[1] Имеется в виду сочинение князя Вяземского «Фон-Визин» (СПб., 1848), в котором автор попытался дать целостный очерк развития русской драматургии и художественной культуры России XVIII века. Написанное в 1830 – 1831, и высоко ценное близким кругом автора (в частности, Пушкиным и Гоголем), оно было опубликовано малым тиражом (700 экз.) в 1848 и прошло практически незамеченным. 

Пушкинская речь Достоевского.

  Речь Достоевского на втором заседании Общества любителей российской словесности 8 июня 1880 по случаю открытия памятника Пушкину в Москве, вызвала такую восторженную и неистовую реакцию у слушателей, какая, кажется, никогда более не повторялось в истории русского публичного слова. Благодаря "Пушкинской речи установился принципиально новый взгляд на творчество и личность Пушкина; многие мысли  о назначении и судьбе русского народа, высказанные великим писателем, надолго закрепились в отечественной культуре и русском национальном самосознании. 

 "На эстраде он вырос, гордо поднял голову, его глаза на бледном от волнения лице заблистали, голос окреп и зазвучал с особой силой, а жест стал энергическим и повелительным. С самого начала речи между ним и всею массой слушателей установилась та внутренняя духовная связь, сознание и ощущение которой всегда заставляют оратора почувствовать и расправить свои крылья. В зале началось сдержанное волнение, которое всё росло, и когда Фёдор Михайлович окончил, то наступила минута молчания, а затем как бурный поток, прорвался неслыханный и невиданный мною в жизни восторг. Рукоплескания, крики, стук стульями сливались воедино и, как говорится, потрясли стены зала. Многие плакали, обращались к незнакомым соседям с возгласами и приветствиями; и какой-то молодой человек лишился чувств от охватившего его волнения. Почти все были в таком состоянии, что, казалось, пошли бы за оратором, по первому его призыву, куда угодно! Так, вероятно, в далёкое время, умел подействовать на собравшуюся толпу Савонарола".

 Так вспоминал об историческом выступлении Ф Достоевского известный русский юрист Кони.

Объяснительное слово по поводу печатаемой ниже речи о Пушкине

   Собственно же в речи моей я хотел обозначить лишь следующие четыре пункта в значении Пушкина для России.

1) То, что Пушкин первый своим глубоко прозорливым и гениальным умом и чисто русским сердцем своим отыскал и отметил главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом. Он отметил и выпукло поставил перед нами отрицательный тип наш, человека, беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы ее не верующего, Россию и себя самого (то есть свое же общество, свой же интеллигентный слой, возникший над родной почвой нашей) в конце концов отрицающего, делать с другими не желающего и искренно страдающего. Алеко и Онегин породили потом множество подобных себе в нашей художественной литературе.

  Ему честь и слава, его громадному уму и гению, отметившему самую больную язву составившегося у нас после великой петровской реформы общества. Его искусному диагнозу мы обязаны обозначением и распознанием болезни нашей, и он же, он первый, дал и утешение: ибо он же дал и великую надежду, что болезнь эта не смертельна и что русское общество может быть излечено, может вновь обновиться и воскреснуть, если присоединится к правде народной, ибо 2) Он первый (именно первый, а до него никто) дал нам художественные типы красоты русской, вышедшей прямо из духа русского, обретавшейся в народной правде, в почве нашей, и им в ней отысканные.

  Свидетельствуют  о  том  типы  Татьяны,  женщины  совершенно   русской, уберегшей себя от наносной лжи, типы исторические,  как,  например,  Инок  и другие в "Борисе Годунове", типы бытовые, как в  "Капитанской  дочке"  и  во множестве других образов, мелькающих в его стихотворениях,  в  рассказах,  в записках, даже в "Истории Пугачевского бунта". Главное же, что надо особенно подчеркнуть, - это то, что  все  эти  типы  положительной  красоты  человека русского и души его  взяты  всецело  из  народного  духа.  Тут  уже  надобно говорить всю правду: не в нынешней нашей цивилизации, не в "европейском" так называемом образовании (которого у нас, к слову сказать, никогда и не было), не в уродливостях внешне усвоенных европейских идей и форм указал Пушкин эту красоту, а единственно в народном духе нашел ее, и  {только  в  нем}.  Таким образом, повторяю, обозначив болезнь, дал и великую надежду: "Уверуйте в дух народный и от него единого ждите  спасения  и  будете  спасены".  Вникнув  в Пушкина, не сделать такого вывода невозможно. {Третий пункт}, который я хотел отметить в значении  Пушкина,  есть  та особая характернейшая и не встречаемая кроме него нигде и ни  у  кого  черта художественного гения -  способность  всемирной  отзывчивости  и  полнейшего перевоплощения в гении чужих наций, и перевоплощения почти  совершенного.  Я  сказал в моей речи, что в  Европе  были  величайшие  художественные  мировые гении: Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры, но что ни у кого из них не видим  этой способности, а видим ее только у Пушкина. Не в отзывчивости одной тут  дело, а именно в изумляющей полноте перевоплощения. Эту способность, понятно, я не мог не отметить в оценке Пушкина, именно как характернейшую особенность  его гения, принадлежащую из всех всемирных художников ему только одному,  чем  и отличается он от них от всех. Но не для умаления такой величины  европейских гениев, как Шекспир и Шиллер, сказал я это; такой глупенький вывод  из  моих слов  мог  бы  сделать  только   дурак.   Всемирность,   {всепонятность}   и неисследимая  глубина  мировых  типов  человека  арийского  племени,  данных Шекспиром на веки веков, не подвергается мною ни малейшему сомнению. И  если б  Шекспир  создал  Отелло  действительно  {венецианским}   мавром,   а   не англичанином,  то  только  придал  бы   ему   ореол   местной   национальной характерности, мировое же значение этого типа осталось бы по-прежнему то  же самое, ибо и в итальянце он выразил бы то же самое,  что  хотел  сказать,  с такою же силою. Повторяю, не на мировое значение Шекспиров и Шиллеров  хотел я посягнуть, обозначая гениальнейшую способность Пушкина  перевоплощаться  в гении чужих наций, а желая лишь в самой этой  способности  и  в  полноте  ее отметить великое и пророческое для нас указание, ибо 4) Способность эта есть всецело способность русская, национальная, и Пушкин только делит ее со  всем народом нашим, и, как совершеннейший  художник,  он  есть  и  совершеннейший выразитель этой  способности,  по  крайней  мере  в  своей  деятельности,  в деятельности художника. Народ же наш  именно  заключает  в  душе  своей  эту склонность к всемирной отзывчивости и к всепримирению и уже  проявил  ее  во все двухсотлетие с петровской реформы  не  раз...

az.lib.ru›Достоевский›text_0340.shtml