Константин Коровин

ИЗ МОИХ ВСТРЕЧ С А.П.ЧЕХОВЫМ

Это было, если не ошибаюсь, в 1883
В Москве, на углу Дьяковской и Садовой, была гостиница, называемая «Восточные номера», - почему «восточные», неизвестно… Это были самые захудалые меблированные комнаты. У «парадного» входа, чтобы плотнее закрывалась входная дверь, к ней приспособлены были висевшие на веревке три кирпича.
В нижнем этаже жил Антон Павлович Чехов, а наверху, на втором этаже, – И.И. Левитан, бывший в то время еще учеником Училища живописи, ваяния и зодчества.
Была весна. Мы вместе с Левитаном шли из Школы, с Мясницкой, после третьего, последнего, экзамена по живописи, на котором получили серебряные медали: я – за рисунок, Левитан – за живопись…
Когда мы вошли в гостиницу, Левитан сказал мне:

— Зайдем к Антоше (т.е. Чехову)…
В номере Антона Павловича было сильно накурено, на столе стоял самовар. Тут же были калачи, колбаса, пиво. Диван был завален листами, тетрадями лекций – Антон Павлович готовился к выпускным экзаменам в университете, на врача.
Он сидел на краю дивана. На нем была серая куртка – в то время много студентов ходило в таких куртках. Кроме него в номере были незнакомые нам молодые люди – студенты.
Студенты горячо говорили, спорили, пили чай и ели колбасу. Антон Павлович сидел и молчал, лишь изредка отвечая на обращаемые к нему вопросы.
Он был красавец. У него было большое, открытое лицо с добрыми, смеющимися глазами. Беседуя с кем-либо, он иногда пристально вглядывался в говорящего, но тотчас же вслед опускал голову и улыбался какой-то особенной, кроткой улыбкой. Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие – от него как бы исходили флюиды сердечности и защиты… Несмотря на его молодость, даже юность, в нем уже тогда чувствовался какой-то добрый дед, к которому хотелось прийти и спросить о правде, спросить о горе и поверить ему что-то самое важное, что есть у каждого глубоко на дне души. Антон Павлович был прост и естественен, он ничего из себя не делал, в нем не было ни тени рисовки или любования самим собою. Прирожденная скромность, особая мера, даже застенчивость – всегда были в Антоне Павловиче.

Был весенний солнечный день… Левитан и я звали Антона Павловича пойти в Сокольники.  
Мы сказали о полученных нами медалях. Один из присутствовавших студентов спросил:
— Что же, на шее будете носить? Как швейцары?
Ему ответил Левитан:
— Нет, их не носят… Это просто так… Дается в знак отличия при окончании Школы…
— Как на выставках собаки получаю, – прибавил другой студент.
Студенты были другие, чем Антон Павлович. Они были большие спорщики и в какой-то своеобразной оппозиции ко всему.
— Если у вас нет убеждений,– говорил один студент, обращаясь к Чехову,– то вы не можете быть писателем…
— Нельзя же говорить, что у меня нет убеждений,– говорил другой,-- я даже не понимаю, как это можно не иметь убеждений…
— У меня нет убеждений,– отвечал Антон Павлович.
— Вы говорите, что вы человек без убеждений… Как же можно написать произведение без идеи? У вас нет идей?
— Нет ни идей, ни убеждений… – ответил Чехов
Странно спорили студенты. Они были, очевидно, недовольны Антоном Павловичем. Они знали все – все понимали. А Антону Павловичу все это, видимо, было очень скучно, и он на настойчивые вопросы отвечал отдельными словами, повторяя, что у него нет убеждений, нет идей…
— А почему вы, позвольте вас спросить, подписываетесь «Чехонте»?.. К чему такой китайский псевдоним?..
Чехов засмеялся.
— А потому, – продолжал студент, – что когда вы будете доктором медицины, то вам будет совестно за то, что вы писали, без идеи и без протеста…
— Вы правы,… – отвечал Чехов, продолжая смеяться.
И прибавил:
— Пойдемте-ка в Сокольники… Прекрасный день… Там уже цветут фиалки… Воздух, весна.
И мы отправились в Сокольники.
От Красных Ворот мы сели на конку и проехали мимо вокзалов, мимо Красного пруда и деревянных домов с зелеными и красными железными крышами. Мы ехали по окраине Москвы…

  Дорогой Левитан продолжил прерванный разговор:
— Как вы думаете?.. – Вот у меня тоже так-таки нет никаких идей… Можно мне быть художником или нет?..
— Невозможно, – ответил студент, – человек не может быть без идей…
— Но вы же крокодил!.. – сказал студенту Левитан. – Как же мне теперь быть?.. Бросить?..
— Бросить…
Антон Павлович, смеясь, вмешался в разговор:
— Как же он бросит живопись?.. Нет! Исаак хитрый, не бросит… Он медаль на шею получил… Ждет теперь Станислава… А Станислав, это не так просто…Так и называется: «Станислав, не бей меня в морду…»

Мы смеялись, студенты сердились.

— Какая же идея, если я хочу написать сосны на солнце, весну…
— Позвольте… сосна – продукт, понимаете?.. Продукт стройки… Понимаете?.. Дрова – народное достояние… Это природа создает для народа… Понимаете?.. – горячился студент, – для народа…
— А мне противно, когда рубят дерево… Они такие же живые, как и мы, и на них поют птицы… Они – птицы – лучше нас… Я пишу и не думаю, что это дрова… Это я не могу думать… Но вы же крокодил!.. – говорил Левитан.
— А почему это птицы певчие лучше нас?.. Позвольте… – негодовал студент.
— Это и я обижен, – сказал Антон Павлович, – Исаак, ты должен это доказать.
— Потрудитесь доказать… – серьезно настаивал студент, смотря на Левитана своими острыми глазами, с выражением чрезвычайной важности.
Антон Павлович смеялся.
— Глуп… – отрезал Левитан.
Сидевшая рядом с Левитаном какая-то тетка из мещанок протянула ему красное пасхальное яйцо и сказала:
— Съешь , красавчик… (Левитан был очень красив). Батюшка мой помер… Нынче сороков… Помяни его…
Левитан и Чехов рассмеялись. Левитан взял яйцо и спросил, как звали отца, чтобы знать, кого поминать…
— Да ты што, красавчик, нешто поп?
Баба была немножко навеселе.
— Студенты, студенты… А народ – под мышкой книжка, боле ничего… тоже
Мы приехали к кругу в Сокольники.
Выходя из вагона, баба, ехавшая с нами, обернувшись к Левитану, сказала на прощание:
— Помяни родителя… Звали Никита Никитич… А как семинарию окончишь, волосы у тебя будут хороши… Приходи в Печатники… Анфису Никитишну все знают… Накормлю… Небось голодные, хоша ученые…
Антон Павлович смеялся, студенты были серьезны. У студентов была какая-то придавленность. Казалось, что забота- старуха по пятам преследовала их. Они были полны каких-то навязчивых идей.
Антон Павлович и Левитан шли, рядом, а впереди шли студенты… Издали видно было, как большие их вол осы лежали на их плечах, что было своеобразно красиво.
— Что это там летит?.. – крикнул один из них, обращаясь к Левитану.
— Это, вероятно, сокол, – пошутил Антон Павлович.
Летела ворона!
— А в Сокольниках, должно быть, и нет больше соколов,.. – прибавил Чехов. – Я никогда не видал, какой сокол… Сокол ясный… О чем задумались, соколики?.. Должно быть, сокола и охота с ними были распространены на Руси…
Мы подошли к краю леса. Перед нами была просека, где лежал путь железной дороги. Показались столы, покрытые скатертями. Много народу пило чай… Самовары дымились… Мы тоже сели за один из столиков, – чаепитие было принято в Сокольниках.
Около нас за другим столом разместились сильно подвыпившие торговцы типа Охотного ряда и недружелюбно оглядывали нас.
Видно было, что мы не нравились этой компании, – трудно понимаемая вражда к нам, «студентам», прорывалась наружу.
Антон Павлович вынул маленькую книжечку и что-то быстро записал в ней. И помню, он сказал мне, когда шли обратно:
— А в весне есть какая-то тоска… Глубокая тоска и беспокойство… Все живет, но, несмотря на жизнь природы, есть непонятная печаль в ней.
А когда мы расстались с нашими студентами, он сказал, улыбаясь мне и Левитану:
— Эти студенты будут отличными докторами… Народ они хороший… И я завидую им, что у них головы полны идей…
Много прошло времени после этой прогулки нашей в Сокольниках, и по приезде в Крым, в Ялту – весной 1904 года, – я был у Антона Павловича Чехова в доме его в Верхней Алупке. На дворе дачи, когда я вошел в калитку, передо мной, вытянув шею, на одной ноге стоял журавль. Увидев меня, он расправил крылья и начал прыгать и делать движения, танцуя,– как бы показывая мне, какие выкрутасы он умеет разделывать.

Антона Павловича я застал в его комнате. Он сидел у окна и читал газету «Новое время».

— Какой милый журавль у вас, – сказал я Антону Павловичу,– он так забавно танцует…
— Да, это замечательнейшее и добрейшее существо… Он любит всех нас, – сказал Антон Павлович. – Знаете ли, он весной прилетел к нам вторично. Его мы так любим, не правда ли, странно это и таинственно?.. – улететь и прилететь опять… Он – артист и любит, когда мы смеемся на его забавные танцы. Артисты любят играть в разных местах и улетают … Жена вот улетела в Москву, в Художественный театр…
Антон Павлович взял бумажку со стола, свернутую в короткую трубочку, закашлялся и плюнул в нее, бросил в банку с раствором.
В комнате Антона Павловича все было чисто прибрано, светло и просто – немножко как у больных. Пахло креозотом. На столе стоял календарь и веером вставленные в особую подставку много фотографий – портреты артистов и знакомых. На стенах были тоже развешаны фотографии – тоже портреты, и среди них – Толстого, Михайловского, Суворина, Потапенки, Левитана и других.
В комнату вошла Марья Павловна и сказала, что прислуга-кухарка заболела, лежит, что у ней сильная головная боль. Антон Павлович сначала не обратил на это внимания, но потом внезапно встал и сказал:
— Ах, я и забыл… Ведь я доктор… Как же, я ведь доктор. Пойду, посмотрю, что с ней…
И он пошел на кухню к больной. Я шел за ним и, помнится, обратил внимание на его поддавшуюся под натиском болезни фигуру: он был худ, и его плечи, остро выдаваясь, свидетельствовали об обессиливавшем его злом недуге…
Кухня была в стороне от дома. Я остался на дворе с журавлем, который опять танцевал и так развеселился, подпрыгивая, что расправил крылья, полетел ввысь, сделал круг над садом и опять опустился передо мной.
После я показал Антону Павловичу бывшие со мной только что написанные в Крыму свои вещи, думая его немножко развлечь… – это были, ночью спящие, большие корабли… Он попросил меня оставить их у себя.
— Оставьте… Я еще хочу посмотреть их, один… – сказал он…
Антон Павлович собирался ехать в Москву. Я не советовал ему делать этого – он выглядел совсем больным и сипло кашлял. За обедом он говорил мне:
— Отчего вы не пьете вино?.. Если бы я был здоров, я бы пил… Я так люблю вино…
На нем лежала печать болезни и грусти.
Я сказал ему, что хочу купить в Крыму маленький кусочек земли и построить себе здесь мастерскую, но не в Ялте, а где-нибудь около.
— Маша, – сказал он сестре, – знаешь что, отдадим ему свой участок… Хотите, в Гурзуфе, у самых скал… Я там жил два года, у самого моря… Слушай, Маша, я подарю эту землю Константину Алексеевичу… Хотите?.. Только там очень море шумит, «вечно»… Хотите? И там есть маленький домик. Я буду рад, что вы возьмете его…
Я поблагодарил Антона Павловича, но и я у самого моря не смог бы жить – я не люблю спать так близко от него, и у меня всегда сердцебиение…
Это была последняя моя встреча с А. П. Чеховым.
После я жил в Гурзуфе и построил себе там мастерскую. И из окна моего был виден домик у скалы, где когда-то жил Антон Павлович. Этот домик я часто воспроизводил в своих картинах. Розы… и на фоне моря интимно выделялся домик Антона Павловича. Он давал настроение далекого края, и море шумело около бедного домика, где жила душа великого писателя, плохо понятого своим временем.
— Меня ведь женщины не любят… Меня все считают насмешником, юмористом, а это неверно... – не раз говорил мне Антон Павлович.
Константин Коровин «ТО БЫЛО ДАВНО…ТАМ… В РОССИИ…».

Москва. «Русский путь», 2011 
альбомТеатральный мир.

 

Серия сообщений "Чехов":
Часть 1 - Чеховская эпоха не закончится никогда
Часть 2 - Тайны века: Антон Павлович Чехов
...
Часть 5 - Антон Павлович Чехов в русской живописи
Часть 6 - 155 лет назад родился Антон Павлович Чехов.
Часть 7 - Ко дню рождения Антона Павловича Чехова
Часть 8 - Масленица! Вкусные блины со всего мира
Часть 9 - День памяти великого русского писателя Антона Павловича Чехова
...
Часть 35 - Федор Шаляпин и Антон Чехов
Часть 36 - Антон Чехов. Гость
Часть 37 - Об опрятности стиля прозы Антона Павловича Чехова