В репертуарном списке Софроницкого множество имен. Однако у него были ярко выраженные привязанности. Вершина вершин-Скрябин. Идут годы, но по-прежнему интерпретации Софроницкого остаются здесь немеркнущим образцом. Все богатство скрябинского фортепианного мира было подвластно ему. В период изумительных своих озарений он с гипнотической силой завораживал, заколдовывал слушателей. Что-то было в этом от блоковской поэзии. Недаром артист так любил стихи Александра Блока...

Софроницкому очень близки были романтические шедевры Шумана, Шопена; Листа он предпочитал не бравурно-виртуозного, но психологически углубленного - си-минорная Соната, "Мефисто-вальс", поздние сочинения. В программах пианиста часто звучала бетховенская музыка, но особенно привлекал его Бетховен, вырвавшийся на романтические просторы.

Наконец, поистине чудом исполнительского искусства можно назвать его истолкование песен Шуберта - Листа: какая многоплановость фразировки, тонкость сопоставлений, проникновенность кантилены! Как замечает К. Аджемов, "речевая" выразительность игры В. Софроницкого столь сильна, что, кажется, будто фортепиано "говорит" под его пальцами. Артист непосредственно высказывает мысль автора. Не в этом ли видел Антон Рубинштейн высший смысл деятельности исполнителя, говоря, что "воспроизведение - это второе творение"?

При всех творческих метаморфозах, которые пережил Софроницкий, при всей изменчивости его настроений артистическая натура музыканта всегда привлекала удивительной цельностью, органичностью. И это всякий раз ощущала аудитория, которую он захватывал безраздельно.

"Слушая Софроницкого,- писал Д. Благой,- трудно, почти невозможно было заставить себя анализировать происходящее, расчленять звучащую музыку - так бесполезно пытаться разъять на составные части процесс живого, непрерывного движения. Это была не сумма отдельных сторон пианистического мастерства, но абсолютно неделимое целое, воспринимавшееся как своего рода таинственное, необъяснимое чудо природы".

Интенсивность выступлений Софроницкого, целиком зависевшая от его внутреннего настроя, сильно колебалась. В одни периоды он играл чрезвычайно часто, в другие почти исчезал с концертного горизонта. В последние годы жизни предпочитал играть в скромных по размеру залах - Малом зале Московской консерватории, в Доме ученых, в Музее имени Скрябина.

К сожалению, записываться Владимир Софроницкий не любил, при жизни артиста было выпущено лишь две долгоиграющие пластинки. Однако в 60-е годы из всех хранилищ были собраны всевозможные записи (трансляционные, любительские, старые пластинки и т. д.) на 50 часов звучания. Проделавший эту огромную работу, пианист И. Никонович (друг Софроницкого) писал:

"Трудно представить себе что-либо более абсурдное, чем „эталонно", навечно зафиксированный, застывший Софроницкий. Кроме того, для него, быть может, в большей степени, чем для других крупнейших артистов прошлого и настоящего, было важно именно непосредственное общение со слушателями. Магнетизм, от него исходивший и пронизывавший зал еще до первых прикосновений его к инструменту. И - гипноз во время игры. Концерт становился внутренним действом - к этому он стремился сознательно, об этом часто говорил,- когда вступали в права не только чувство и мысль художника, раскрывавшего самое свое сокровенное, но и сложнейшие феномены психики, направленные на то, чтобы „зачаровать" слушателя, погрузить в особый духовный художественный „транс". В этом, по его словам (и тут особенно ярко проявлялся поразительный психологический ассонанс со Скрябиным), состоял конечный результат всей его работы, основной смысл выступления, высшая сверхзадача искусства. И обо всем этом запись может лишь напомнить - не передать".