фуко, как бы святыня новой церкви, артефакт новой веры, и более откровенной метафоры не придумал бы сам Эко. Маятник Фуко доказывает вращение Земли, но само по себе вращение Земли ничего не доказывает.

Роман Эко стал бестселлером и лонгселлером, но мира не перевернул; его могучий антирелигиозный (но не атеистический) потенциал не привёл к всемирным скандалам и вряд ли кого-то убедил. Главный парадокс романа — мир сотворён так, чтобы разрушать любую осмысленную концепцию, но само неукоснительное соблюдение этого условия указывает на сотворённость мира, — вряд ли доходил до большинства читателей; бестселлер не может пошатнуть мироздания, а подлинно революционная книга не становится бестселлером. Эко не был понят именно потому, что слишком хотел быть понятным, — и потому его книга ещё раз иллюстрирует собственную идею, главный принцип Бога, открывающегося не тем, кто ищет

Заметно, что слава Эко и его писательский энтузиазм несколько тускнели по мере того, как проходила мода на постмодерн; довольно быстро выяснилось, что постмодернизм — всего лишь освоение идей и приёмов модернизма массовой культурой. Постмодернистская проза, говорил Пелевин, — это как ходить по арене цирка, держа в руках портреты великих канатоходцев. Бинарные оппозиции никуда не делись, модернизм и его идеи востребованы по-прежнему, а время массовой культуры заканчивается, ибо она тоже расслоилась: то высокое, качественное, что в ней было, усложняется и становится настоящей литературой, а массовое скатывается в сторону вовсе уж трэша, мусора. Такое расслоение — неизбежная черта всякого литературного процесса и, видимо, неотъемлемый признак человеческой истории вообще: ничто в мире — как маятник Фуко — не удерживается в компромиссном положении и стремится дойти до крайнего. Ни одна «суверенная демократия» не останется вечно в этом положении — одни до конца пойдут за демократией, а другие обожествят суверенитет; всякая полудиктатура превратится в беспримесную, или, как сформулировал ещё Пушкин, — «полуподлец, но есть надежда, что будет полным наконец».

Так и Эко становился всё менее массовым, всё более экзотичным для обычного читателя.

Серия сообщений "Мудрые ...":
Часть 1 - Любите ближнего, пока не стал он дальним.
Часть 2 - Добро возвращается
...
Часть 29 - 10 декабря 1937 года родился Сергей Аверинцев.
Часть 30 - Дмитрий Травин
Часть 31 - 5 января 1932 года родился Умберто Эко
Часть 32 - Ричард Гир: «Самая сильная религия в мире — доброта»
Часть 33 - Высказывания великих
...
Часть 36 - "противодействовать друг другу – противно природе"
Часть 37 - Изречения великих древнегреческих мудрецов
Часть 38 - Памяти Анри Пуанкаре